— Не восхотел праведный судия
погубить душу грешника, дал ему напокон веку довольное время постом, молитвой и грешныя плоти измождением загладить грехи свои тяжкие…
Неточные совпадения
— Разбойник, так разбойник и есть, — сухо промолвил Патап Максимыч. — Задаром
погубил христианскую
душу… Из озорства да из непутевой похвальбы… Как есть разбойник — недаром его на семи соборах проклинали…
— Пустое городишь, Патап Максимыч, — сказал паломник. — Мало ль чего народ ни врет? За ветром в поле не угоняешься, так и людских речей не переслушаешь. Да хоть бы то и правда была, разве нам след за клады приниматься. Тут враг рода человеческого действует, сам треклятый сатана…
Душу свою, что ли,
губить! Клады — приманка диавольская; золотая россыпь — Божий дар.
— И в миру смирение хвалы достойно, — говорила Манефа, опустив глаза и больше прежнего понизив голос. — Сказано: «Смирением мир стоит: кичение
губит, смирение же пользует… Смирение есть Богу угождение, уму просвещение,
душе спасение, дому благословение, людям утешение…»
Душа-то у него всегда была хороша,
губила ее только чара зелена вина.
—
Губить тебя?.. Не бойся… А знаешь ли, криводушный ты человек, почему тебе зла от меня не будет? — сказал Патап Максимыч, сев на кровать. — Знаешь ли ты это?.. Она, моя голубушка, на исходе
души за тебя просила… Да… Не снесла ее душенька позору… Увидала, что от людей его не сокроешь — в могилу пошла… А кто виноват?.. Кто ее
погубил?.. А она-то, голубушка, лежа на смертном одре, Христом Богом молила — волосом не трогать тебя.
— Этого, друг мой, не говори. Далеко не повсюду, — возразила Манефа. — Который народ посерее, тот об австрийских и слышать не хочет, новшеств страшится… И в самом деле, как подумаешь: ни мало ни много двести лет не было епископского чина, и вдруг ни с того ни с сего архиереи явились… Сумнительно народу-то, Василий Борисыч… Боятся, опасаются…
Души бы не
погубить, спасенья не лишиться бы!..
Належащая нужда утолити душевный глад и конечное оскудение бегствующего священства указуют нам прияти священство, тем архиепископом поставленное, да не впадем в душепагубное беспоповство, сомнения же, многих обуревающие, насчет правильности новоявленной иерархии и насчет поспешного поставления архиепископа владимирского опасения возбуждают, да не
погубим поспешностию
души своя.
Ведь если что не так в вашем архиерействе окажется — навеки души-то
погубим, если, хорошенько не испытавши, примем, по приказу москвичей, епископа.
Скотинин. Митрофан! Ты теперь от смерти на волоску. Скажи всю правду; если б я греха не побоялся, я бы те, не говоря еще ни слова, за ноги да об угол. Да не хочу
губить души, не найдя виноватого.
Сколько, например, надо было
погубить душ и опозорить честных репутаций, чтобы получить одного только праведного Иова, на котором меня так зло поддели во время оно!
Убьют, повесят, засекут женщин, стариков, невинных, как у нас в России недавно на Юзовском заводе и как это делается везде в Европе и Америке — в борьбе с анархистами и всякими нарушителями существующего порядка: расстреляют, убьют, повесят сотни, тысячи людей, или, как это делают на войнах, — побьют, погубят миллионы людей, или как это делается постоянно, —
губят души людей в одиночных заключениях, в развращенном состоянии солдатства, и никто не виноват.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен
погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности;
душа моя жаждет просвещения.
Ему запало в
душу слово, сказанное Дарьей Александровной в Москве, о том, что, решаясь на развод, он думает о себе, а не думает, что этим он
губит ее безвозвратно.
— Губитель, губитель! — сказал Чичиков. — Он мою
душу погубит, зарежет, как волк агнца!
Ей было только четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно
погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую
душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…
Что ж: уж все равно, уж
душу свою я ведь
погубила.