Неточные совпадения
— Меня, старуху, красавица,
не обманешь, — говорила Никитишна, смотря Насте прямо
в глаза. —
Вижу я все. На людях ты резвая, так и юлишь, а как давеча одну я тебя подсмотрела, стоишь грустная да печальная. Отчего это?
— На то
глаза во лбу да ум
в мозгу, чтоб
не обидели, — отвечал Стуколов. —
Видишь ли: чтоб начать дело, нужен капитал, примером тысяч
в пятьдесят серебром.
— Да. А ты слушай: только
увидела она его, сердце у ней так и закипело. Да без меня бы
не вышло ничего,
глаза бы только друг на друга пялили… А что
в ней, сухой-то любви?.. Терпеть
не могу… Надо было смастерить… я и смастерила — сладились.
—
Не ври, парень, по
глазам вижу, что знаешь про ихнее дело… Ты же намедни и сам шептался с этим проходимцем… Да у тебя
в боковуше и Патап Максимыч, от людей таясь, с ним говорил да с этим острожником Дюковым.
Не может быть, чтоб
не знал ты ихнего дела. Сказывай…
Не ко вреду спрашиваю, а всем на пользу.
— Пора бы девок-то под венец, — молвил Патап Максимыч, оставшись вдвоем с женой. — У Прасковьи пускай
глаза жиром заплыли,
не вдруг распознаешь, что
в них написано, а погляди-ка на Настю… Мужа так и просит! Поди, чай, спит и
видит…
— Белицей, Фленушка, останешься —
не ужиться тебе
в обители, — заметила Манефа. — Востра ты у меня паче меры. Матери поедóм тебя заедят…
Не гляди, что теперь лебезят,
в глаза тебе смотрят… Только дух из меня вон, тотчас иные станут —
увидишь. А когда бы ты постриглась, да я бы тебе игуменство сдала — другое бы вышло дело: из-под воли твоей никто бы
не вышел.
То перед душевными очами ее предстает темный, густо заросший вишеньем уголок
в родительском саду: жужжат пчелки — Божьи угодницы,
не внимает она жужжанью их,
не видит в слуховом окне чердака зоркой Абрамовны, слышит один страстный лепет наклонившегося Евграфа и, стыдливо опустя
глаза, ничего
не видит кругом себя…
И
видели они, что возле Настиной могилки, понурив голову и роняя слезы, сидит дядя Никифор. То был уж
не вечно пьяный, буйный, оборванный Микешка Волк, но тихий, молчаливый горюн, каждый Божий день молившийся и плакавший над племянницыной могилой. Исхудал он, пожелтел, голову седина пробивать стала, но
глаза у него были
не прежние мутные — умом, тоской, благодушьем светились. Когда вокруг могилы стали набираться званые и незваные поминальщики, тихо отошел он
в сторонку.
А ровная, твердая поступь ближе и ближе звучит
в вечерней тиши… Ничего
не видит Марья Гавриловна,
в глазах разостлался зеленый туман, словно с угару. Только и слышит мерные шаги, и каждый шаг ровно кипятком обдает ее наболевшее сердце.
— Ну, вот
видишь ли, матушка, — начала Виринея. — Хворала ведь она, на волю
не выходила, мы ее, почитай, недели с три и
в глаза не видывали, какая есть Марья Гавриловна. А на другой день после твоего отъезда оздоровела она, матушка, все болести как рукой сняло, веселая такая стала да проворная, ходит, а сама попрыгивает: песни мирские даже пела. Вот грех-то какой!..
— Вот что: теперь, пожалуй, лучше
не ходите к ней, — сказала Фленушка, — оченно уж людно здесь, да опять же на нас, на приезжих, много
глаз глядят… Вечерком лучше, после заката, — на всполье тогда выходите. Как сюда въезжали,
видели, крест большой
в землю вкопан стоит? От того креста дорожка вдоль речки к перелеску пошла, по ней идите… Да смотрите, чур
не обмануть. Беспременно приходите.
— Сто лет во все окна
глаза прогляди, никакого царевича здесь
не увидишь, — брюзгливо промолвила Марьюшка
в ответ на слова Вари улангерской.
П. А. Тихменев, взявшийся заведовать и на суше нашим хозяйством, то и дело ходит в пакгауз и всякий раз воротится то с окороком, то с сыром, поминутно просит денег и рассказывает каждый день раза три, что мы будем есть, и даже — чего не будем. «Нет, уж курочки и
в глаза не увидите, — говорит он со вздохом, — котлет и рису, как бывало на фрегате, тоже не будет. Ах, вот забыл: нет ли чего сладкого в здешних пакгаузах? Сбегаю поскорей; черносливу или изюму: компот можно есть». Схватит фуражку и побежит опять.
Вот хотя бы и про себя — не могу перед вами скрыть: бедность, дяденька, совсем меня погубила — Алексей Яковлич ничего не дает мне на семейство: чайку, дяденька, по три месяца
в глаза не видим, только в гостях где-нибудь и полакомимся, а дома, не поверите, все сидим на простых щах…
Неточные совпадения
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют. Дело
в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и
в голову
не входит, что
в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить
не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда
увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь ваша…
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он
не то чтобы что, плюнул мне прямо
в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь
видеть", — и был таков.
Даже спал только одним
глазом, что приводило
в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство,
не могла без содрогания
видеть его другое, недремлющее, совершенно круглое и любопытно на нее устремленное око.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна,
не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще
не приехал. Вы оттого говорите, что
не простит, что вы
не знаете его. Никто
не знал. Одна я, и то мне тяжело стало. Его
глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их
видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы
не забыл. Надо Сережу перевести
в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Долли утешилась совсем от горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она
увидела эти две фигуры: Кити с мелком
в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими
глазами, устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «тогда я
не могла иначе ответить».