Неточные совпадения
— Что тебе, Максимыч, слушать глупые речи мои? — молвила на то Аксинья Захаровна. — Ты голова. Знаю, что ради меня, не ради его, непутного, Микешку жалеешь. Да сколь же еще из-за него, паскудного, мне слез принимать, глядя на твои к нему
милости? Ничто ему, пьянице, ни
в прок, ни
в толк нейдет. Совсем, отято́й, сбился с пути. Ох, Патапушка, голубчик ты мой, кормилец ты наш, не кори за Микешку меня, горемычную. Возрадовалась бы я, во гробу его видючи
в белом саване…
—
В работники хочешь? — сказал он Алексею. — Что же?
Милости просим. Про тебя слава идет добрая, да и сам я знаю работу твою: знаю, что руки у тебя золото… Да что ж это, парень? Неужели у вас до того дошло, что отец тебя
в чужи люди посылает? Ведь ты говоришь, отец прислал. Не своей волей ты рядиться пришел?
— Да по мне хоть завтра же, Патап Максимыч, — отвечал Алексей. — Сегодня домой схожу, деньги снесу,
в бане выпарюсь, а завтра с утра к вашей
милости.
Я старуха старая,
в эти дела вступаться не могу, а ты свекра должна почитать, потому что он всему дому голова и тебя поит, кормит из
милости».
— Так не будет ли такой
милости, ваше превосходительство, — сказал Никифор, — чтоб теперь же мне полтинник тот
в руки, я бы с «крестником» выпил за ваше здоровье, а то еще жди, пока вышлют медаль. А ведь все едино — пропью же ее.
— На базаре дешевле не купишь, а
в лесу какая им цена? — подхватили лесники. — Здесь этого добра у нас вдоволь… Хочешь, господин купец, скинем за волочки для твоей
милости шесть рублев три гривны… Как раз три целковых выйдет.
— Ваше степенство! — крикнул со своих дровешек дядя Онуфрий. — Уж ты сделай
милость — язык-то укороти да и другим закажи…
В лесах не след его поминать.
— Так уж лучше
в часовню пожалуйте, — сказал отец Михей. — Посмотрите, как мы, убогие, Божию службу по силе возможности справляем… А пожитки ваши мы
в гостиницу внесем, коней уберем… Пожалуйте,
милости просим.
—
В пути и
в морском плавании святые отцы пост разрешали, — молвил игумен. — Благослови рыбку приготовить, — прибавил он, понизив голос. — А рыбка по
милости Господней хорошая: осетринки найдется и белужинки.
Тогда же пришла на Каменный Вражек Манефа Старая. Была она из купеческого рода Осокиных, города Балахны, богатых купцов, имевших суконную фабрику
в Казани и медеплавильные заводы на отрогах Урала. Управляющие демидовскими заводами на Урале были ей также свойственники. Когда Осокины стали дворянами, откинулись они от скита раскольничьего, обитель обедняла, и обитель Осокиных прозвалась обителью Рассохиных. Бедна и скудна была,
милостями матери Манефы только и держалась.
— Да к нам
милости просим,
в нашу святую обитель: мы бы вас успокоили.
— Нездоровится что-то, сударыня Марья Гавриловна, — сказала она, поднимаясь со стула. — И
в дороге утомилась и
в келарне захлопоталась — я уж пойду!.. Прощенья просим, благодарим покорно за угощение… К нам
милости просим… Пойдем, Фленушка.
«И Алексей знает, и Пантелей знает… этак, пожалуй,
в огласку пойдет, — думал он. — А народ ноне непостоянный, разом наплетут… О, чтоб тя
в нитку вытянуть, шатун проклятый!.. Напрасно вздумали мы с Сергеем Андреичем выводить их на свежую воду, напрасно и Дюкову деньги я дал. Наплевать бы на них, на все ихние затейки — один бы конец… А приехали б опять, так
милости просим мимо ворот щи хлебать!..»
— Не шелковы рубахи у меня на уме, Патап Максимыч, — скорбно молвил Алексей. — Тут отец убивается, захворал от недостатков, матушка кажду ночь плачет, а я шелкову рубаху вдруг вздену! Не так мы, Патап Максимыч,
в прежние годы великий праздник встречали!.. Тоже были люди… А ноне — и гостей угостить не на что и сестрам на улицу не
в чем выйти… Не ваши бы
милости, разговеться-то нечем бы было.
— Уповаю на Владычицу. Всего станет, матушка, — говорила Виринея. — Не изволь мутить себя заботами, всего при
милости Божией хватит. Слава Господу Богу, что поднял тебя… Теперь все ладнехонько у нас пойдет: ведь хозяюшкин глаз, что твой алмаз. Хозяюшка
в дому, что оладышек
в меду: ступит — копейка, переступит — другая, а зачнет семенить, и рублем не покрыть. За тобой, матушка, голодом не помрем.
«Были, дескать, мы на Радунице
в Манефиной обители, слышали поученье от Божественного писания —
в кабак не ходи, и там средь пьяных такой срамоты не услышишь…» Вот что скажут по твоей
милости…
— Как вам будет угодно, — сказала Таифа. — Пожалуй, Дементий укажет дорогу… Да вы обедали ли?.. Не то
в келарню
милости просим.
— Садиться
милости просим, — величаво молвила Манефа, указывая гостю на лавку у стола, на котором уже расставлено было скитское угощенье. Икра, балык и другая соленая, подстрекающая на большую еду снедь поставлена была рядом с финиками, урюком, шепталой, пастилой, мочеными
в меду яблоками и всяких сортов орехами.
— Ну, гость дорогой, не пора ль и на покой? — поднимаясь с места, молвила Манефа. — Выкушай посошок…
Милости прошу… А там
в задней келье ужинать тебе подадут.
Путаются у Алексея мысли, ровно
в огневице лежит… И Настина внезапная смерть, и предсмертные мольбы ее о своем погубителе, и
милости оскорбленного Патапа Максимыча, и коварство лукавой Марьи Гавриловны, что не хотела ему про место сказать, и поверивший обманным речам отец, и темная неизвестность будущего — все это вереницей одно за другим проносится
в распаленной голове Алексея и нестерпимыми муками, как тяжелыми камнями, гнетет встревоженную душу его…
— Какой
в угодность вашей
милости будет? Рябиновой? Листовки? Померанцевой? Аль, может быть, всероссийского произведения желаете?
— Значит — «заволжска кокура, бурлацкая ложка, теплый валеный товар»… Еще что вашей
милости потребуется? — ввернул
в ответ любимовец, подбоченясь и еще задорней тряхнув светло-русыми, настоящими ярославскими кудрями.
— Все будет
в самой скорой готовности, что вашей
милости ни потребуется, — бойко подхватил любимовец, отстороняясь, однако, от назойливых ласк наянливого дяди Елистрата.
Обрадованный купец, кланяясь
в пояс, благодарил за такие великие
милости.
«И до сих пор, видно, здесь люди железные, — бродило
в уме Алексеевом. — Дивно ль, что мне, человеку страннему, захожему, не видать от них ни привета, ни
милости, не услышать слова ласкового, когда Христова святителя встретили они злобой и бесчестием?» И взгрустнулось ему по родным лесам, встосковалась душа по тихой жизни за Волгою. Уныл и пуст показался ему шумный, многолюдный город.
— Мне что же-с? — смешался было Алексей. — Отчего ж не сказать, что знаю. Кажись, худого
в том ничего не предвидится. Не знаю только, что будет угодно спрашивать ихней
милости. Хоть я и грамотен, да не начетчик какой, от Божественного Писания говорить не могу.
Яви Божескую
милость, Сергей Андреич, устрой парня как можно
в наилучшем виде — сам после «спасибо» мне скажешь.
— Да мне долго ждать никак невозможно, ваше степенство, на той неделе надо беспременно на пароходе
в Рыбинск бежать… К сроку не поспею — места лишиться могу… Явите божескую
милость, ваше степенство, прикажите выдать удостоверение, я бы тем же часом
в город за пачпортом… — с низкими поклонами просил Алексей Михайлу Васильича.
— Не во гнев твоей
милости будь: того и
в посмешных песнях не поют и
в сказках не сказывают.
— «…первее: еже Святые Троица
милости, егда предстанем страшному судищу, да не узрит, — продолжала Манефа, смотря
в упор на Патапа Максимыча, — второе же: да отпадет таковой христианския части, яко же Иуда от дванадесятого числа апостол; к сему же и клятву да приимет святых и богоносных отец».
— Коль
в молодцах у нее, так молви — приемкой бы не медлила! — на всю пристань орал капитан. — Я ей не караульщик!.. Мне на другом пароходе место готово… Лишусь по ее
милости места, убытки взыщу… Скажи от меня ей, чернохвостнице: здесь, мол, не скиты, потачки не дадут… Так и скажи ей — тысячью, мол, рублев не отделаешься… Я ей щетинку-то всучу…
— Вот теперь сами изволите слышать, матушка, — полушепотом молвил Марко Данилыч. — Можно разве здесь
в эту ночь такие слова говорить?.. Да еще при всем народе, как давеча?.. Вам бы, матушка, поначалить ихнюю
милость, а то сами изволите знать, что здесь недолго до беды… — прибавил он.
На Каменном Вражке
в ските Комарове, рядом с Манефиной обителью, Бояркиных обитель стояла. Была мала и скудна, но, не выходя из повелений Манефы, держалась не хуже других. Иногородние благодетели деньги и запасы Манефе присылали, и при каждой раздаче на долю послушной игуменьи Бояркиных, матери Таисéи, больше других доставалось. Такие же
милости видали от Манефы еще три-четыре во всем покорные ей обители.
— Спокойся, — сказала Манефа, — спокойся теперь. Завтрашнего дня ответ тебе дам… Часы [Утренняя служба, вместо обедни.] отправишь, ко мне забреди. А послезавтра праздник у нас и собранье —
милости просим попраздновать: со всеми матерями приходи и белицы чтоб все приходили… А на завтра вышли ко мне, матушка, трудниц своих с пяток —
в келарне бы полы подмыли да кой-где по кельям у стариц… Свои-то
в разгоне по случаю праздника, все за работами… Так уж ты мне пособи.
— Известно, не даст, — согласилась Фленушка. — От него не уйдешь… Вы хорошенько жениха-то пугайте, обвенчаешься, мол, не
в пример дешевле разделаешься. Ну, мол, побьет тебя маленько Чапурин, поколотит… Без этого уж нельзя, а потом, мол, и гнев на
милость положит.
Совершенно были они уверены, что
в злое, «гонительное время» сам Бог повелевает покупать за деньги
милости власть имущих.
— Да как это?.. Ох, искушение!.. Да что ж это
в самом деле?.. Скажи на
милость, кто говорил?.. Скажи, Семенушка, пожалуйста, скажи…
—
Милости просим, гость дорогой,
милости просим!
В горницу пожалуйте, а я сейчас оболокусь.
— Уж сделайте такое ваше одолжение… Не откажите… Да уж и теплоту-то
в стеклянном стакане подайте… Уж сделайте
милость.
«Она вся теперь
в его власти, — ходя по венцу горы, думал Чапурин. — Вдруг он не захочет?.. Вдруг ко взысканью представит?.. Разве мало видел от меня
милостей?.. Не камень же
в самом деле!..»
— Садиться
милости просим, почтеннейший господин Чапурин, — говорил Алексей, указывая на диван Патапу Максимычу. — А ты, Марья Гавриловна, угощенья поставь: чаю, кофею, «чиколату». Чтобы все живой рукой было! Закуску вели сготовить, разных водок поставь, ликеров, рому, коньяку, иностранных вин, которы получше. Почтенного гостя надо
в аккурат угостить, потому что сами его хлеб-соль едали.
— Пожалуйте, Патап Максимыч, — входя
в гостиную, приветливо молвила Марья Гавриловна. — Захотелось мне
в своих горницах вас угостить.
Милости просим!..
— Эх, крестный, крестный!.. Да стоит ли Алешка Лохматов такого горя-уныния? — с сердечным участием молвил Сергей Андреич. — Зачем безнадежишь себя?.. Бог не без
милости. Дело не пропащее… Уладим, Бог даст… А тебе бы
в самом деле хорошо одному побыть… Прощай… Утро вечера мудренее… Помнишь, как ребятишкам бабы сказки сказывают? И я скажу тебе, что
в сказках говорится: «Что тебе от меня будет сделано, то будет не служба, а службишка, спи-почивай до утра — утро вечера мудренее».