Неточные совпадения
Пепко был дома и,
как мне показалось, тоже был не особенно рад новому сожителю. Вернее
сказать, он отнесся ко мне равнодушно, потому что был занят чтением письма. Я уже
сказал, что он умел делать все с какой-то особенной солидностью и поэтому, прочитав письмо, самым подробным образом осмотрел конверт, почтовый штемпель, марку, сургучную печать, — конверт был домашней работы и поэтому запечатан, что дало мне полное основание предположить о его далеком провинциальном происхождении.
— Ей хорошо, — злобствовал Пепко, — водки она не пьет, пива тоже… Этак и я прожил бы отлично. Да… Наконец, женский организм гораздо скромнее относительно питания. И это дьявольское терпение: сидит по целым неделям,
как кикимора. Никаких общественных чувств, а еще Аристотель
сказал, что человек — общественное животное. Одним словом, женский вопрос… Кстати, почему нет мужского вопроса? Если равноправность, так должен быть и мужской вопрос…
—
Как ничего?.. А что
скажут господа ученые, о которых я писал? Что
скажет публика?.. Мне казалось, что глаза всей Европы устремлены именно на мой несчастный отчет… Весь остальной мир существовал только
как прибавление к моему отчету. Роженица, вероятно, чувствует то же, когда в первый раз смотрит на своего ребенка…
За этим немедленно следовал целый реестр искупающих поступков,
как очистительная жертва. Всякое правонарушение требует жертв… Например, придумать и
сказать самый гнусный комплимент Федосье, причем недурно поцеловать у нее руку, или не умываться в течение целой недели, или — прочитать залпом самый большой женский роман и т. д. Странно, чем ярче было такое раскаяние и чем ужаснее придумывались очищающие кары, тем скорее наступала новая «ошибка». В психологии преступности есть своя логика…
Освободившись от своей тайны, Пепко, кажется, почувствовал некоторое угрызение совести, вернее
сказать, ему сделалось жаль меня,
как человека, который оставался в самом прозаическом настроении. Чтобы несколько стушевать свою бессовестную радость, Пепко проговорил каким-то фальшивым тоном,
каким говорят про «дорогих покойников...
— Господин, так невозможно, — уговаривал городовой, — Иван Павлыч, невозможно-с… Помилуйте, этакое, можно
сказать, безобразие. Васька, вставай… Вот я тебя, кудлатого,
как начну обихаживать. Иван Павлыч, голубчик, терпленья нет.
Бурш глуп до святости, а дело в том…
как это тебе
сказать?..
— Ах,
какой ты… ну, она, Любочка. Сейчас меня за рукав, слезы, упреки, — одним словом, полный репертуар. И вот все время мучила… Это ее проклятая Федосья подвела, то есть
сказала мой адрес. Я с ней рассчитаюсь…
Признаться
сказать, я совершенно безучастно отнесся к трагическому положению приятеля и мысленно соображал, хватит ли моих крейцеров, в случае, если Александра Васильевна захочет поужинать. Никогда еще я так не презирал свою бедность… Каких-нибудь десять рублей могли меня сделать счастливым, потому что нельзя же было угощать богиню пивом и бутербродами.
А между тем
как мне много хотелось
сказать Шуре, мучительно хотелось.
Это была трогательная просьба. Только воды, и больше ничего. Она выпила залпом два стакана, и я чувствовал,
как она дрожит. Да, нужно было предпринять что-то энергичное, решительное, что-то сделать, что-то
сказать, а я думал о том,
как давеча нехорошо поступил, сделав вид, что не узнал ее в саду. Кто знает,
какие страшные мысли роятся в этой девичьей голове…
—
Скажите, пожалуйста,
как пишут романы?.. — спрашивала она. — Я люблю читать романы… Ведь этого нельзя придумать, и где-нибудь все это было. Я всегда хотела познакомиться с романистом.
И ведь
какими детскими средствами они нас пугают — смешно
сказать.
Например, тот же Степаныч ценил и уважал Фрея,
как «серьезного газетчика», но его симпатии были на стороне Порфира Порфирыча: «Они, Порфир Порфирыч, конечно, имеют свою большую неустойку, значит, прямо
сказать, слабость, а промежду прочим, завернут такое тепленькое словечко в другой раз, что самого буфетчика Агапыча слезой прошибут-с»…
Как свежую могилу покрывает трава, так жизнь заставляет забывать недавние потери благодаря тем тысячам мелких забот и хлопот, которыми опутан человек. Поговорили о Порфире Порфирыче, пожалели старика — и забыли, уносимые вперед своими маленькими делами, соображениями и расчетами. Так, мне пришлось «устраивать» свой роман в «Кошнице». Ответ был получен сравнительно скоро, и Фрей
сказал...
—
Как чужие? Ведь Анна Петровна — моя сестра, родная сестра. Положим, мы видимся очень редко, но все-таки сестра… У вас нет сестры-девушки? О, это очень ответственный пост… Она делает глупость, — я это
сказала ей в глаза. Да… Она вас оскорбила давеча совершенно напрасно, — я ей это тоже высказала. Вы согласны? Ну, значит, вам нужно идти к ней и извиниться.
Действительность не оправдала тех надежд, с
какими я шел в первый раз в редакцию «Кошницы». Во-первых, издателя не оказалось дома, и «человек» не мог
сказать, когда он бывает дома.
Да, я лежал на своей кушетке, считал лихорадочный пульс, обливался холодным потом и думал о смерти. Кажется, Некрасов
сказал, что хорошо молодым умереть. Я с этим не мог согласиться и как-то весь затаился,
как прячется подстреленная птица. Да и к кому было идти с своей болью, когда всякому только до себя! А
как страшно сознавать, что каждый день все ближе и ближе подвигает тебя к роковой развязке, к тому огромному неизвестному, о котором здоровые люди думают меньше всего.
Мне безумно захотелось видеть ее и
сказать,
как я ее любил,
как мы были бы счастливы,
как прошли бы всю жизнь рука об руку…
У Пепки были совершенно необъяснимые движения души,
как в данном случае. Для чего он важничал и врал прямо в глаза? Павловск и Ораниенбаум были так же далеки от Пепки,
как Голконда и те белые медведи, которые должны были превратиться в ковры для Пепкиных ног. По-моему, Пепко был просто маниак. Раз он мне совершенно серьезно
сказал...
— Она, конечно, разыскала меня в Заманиловке и устраивает мне скандалы. Придет к даче, сядет на лавочку и сидит целый день… Знаешь, это хуже всего. Моя Анна Петровна пилит-пилит меня… А при чем же я тут?.. Могу
сказать, что женщины в нравственном отношении слишком специализируются. Да и
какая это нравственность…
— А вот, читай… Целую неделю корпел. Знаешь, я открыл, наконец, секрет сделаться великим писателем. Да… И
как видишь, это совсем не так трудно. Когда ты прочтешь, то сейчас же превратишься в мудреца. Посмотрим тогда, что он
скажет… Ха-ха!.. Да, будем посмотреть…
— Позвольте, сударыня… У нас все уйдеть…
Как же можно, ваше высокоблагородие. Можно
сказать: дар божий. Уйдеть… Тут еще, ваше высокоблагородие, одна женщина, желающая нащет провианту.
— Вашескородие, шапку украли… Что же это такое?.. Можно
сказать, душу полагать готов, а они, подлецы, например, шапку…
Каким же манером, я, например, в Сербию? Все в шапках, а я один оглашенный…
Мордашка у нее, я тебе
скажу,
как у котенка, и в глазенках этакая приглашающая пожарная тревога, — одним словом, фрукт.