Неточные совпадения
Раза три либо четыре Патап Максимыч на свои руки Микешку брал. Чего он ни делал, чтоб направить шурина на добрый путь, как его ни усовещивал, как ни бранил, ничем не мог пронять. Аксинья Захаровна даже ненавидеть стала брата, несмотря на сердечную доброту свою. Совестно было ей за него, и часто грешила она: просила на молитве
Бога, чтоб послал он поскорей по
душу непутного брата.
— Про то знают
Бог, я да еще одна
душа…
За труды твои церковь тебя похваляет и всегда за тебя молить
Бога будет, а трудникам, что нужною смертью в пути живот свой скончали, — буди им вечная память в роды и роды!..» Тут упал я к честным стопам старца, открыл перед ним свою
душу, поведал ему мои сомнения.
— Дай ему
Бог доброго здоровья и
души спасения, — набожно, вполголоса, проговорила Аксинья Захаровна. — Слыхали и мы про великие добродетели Семена Елизарыча. Сирым и вдовым заступник, нищей братии щедрый податель, странным покой, болящим призрение… Дай ему, Господи, телесного здравия и душевного спасения…
Не гнушался и табашниками, и хоть сроду сам не куривал, а всегда говаривал, что табак зелье не проклятое, а такая же Божья трава, как и другие; в иноземной одежде, даже в бритье бороды ереси не видал, говоря, что
Бог не на одежу смотрит, а на
душу.
— Обмирщился ты весь, обмирщился с головы до ног, обошли тебя еретики, совсем обошли, — горячо отвечал на то Стуколов. — Подумай о
души спасении. Годы твои не молодые, пора о
Боге помышлять.
А мать молила его, заклинала всеми святыми не басурманить ее рождения, не поганить безгрешную
душу непорочного отрока нечестивым ученьем, что от
Бога отводит, к бесам же на погубу приводит…
Бог нам дает много, а нам-то все мало,
Не можем мы, людие, ничем ся наполнить!
И ляжем мы в гробы, прижмем руки к сердцу,
Души наши пойдут по делам своим,
Кости наши пойдут по земле на предание,
Телеса наши пойдут червям на съедение,
А богатство, гордость, слава куда пойдут?
О, смерте! Нет от тя обороны —
И у царей отъемлешь ты короны,
Со архиереи и вельможи не медлишь,
Даров и посулов не приемлешь;
Скоро и мою ты хощешь
душу взяти
И на Страшный суд
Богу отдати.
На девятый год третьего своего супружества, в понедельник, на Масленице, Макар Тихоныч, накушавшись первых блинов с икрой у знакомого и запив блины холодненьким, воротился домой, обругал хозяйку, прилег на диван и отдал
Богу спасенную
душу свою.
— И в миру смирение хвалы достойно, — говорила Манефа, опустив глаза и больше прежнего понизив голос. — Сказано: «Смирением мир стоит: кичение губит, смирение же пользует… Смирение есть
Богу угождение, уму просвещение,
душе спасение, дому благословение, людям утешение…»
— Да, Алексеюшка, вот ноне великие дни. В эти дни праздное слово как молвить?.. — продолжал Патап Максимыч. — По
душе скажу: не наградил меня
Бог сыном, а если б даровал такого, как ты, денно-нощно благодарил бы я Создателя.
— Великий благодетель нам Петр Спиридоныч, дай ему, Господи, доброго здравия и
души спасения, — молвила мать Назарета. — День и ночь за него
Бога молим. Им только и живем и дышим — много милостей от него видим… А что, девицы, не пора ль нам и ко дворам?.. Покуда матушка Манефа не встала, я бы вот чайком Василья-то Борисыча напоила… Пойдем-ка, умницы, солнышко-то стало низенько…
Спервоначалу девицы одна за другой подходили к Параше и получали из рук ее: кто платок, кто ситцу на рукава аль на передник. После девиц молодицы подходили, потом холостые парни: их дарили платками, кушаками, опоясками. Не остались без даров ни старики со старухами, ни подростки с малыми ребятами. Всех одарила щедрая рука Патапа Максимыча: поминали б дорогую его Настеньку, молились бы
Богу за упокой
души ее.
— Вот горе-то какое у нас, Алексеюшка, — молвил, покачав головой, Пантелей. — Нежданно, негаданно — вдруг… Кажется, кому бы и жить, как не ей… Молодехонька была, Царство ей Небесное, из себя красавица, каких на свете мало живет, все-то ее любили, опять же во всяком довольстве жила, чего
душа ни захочет, все перед ней готово… Да, видно, человек гадает по-своему, а
Бог решает по-своему.
— Губить тебя?.. Не бойся… А знаешь ли, криводушный ты человек, почему тебе зла от меня не будет? — сказал Патап Максимыч, сев на кровать. — Знаешь ли ты это?.. Она, моя голубушка, на исходе
души за тебя просила… Да… Не снесла ее душенька позору… Увидала, что от людей его не сокроешь — в могилу пошла… А кто виноват?.. Кто ее погубил?.. А она-то, голубушка, лежа на смертном одре, Христом
Богом молила — волосом не трогать тебя.
— И подати платят за них, и сыновей от солдатчины выкупают, и деньгами ссужают, и всем… Вот отчего деревенские к старой вере привержены… Не было б им от скитов выгоды, давно бы все до единого в никонианство своротили… Какая тут вера?.. Не о
душе, об мошне своей радеют… Слабы ноне люди пошли, нет поборников, нет подвижников!.. Забыв
Бога, златому тельцу поклоняются!.. Горькие времена, сударыня, горькие!..
— Вот уж истинно ангелоподобное пение там было. Стоишь, бывало, за службой-то — всякую земную печаль отложишь, никакая житейская суета в ум не приходит… Да, велико дело церковное пение!..
Душу к
Богу подъемлет, сердце от злых помыслов очищает…
Ну, думаю: «Буди, Господи, воля твоя…» И уж за камилавку совсем было взялся, да вспомнилось отцу келарю — дай
Бог ему доброго здоровья и
душу спасти, — вспомнилось ему, что из келарного чулана сделана у них лазейка в сад…
— Да где они, где? — с жаром возразила Манефа. — Укажи, назови хоть одного. Нынче, друг мой Василий Борисыч, ревностных-то по бозе людей мало — шатость по народу пошла… Не
Богу, мамоне всяк больше служит, не о
душе, о кармане больше радеют… Воистину, как древле Израиль в Синайской пустыне — «Сотвориша тельца из злата литого и рекоша: сей есть
Бог».
— Как перед
Богом, матушка, — ответил он. — Что мне? Из-за чего мне клепать на них?.. Мне бы хвалить да защищать их надо; так и делаю везде, а с вами, матушка, я по всей откровенности —
душа моя перед вами, как перед
Богом, раскрыта. Потому вижу я в вас великую по вере ревность и многие добродетели… Мало теперь, матушка, людей, с кем бы и потужить-то было об этом, с кем бы и поскорбеть о падении благочестия… Вы уж простите меня Христа ради, что я разговорами своими, кажись, вас припечалил.
Возлюбили они
Бога всем сердцем своим и всею
душою и всем помышлением, потому и
Бог возлюбил их, яко мати любимое чадо.
— Не диковина, а чудное Божие дело, — сказал на то грамотей. — Те столбы, что в небе «багрецами наливаются», сходятся и расходятся, не другое что, как праведных молитва… Кто таковы те праведники, в коем месте молятся, нам, грешным, знать не дано, но в поучение людям, ради спасения
душ наших, всякому дано телесными очами зрети, как праведная молитва к
Богу восходит…
— Разве не вижу я любви твоей ко мне, матушка? Аль забыла я твои благодеяния? — со слезами ответила ей Фленушка. — Матушка, матушка!.. Как перед истинным
Богом скажу я тебе: одна ты у меня на свете, одну тебя люблю всей
душой моей, всем моим помышлением… Без тебя, матушка, мне и жизнь не в жизнь — станешь умирать и меня с собой бери.
Сожегши грешные телеса, водворите праведные
души своя во обителях
Бога вышнего, от начала веков любящим его уготованных!..
Если ж
душа у тебя после молитвы не будет спокойна и сердце станет мутиться, выкинь из мыслей того человека, старайся не видеть его и больше
Богу молись — избавил бы тебя от мыслей мятежных, устроил бы судьбу твою, как святой его воле угодно.
— Матушка!.. Поверь ты мне!.. Как перед
Богом скажу, — рыдая и ломая руки, говорила Фленушка. — Молода еще — кровь во мне ходит. Душно в обители, простору хочет
душа, воли!
— Мы, государь мой, не Москве, а Господу
Богу работаем, — с важностью сказала Манефа. — Не человеческой хвалы, спасения
душ наших взыскуем. Не остуды московских тузов страшимся, а вечного от Господа осуждения… Вот что скажи на Москве, Василий Борисыч!
— Молись же
Богу, чтоб он скорей послал тебе человека, — сказала Аграфена Петровна. — С ним опять, как в детстве бывало, и светел и радошен вольный свет тебе покажется, а людская неправда не станет мутить твою
душу. В том одном человеке вместится весь мир для тебя, и, если будет он жить по добру да по правде, успокоится сердце твое, и больше прежнего возлюбишь ты добро и правду. Молись и ищи человека. Пришла пора твоя.
— Попомни хоть то, над чем зубы-то скалишь? — продолжала мужа началить Аксинья Захаровна. — Домы Божии, святые обители хотят разорить, а ему шутки да смехи… Образумься!.. Побойся Бога-то!.. До того обмиршился, что ничем не лучше татарина стал… Нечего рыло-то воротить, правду говорю. О душе-то хоть маленько подумал бы. Да.