Неточные совпадения
— Да, — вступилась мать Манефа, — в нынешнее
время куда как тяжко приходится жить сиротам. Дороговизна!.. С каждым днем все дороже да дороже
становится, а подаяния сиротам, почитай, нет никакого. Масленица на дворе — ни гречневой мучки на блины, ни маслица достать им негде. Такая бедность, такая скудость, что един только Господь знает, как они держатся.
— Несодеянное говоришь! — зачал он. — Что за речи у тебя
стали!..
Стану я дочерей продавать!.. Слушай, до самого Рождества Христова единого словечка про свадьбу тебе не молвлю… Целый год — одумаешься тем
временем. А там поглядим да посмотрим… Не кручинься же, голубка, — продолжал Патап Максимыч, лаская дочь. — Ведь ты у меня умница.
— И я не признал бы тебя, Патап Максимыч, коли б не в дому у тебя встретился, — сказал незнакомый гость. — Постарели мы, брат, оба с тобой, ишь и тебя сединой, что инеем, подернуло… Здравствуйте, матушка Аксинья Захаровна!.. Не узнали?.. Да и я бы не узнал… Как последний раз виделись, цвела ты, как маков цвет, а теперь, гляди-ка, какая
стала!.. Да…
Время идет да идет, а годы человека не красят… Не узнаете?..
Сидел Стуколов, склонив голову, и, глядя в землю, глубоко вздыхал при таких ответах. Сознавал, что, воротясь после долгих странствий на родину,
стал он в ней чужанином. Не то что людей, домов-то прежних не было; город, откуда родом был, два раза дотла выгорал и два раза вновь обстраивался. Ни родных, ни друзей не нашел на старом пепелище — всех прибрал Господь. И тут-то спознал Яким Прохорыч всю правду старого русского присловья: «Не
временем годы долги — долги годы отлучкой с родной стороны».
И зачарует он человека и
станет звать его отдохнуть на малое
время в пустынной келье…
В казачьи
времена атаманы да есаулы в нашу родну реченьку зимовать заходили, тут они и дуван дуванили, нажитое на Волге добро, значит, делили… теперь и званья нашей реки не
стало: завалило ее, голубушку, каршами, занесло замоинами [Замоина — лежащее в русле под песком затонувшее дерево; карша, или карча, — то же самое, но поверх песка.], пошли по ней мели да перекаты…
Подъехав к скиту, путники остановились у ворот и дернули висевшую у калитки веревку. Вдали послышался звон колокола; залаяли собаки, и через несколько
времени чей-то голос
стал изнутри опрашивать...
— Нечего пока решать-то, — ответил Гаврила Маркелыч. — Сказал, что тут прежде всего воля родительская, если, мол, Макар Тихоныч пожелает с нами родниться, мы, мол, не прочь…
Станем ждать вестей из Москвы… Да ты Марье-то покаместь не говори… нечего прежде
времени девку мутить. Да никому ни гугу, лучше будет.
Марья Гавриловна согласилась. Когда брат ее приехал из Казани и
стал уговаривать богатую сестру ехать к нему на житье, она ему наотрез отказала. Обещалась, впрочем, летом побывать к нему на короткое
время в Казань.
— А вы на то не надейтесь, работайте без лени да без волокиты, — молвила Манефа. — Не долго спите, не долго лежите, вставайте поране, ложитесь попозже, дело и
станет спориться… На ваши работы долгого
времени не требуется, недели в полторы можете все исправить, коли лениться не
станете… Переходи ты, Устинья, в келью ко мне, у Фленушки в горницах будете вместе работать, а спать тебе в светелке над стряпущей… Чать, не забоишься одна?.. Не то Минодоре велю ложиться с тобой.
В это
время скитницы подошли к деревне и
стали расходиться по знакомым. Тут Фленушка успела раздать все привезенные письма.
«Отрезанный ломоть!» — всплыло на ум Абрамовне. И, постояв малое
время перед иконами,
стала она класть поклон за поклоном о здравии и спасении раба Божия Алексея.
На счастье, подъехал он к берегу как раз в то
время, как вернувшиеся с нагорной стороны перевозчики
стали принимать на паром «свежих людей»…
— Так говорить не моги, — перебил его Патап Максимыч. — Мы, стары люди, видим подальше тебя, больше тебя разумеем. Птичка ты невеличка, да ноготок у тебя востер. По малом
времени в люди бы вышел, тысячником бы
стал, богачом.
— Да ведь он не за тридевять земель.
Станет времени и благословенье получить, и свадьбу сыграть, — молвил Сергей Андреич.
Иссякает ревность по вере, люди суету возлюбили, плотям
стали угождать, мамоне служить… последни
времена!..
— Что ж рассказать-то? Старость, дряхлость пришла,
стало не под силу в пустыне жить. К нам в обитель пришел, пятнадцать зим у нас пребывал. На летнее
время, с Пасхи до Покрова, иной год и до Казанской, в леса удалялся, а где там подвизался, никто не ведал. Безмолвие на себя возложил, в последние десять лет никто от него слова не слыхивал. И на правиле стоя в молчании, когда молился, губами даже не шевелил.
Ликовала Мать-Сыра Земля в счастье, в радости, чаяла, что Ярилиной любви ни конца ни края нет… Но по малом
времени красно солнышко
стало низиться, светлые дни укоротились, дунули ветры холодные, замолкли птицы певчие, завыли звери дубравные, и вздрогнул от стужи царь и владыка всей твари дышащей и не дышащей…
Поклонники бога Ярилы с поборниками келейных отцов, матерей иногда вступали в рукопашную, и тогда у озера бывали бои смертные, кровопролитье великое… Но старцы и старицы не унывали, с каждым годом их поборников
становилось больше, Ярилиных меньше… И по
времени шумные празднества веселого Яра уступили место молчаливым сходбищам на поклонение невидимому граду.
Опять же и
время такое настало, что христиане не только у вас на Москве, но и в наших лесах о своих выгодах
стали больше думать, чем о Господе, о спасенье души ровно бы и помышлять забыли…
— Серафима, грешным делом, в последнее
время запивать
стала, к Рассохиным повадилась, с матушкой Досифеей чуть не каждый Божий день куликают…
И говорили они, что почли бы за великое Божие благословение, если б из Шáрпана на гонительное
время к ним Казанску владычицу прислали, пуще бы зеницы
стали беречь ее и жизни скорее лишились, чем на такое многоценное сокровище еретическому глазу на един миг дали взглянуть.
А по малом
времени раскормленные, жирные кони легкой рысцой
стали подвозить в Комаров уемистые повозки, нагруженные пуховиками и подушками, на них возлежали тучные матери и дебелые девицы-келейницы.
Хоть давно знала, что грозного гостя скитам не миновать; но когда опасность еще далека, она не страшна так, как в то
время, когда перед лицом прямо
станет…
Через несколько
времени отлегло нá сердце у канонницы. Подняла она голову, села на постель, мутным взором окинула стоявших девиц и, сложив на коленях руки,
стала причитать в истошный голос...
— Не узнает?.. Как же?.. Разве такие дела остаются в тайне? — сказал Семен Петрович. — Рано ли, поздно ли — беспременно в огласку войдет… Несть тайны, яже не открыется!.. Узнал же вот я, по
времени также и другие узнают. Оглянуться не успеешь, как ваше дело до Патапа дойдет. Только доброе молчится, а худое лукавый молвой по народу несет… А нешто сама Прасковья
станет молчать, как ты от нее откинешься?.. А?.. Не покается разве отцу с матерью? Тогда, брат, еще хуже будет…
А так как Василий Борисыч в скором
времени возвращается в Москву и по всей чаянности
станет укорять нас, что не хотели послушать его уговоров и принять того Антония, о чем он всеусердно старался, так ты и в Питере и будучи в Москве предвари и всем благодетелям нашим возвести, что не приняли мы того Антония не ради упорства и желая с ними раздора, но токмо осмотрительного ради случая; общения же ни с кем не разрываем и по-прежнему желаем пребывать в согласии и в единении веры.
Жалко
стало Василью Борисычу, что на прощанье маленько поразладил он с матерью Манефой. Полюбил он умную, рассудливую старицу и во
время житья в Комарове искренно к ней привязался… И вдруг на последних-то днях завелась ссора не ссора, а немалая остуда.
После промчавшейся грозы
стало прохладно, но в то же
время и душно.
Сначала ничего, Божье благословенье под силу приходилось Сушиле, росли себе да росли ребятишки, что грибы после дождика, но, когда пришло
время сыновей учить в семинарии, а дочерям женихов искать,
стал он су́против прежнего не в пример притязательней.