Неточные совпадения
— Советовать — боюсь. Я не ручаюсь за твою деревенскую натуру: выйдет вздор — станешь пенять на меня; а мнение свое сказать, изволь — не отказываюсь, ты слушай или не слушай, как хочешь.
Да нет! я не надеюсь на удачу. У вас там свой взгляд на жизнь: как переработаешь его? Вы помешались на
любви, на дружбе,
да на прелестях жизни, на счастье; думают, что жизнь только в этом и состоит: ах
да ох! Плачут, хнычут
да любезничают, а дела не делают… как я отучу тебя от всего этого? — мудрено!
—
Да разве
любовь не дело?
— Пиши, пиши: «Но мы начинаем привыкать друг к другу. Он даже говорит, что можно и совсем обойтись без
любви. Он не сидит со мной, обнявшись, с утра до вечера, потому что это вовсе не нужно,
да ему и некогда». «Враг искренних излияний», — это можно оставить: это хорошо. Написал?
— Ты будешь любить, как и другие, ни глубже, ни сильнее; будешь также сдергивать и покрывало с тайн… но только ты будешь верить в вечность и неизменность
любви,
да об одном этом и думать, а вот это-то и глупо: сам себе готовишь горя более, нежели сколько бы его должно быть.
—
Да, выбирать. Поэтому-то и не советую жениться, когда влюбишься. Ведь
любовь пройдет — это уж пошлая истина.
Он или бросает на нее взоры оскорбительных желаний, или холодно осматривает ее с головы до ног, а сам думает, кажется: «Хороша ты,
да, чай, с блажью в голове:
любовь да розы, — я уйму эту дурь, это — глупости! у меня полно вздыхать
да мечтать, а веди себя пристойно», или еще хуже — мечтает об ее имении.
Любовники-супруги живут всю жизнь вместе — правда!
да разве любят всю жизнь друг друга? будто их всегда связывает первоначальная
любовь? будто они ежеминутно ищут друг друга, глядят и не наглядятся?
По-твоему, живи день за днем, как живется, сиди у порога своей хижины, измеряй жизнь обедами, танцами,
любовью да неизменной дружбой.
— Что вы? — отвечал он, взбешенный этим хладнокровием. — Вы забыли! я напомню вам, что здесь, на этом самом месте, вы сто раз клялись принадлежать мне: «Эти клятвы слышит бог!» — говорили вы.
Да, он слышал их! вы должны краснеть и перед небом и перед этими деревьями, перед каждой травкой… всё свидетель нашего счастия: каждая песчинка говорит здесь о нашей
любви: смотрите, оглянитесь около себя!.. вы клятвопреступница!!!
—
Да,
любовь; но знаете ли, что случилось? когда узнаете, так, может быть, перестанете так легко рассуждать, а ужаснетесь…
—
Да неужели ты от
любви так похудел? Какой срам! Нет: ты был болен, а теперь начинаешь выздоравливать,
да и пора! шутка ли, года полтора тянется глупость. Еще немного, так, пожалуй, и я бы поверил неизменной и вечной
любви.
— Ну так воля твоя, — он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется! Положим даже, что суд божий и попустил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его — что ж толку? разве ты этим воротил бы
любовь красавицы? Нет, она бы тебя возненавидела,
да притом тебя бы отдали в солдаты… А главное, ты бы на другой же день стал рвать на себе волосы с отчаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной…
А у тебя все это заслоняет
любовь да дружба… что за Аркадия!
—
Да так. Ведь страсть значит, когда чувство, влечение, привязанность или что-нибудь такое — достигло до той степени, где уж перестает действовать рассудок? Ну что ж тут благородного? я не понимаю; одно сумасшествие — это не по-человечески.
Да и зачем ты берешь одну только сторону медали? я говорю про
любовь — ты возьми и другую и увидишь, что
любовь не дурная вещь. Вспомни-ка счастливые минуты: ты мне уши прожужжал…
Да разве он не постигает, со всем своим умом, что и в положительных целях женщины присутствует непременно
любовь?..
«
Да, — сказал я, — люди обокрали мою душу…» Тут я заговорил о моей
любви, о мучениях, о душевной пустоте… я начал было увлекаться и думал, что повесть моих страданий растопит ледяную кору, что еще в глазах его не высохли слезы…
—
Да что с ним еще? Опять изменили в
любви, что ли?
— Мало ли там у вас было искренних излияний? — сказал он сердито, — шептались, шептались и все еще не перешептали всего о дружбе
да о
любви; теперь меня путают…
— Вот как два новейших французских романиста определяют истинную дружбу и
любовь, и я согласился с ними, думал, что встречу в жизни такие существа и найду в них…
да что!
— Измена в
любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе…
Да и вообще противно, гадко смотреть на людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела — все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра — и забыли о вчерашнем и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь! А люди!..
— Там, где точно есть нелепости, ты их делаешь очень важно, а где дело просто и естественно — это у тебя нелепости. Что ж тут нелепого? Разбери, как нелепа сама
любовь: игра крови, самолюбие…
Да что толковать с тобой: ведь ты все еще веришь в неизбежное назначение кого любить, в симпатию душ!
Про других можно сказать в таком случае и
да и нет, а про него нет; у него
любовь начиналась страданием.
Эта женщина поддалась чувству без борьбы, без усилий, без препятствий, как жертва: слабая, бесхарактерная женщина! осчастливила своей
любовью первого, кто попался; не будь меня, она полюбила бы точно так же Суркова, и уже начала любить:
да! как она ни защищайся — я видел! приди кто-нибудь побойчее и поискуснее меня, она отдалась бы тому… это просто безнравственно!
«Скучно! — подумал он, — слово найдено!
Да! это мучительная, убийственная скука! вот уж с месяц этот червь вполз ко мне в сердце и точит его… О, боже мой, что мне делать? а она толкует о
любви, о супружестве. Как ее образумить?»
Любовь?
Да, вот еще! Он знает ее наизусть,
да и потерял уже способность любить. А услужливая память, как на смех, напоминала ему Наденьку, но не невинную, простодушную Наденьку — этого она никогда не напоминала — а непременно Наденьку-изменницу, со всею обстановкой, с деревьями, с дорожкой, с цветами, и среди всего этот змеенок, с знакомой ему улыбкой, с краской неги и стыда… и все для другого, не для него!.. Он со стоном хватался за сердце.
—
Да, дядюшка, что ни говорите, а счастье соткано из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в самом себе, потом из
любви, дружбы… А вы твердили мне, что
любовь — вздор, пустое чувство, что легко, и даже лучше, прожить без него, что любить страстно — не великое достоинство, что этим не перещеголяешь животное…
—
Да; но вы не дали мне обмануться: я бы видел в измене Наденьки несчастную случайность и ожидал бы до тех пор, когда уж не нужно было бы
любви, а вы сейчас подоспели с теорией и показали мне, что это общий порядок, — и я, в двадцать пять лет, потерял доверенность к счастью и к жизни и состарелся душой. Дружбу вы отвергали, называли и ее привычкой; называли себя, и то, вероятно, шутя, лучшим моим другом, потому разве, что успели доказать, что дружбы нет.
Я виноват, что ты, едучи сюда, воображал, что здесь все цветы желтые,
любовь да дружба; что люди только и делают, что одни пишут стихи, другие слушают
да изредка, так, для разнообразия, примутся за прозу?..
— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите…
Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по
любви, — говорил Александр, —
любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по
любви — и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене.
Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили…