— Живет у меня молодой парень, на все дела руки у него золотые, — спокойным
голосом продолжал Патап Максимыч. — Приказчиком его сделал по токарням, отчасти по хозяйству. Больно приглянулся он мне — башка разумная. А я стар становлюсь, сыновьями Господь не благословил, помощников нет, вот и хочу я этому самому приказчику не вдруг, а так, знаешь, исподволь, помаленько домовое хозяйство на руки сдать… А там что Бог даст…
Неточные совпадения
— Объявился, батюшка Патап Максимыч, точно что объявился, — горьким
голосом ответила Аксинья Захаровна. — Слышала я давеча под окнами
голос его непутный… Ох, грехи, грехи мои!.. —
продолжала она, вскидывая на мужа полные слезами глаза.
— А тебе тоже бы молчать, спасенная душа, — отвечал Патап Максимыч сестре, взглянув на нее исподлобья. — Промеж мужа и жены советниц не надо. Не люблю, терпеть не могу!.. Слушай же, Аксинья Захаровна, —
продолжал он, смягчая
голос, — скажи стряпухе Арине, взяла бы двух баб на подмогу. Коли нет из наших работниц ловких на стряпню, на деревнях поискала бы. Да вот Анафролью можно прихватить. Ведь она у тебя больше при келарне? — обратился он к Манефе.
А теперь вот что, —
продолжал он, значительно понизив
голос после окрику, — на той неделе, накануне Иванова дня, Груня именинница.
— Оборони Господи! — воскликнула Манефа, вставая со стула и выпрямляясь во весь рост. — Прощай, Фленушка… Христос с тобой… —
продолжала она уже тем строгим, начальственным
голосом, который так знаком был в ее обители. — Ступай к гостям… Ты здесь останешься… а я уеду, сейчас же уеду… Не смей про это никому говорить… Слышишь? Чтоб Патап Максимыч как не узнал… Дела есть, спешные — письма получила… Ступай же, ступай, кликни Анафролию да Евпраксеюшку.
— Большой провинности не было, — хмурясь и нехотя отвечал Чапурин, — а покрепче держать ее не мешает… Берегись беды, пока нет ее, придет, ни замками, ни запорами тогда не поможешь… Видишь ли что? —
продолжал он, понизив
голос. — Да смотри, чтоб слова мои не в пронос были.
— По муку да по крупу на базар вам ездить не надо, —
продолжала мать Манефа не допускающим противоречия
голосом. — Нечего время попусту тратить. Отпусти, Таифа, сиротам на каждый двор муки да масла. Сняточков прибавь, судачка вяленого да пшеничной мучки на пряженцы. Разочти, чтоб на каждый двор по рублю с четвертью приходилось. По четверти от нашей худости примите, — промолвила Манефа, обращаясь к сиротам.
Смолкли белицы… С усладой любовались они нежным
голосом незнаемого певца и жадным слухом ловили каждый звук унылой, но дышавшей страстностью песни. Василий Борисыч
продолжал...
Надо правду говорить, —
продолжала Манефа, понизив
голос, — от людей утаишь, от Бога не спрячешь — ины матери смолоду баловались с ребятами, грешили…
Смолкла на минуту игуменья и потом сдержанным
голосом, отчеканивая каждое слово,
продолжала...
— Не хочется, — обиженным
голосом ответила Фленушка,
продолжая ощипывать березку.
Устинья
продолжала рыдать и, наконец, завопила в источный
голос...
— Побывайте в степях, посмотрите, — молвил Василий Борисыч. — Да… Вот что я вам, Михайло Васильич, скажу, —
продолжал он, возвыся
голос, — когда Христос сошел на землю и принял на себя знак рабий, восхотел он, Владыко, бедность и нищету освятить. Того ради избрал для своего рождества самое бедное место, какое было тогда на земле. И родился Царь Небесный в тесном грязном вертепе среди скотов бессловесных… Поди теперь в наши степи — что ни дом, то вертеп Вифлеемский.
Только что смолкли
голоса, парень стал
продолжать...
А была б у нас сказка теперь, а не дело, —
продолжала Фленушка взволнованным
голосом и отчеканивая каждое слово, — был бы мой молодец в самом деле Иваном-царевичем, что на сивке, на бурке, на вещей каурке, в шапке-невидимке подъехал к нам под окно, я бы сказала ему, всю бы правду свою ему выпела: «Ты не жди, Иван-царевич, от меня доброй доли, поезжай, Иван-царевич, по белому свету, поищи себе, царевич, жены по мысли, а я для тебя не сгодилась, не такая я уродилась.
— Ваша жена… черт… Если я сидел и говорил теперь с вами, то единственно с целью разъяснить это гнусное дело, — с прежним гневом и нисколько не понижая
голоса продолжал барон. — Довольно! — вскричал он яростно, — вы не только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут в одно такое место, где вам сумеют возвратить рассудок… и вывезут из города!
— Знаете ли, почтеннейший, — осторожным
голосом продолжал директор, — я бы вам советовал не ходить пока в гимназию. Полечиться бы вам, позаботиться о ваших нервах, которые у вас, невидимому, довольно-таки расстроены.
Неточные совпадения
— Да, славный, — ответил Левин,
продолжая думать о предмете только что бывшего разговора. Ему казалось, что он, насколько умел, ясно высказал свои мысли и чувства, а между тем оба они, люди неглупые и искренние, в один
голос сказали, что он утешается софизмами. Это смущало его.
Алексей Александрович вздохнул, собираясь с духом. Но, раз решившись, он уже
продолжал своим пискливым
голосом, не робея, не запинаясь и подчеркивая некоторые слова.
— Да, —
продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует ко мне. Я испортила… я была причиной того, что бал этот был для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, — сказала она, тонким
голосом протянув слово «немножко».
— Хотите ли этого? —
продолжала она, быстро обратясь ко мне… В решительности ее взора и
голоса было что-то страшное…
Она пересилила себя, подавила горловую спазму, пресекшую в начале стиха ее
голос, и
продолжала чтение одиннадцатой главы Евангелия Иоаннова.