Неточные совпадения
Бывают такие особенные люди, которые одним видом уничтожают даже приготовленное заранее настроение. Так
было и здесь. Разве можно
было сердиться на этого пьяного старика? Пока я это думал, мелкотравчатый литератор успел пожать мою
руку, сделал преуморительную гримасу и удушливо расхохотался. В следующий момент он указал глазами на свою отставленную с сжатым кулаком левую
руку (я подумал, что она у него болит) и проговорил...
Мне почему-то показалось, что из всей «академии» только этот Пепко отнесся ко мне с какой-то скрытой враждебностью, и я почувствовал себя неловко. Бывают такие встречи, когда по первому впечатлению почему-то невзлюбишь человека. Как оказалось впоследствии, я не ошибся: Пепко возненавидел меня с первого раза, потому что по природе
был ревнив и относился к каждому новому человеку крайне подозрительно. Мне лично он тоже не понравился, начиная с его длинного носа и кончая холодной сырой
рукой.
Я заметил, что Пепко под влиянием аффекта мог достигнуть высоких красот истинного красноречия, и впечатление нарушалось только несколько однообразной жестикуляцией, — в распоряжении Пепки
был всего один жест: он как-то смешно совал левую
руку вперед, как это делают прасолы, когда щупают воз с сеном.
Есть даже нечто трогательное в этом сближении, и, выражаясь высоким слогом, можно определить настоящий момент следующей формулой: в недрах «Федосьиных покровов», у кипящего самовара, далекий северо-восток подал
руку далекому югу…
Стоило ли ехать сюда, на туманный чухонский север, и не лучше ли
было бы оставаться там, откуда прилетают эти письма в самодельных конвертах с сургучными печатями, сохраняя еще в себе как бы теплоту любящей
руки?..
За этим немедленно следовал целый реестр искупающих поступков, как очистительная жертва. Всякое правонарушение требует жертв… Например, придумать и сказать самый гнусный комплимент Федосье, причем недурно поцеловать у нее
руку, или не умываться в течение целой недели, или — прочитать залпом самый большой женский роман и т. д. Странно, чем ярче
было такое раскаяние и чем ужаснее придумывались очищающие кары, тем скорее наступала новая «ошибка». В психологии преступности
есть своя логика…
По странной случайности оказалось, что это
было именно так, и Пепко, увлекшись своей ролью прорицателя, подошел к Ночи, взял ее за
руку и проговорил...
Затем Пепко сделал
рукой свой единственный жест, сладко зажмурил глаза и кончил тем, что бросился на свою кровать. Это
было непоследовательно, как и дальнейшие внешние проявления собственной Пепкиной эмоции. Он лежал на кровати ничком и болтал ногами; он что-то бормотал, хихикал и прятал лицо в подушку; он проявлял вообще «резвость дитяти».
Не нужно
было особенной проницательности, чтобы догадаться о существовании какой-то невидимой женской
руки, протягивавшейся в «Федосьины покровы» прямо к сердцу Пепки.
Пятиалтынный нашелся, и Пепко согнул его двумя пальцами, — у него
была страшная сила в
руках. Этот фокус привел фельдшера в восторг, и он расцеловал подававшего надежды молодого человека.
Под
рукой был необходимый живой материал, и я разрабатывал его с упоением влюбленного, радуясь каждому удачному штриху, каждому удачному эпитету или сравнению.
Не получив утром газеты, Пепко тоже прилетел в «академию», чтобы узнать новость из первых
рук. Он
был вообще в скверном настроения духа и выругался за всех. Все чувствовали, что нужно что-то такое предпринять, что-то устроить, вообще вывернуться Фрей сердито кусал свои усы и несколько раз ударял кулаком по столу, точно хотел вышибить из него какую-то упрямую мысль, не дававшуюся добром.
Решено
было справить тризну у Агапыча. Дорогой, когда мы шли из портерной, Спирька взял меня под
руку и проговорил...
Пепко ломал
руки и бегал по комнате, как зверь, в первый раз попавшийся в клетку. Мне
было и досадно за легкомыслие Пепки, и обидно за него, и жаль несчастной девушки с испуганными глазами.
Он показал
рукой символически-обидную фигуру и хрипло захохотал. «Скапельдинеры»
были посрамлены, а мы торжествовали.
Много прошло времени с этого решительного момента, через мои
руки прошло немало денег, но никогда они не
были мне так дороги, как именно эти тридцать рублей.
— Совершенно серьезно… Ведь это только кажется, что у них такие же
руки и ноги, такие же глаза и носы, такие же слова и мысли, как и у нас с тобой. Нет, я
буду жить только для того, чтобы такие глаза смотрели на меня, чтобы такие
руки обнимали меня, чтобы такие ножки бежали ко мне навстречу. Я не могу всего высказать и мог бы выразить свое настроение только музыкой.
Мы сделали самый подробный обзор всего Парголова и имели случай видеть целый ряд сцен дачной жизни. В нескольких местах винтили, на одной даче слышались звуки рояля и доносился певший женский голос, на самом краю составилась партия в рюхи, причем играли гимназисты, два интендантских чиновника и дьякон. У Пепки чесались
руки принять участие в последнем невинном удовольствии, но он не решился
быть навязчивым.
После поездки в Юкки твоя Гретхен примет православие, а ты
будешь целовать
руку у этой старой фрау с бантами…
Девушка сидела на качели, ухватившись
руками за веревки, причем можно
было видеть эти чудные
руки до самого плеча.
Разница
была в величине и в том, что женские
руки сумели убрать ее и прикрасить благодаря дешевеньким дачным обоям, драпировкам из дешевого ситца и цветам.
Лицо Шуры вдруг приняло серьезное выражение, и она почти торжественно протянула мне свою
руку. Я еще больше смутился и готов
был наговорить Наденьке дерзостей, потому что она своей рекомендацией ставила меня в самое нелепое положение. Но вместо дерзостей я проговорил каким-то не своим голосом...
Вся эта немногосложная и ничтожная по содержанию сцена произошла на расстоянии каких-нибудь двух минут, но мне показалось, что это
была сама вечность, что я уже не я, что все люди превратились в каких-то жалких букашек, что общая зала «Розы» ужасная мерзость, что со мной под
руку идет все прошедшее, настоящее и будущее, что пол под ногами немного колеблется, что пахнет какими-то удивительными духами, что ножки Шуры отбивают пульс моего собственного сердца.
О, я готов
был идти вот с этой незнакомкой Шурой под
руку целую жизнь и чувствовал, как сердце замирает в груди от наплыва неизведанного чувства.
Весь вечер пронесся в каком-то тумане. Я не помню, о чем шел разговор, что я сам говорил, — я даже не заметил, что Пепко куда-то исчез, и
был очень удивлен, когда лакей подошел и сказал, что он меня вызывает в буфет. Пепко имел жалкий и таинственный вид. Он стоял у буфета с рюмкой водки в
руках.
Я сейчас же забыл о Пепкиной трагедии и вспомнил о ней только в антракте, когда гулял под
руку с Александрой Васильевной в трактирном садике. Любочка сидела на скамейке и ждала… Я узнал ее, но по малодушию сделал вид, что не узнаю, и прошел мимо. Это
было бесцельно-глупо, и потом мне
было совестно. Бедная девушка, вероятно, страдала, ожидая возвращения коварного «предмета». Александра Васильевна крепко опиралась на мою
руку и в коротких словах рассказала свою биографию.
Доказательство нелепости предыдущих сомнений
было под
рукой: стоило только закрыть глаза и представить себе это дивное лицо…
Это, очевидно,
был бред сумасшедшего. Я молча взял Любочку за
руку и молча повел гулять. Она сначала отчаянно сопротивлялась, бранила меня, а потом вдруг стихла и покорилась. В сущности она от усталости едва держалась на ногах, и я боялся, что она повалится, как сноп. Положение не из красивых, и в душе я проклинал Пепку в тысячу первый раз. Да, прекрасная логика: он во всем обвинял Федосью, она во всем обвиняла меня, — мне оставалось только пожать
руку Федосье, как товарищу по человеческой несправедливости.
Эта девушка как раз
была налицо, — она тихо раскачивалась на своей качели с книгой в
руках.
Я уже
был знаменит по той простой причине, что она шла рядом со мной и так доверчиво опиралась на мою
руку.
Это уж второй раз сегодня я провожаю: там я рад
был избавиться, а здесь готов
был удержать поезд
руками.
— В тебе говорит зависть, мой друг, но ты еще можешь проторить себе путь к бессмертию, если впоследствии напишешь свои воспоминания о моей бурной юности. У всех великих людей
были такие друзья, которые нагревали свои
руки около огня их славы… Dixi. [Я кончил (лат.).] Да, «песня смерти» — это вся философия жизни, потому что смерть — все, а жизнь — нуль.
Мое отчаяние продолжалось целую неделю, потом оно мне надоело, потом я окончательно махнул
рукой на литературу. Не всякому
быть писателем… Я старался не думать о писаной бумаге, хоть
было и не легко расставаться с мыслью о грядущем величии. Началась опять будничная серенькая жизнь, походившая на дождливый день. Расспрощавшись навсегда с собственным величием, я обратился к настоящему, а это настоящее, в лице редактора Ивана Ивановича, говорило...
В сенях
было темно, и Спирька успокоился только тогда, когда при падавшем через дверь свете увидел спавшего Фрея, Гришука и Порфира Порфирыча. Все спали, как зарезанные. Пепко сделал попытку разбудить, но из этого ничего не вышло, и он трагически поднял
руки кверху.
Он шарил около себя
руками и приходил в отчаяние: деньги
были потеряны во время ночной прогулки. Этот случай рассмешил Спирьку до слез.
В одно непрекрасное утро я свернул в трубочку свой роман и отправился к Ивану Иванычу. Та же контора, тот же старичок секретарь и то же стереотипное приглашение зайти за ответом «недельки через две». Я
был уверен в успехе и не волновался особенно. «Недельки» прошли быстро. Ответ я получил лично от самого Ивана Иваныча. Он вынес «объемистую рукопись», по привычке, как купец, взвесил ее на
руке и изрек...
После танцев Александра Васильевна захотела
пить, и я
был счастлив, что имел возможность предложить ей порцию мороженого. Мы сидели за мраморным столиком и болтали всякий вздор, который в передаче является уже полной бессмыслицей. Ее кавалер демонстративно прошел мимо нас уже три раза, но Александра Васильевна умышленно не замечала его, точно отвоевывала себе каждую четверть часа. Наконец, кончилось и мороженое. Она поднялась, подавая
руку, и устало проговорила...
Отвлеченные рассуждения сделались теперь слабостью Порфира Порфирыча, точно он торопился высказать все, что наболело в душе. Трезвый он
был совсем другой, и мне каждый раз делалось его жаль. За что пропал человек? Потом я знал, чем кончались эти старческие излияния: Порфир Порфирыч брал меня под
руку, отводил в сторону и, оглядевшись, говорил шепотом...
— Не стоит? Хе-хе… А почему же именно я должен
был потерять деньги, а не кто-нибудь другой, третий, пятый, десятый? Конечно, десять рублей пустяки, но в них заключалась плата за квартиру, пища, одежда и пропой. Я теперь даже писать не могу… ей-богу! Как начну, так мне и полезет в башку эта красная бумага: ведь я должен снова заработать эти десять рублей, и у меня опускаются
руки. И мне начинает казаться, что я их никогда не отработаю… Сколько бы ни написал, а красная бумага все-таки останется.
Любочка только глухо всхлипывала. Я насильно отнял от лица ее
руку, —
рука была холодна, как лед.
Я отправился ее провожать. Стояла холодная зимняя ночь, но она отказалась от извозчика и пошла пешком. Нужно
было идти на Выборгскую сторону, куда-то на Сампсониевский проспект. Она сама меня взяла под
руку и дорогой рассказала, что у нее
есть муж, который постоянно ее обманывает (как все мужчины), что, кроме того,
есть дочь, девочка лет восьми, что ей вообще скучно и что она, наконец, презирает всех мужчин.
Она с тоской посмотрела на меня, крепко пожала мою
руку и молодым движением скрылась в дверях. Я стоял на тротуаре и думал: какая странная дама, по крайней мере для первой встречи. Тогда еще не
было изобретено всеобъясняющее слово «психопатка».
Объявление о выходе «Кошницы» я прочел в газете. Первое, что мне бросилось в глаза, это то, что у моего романа
было изменено заглавие — вместо «Больной совести» получились «Удары судьбы». В новом названии чувствовалось какое-то роковое пророчество. Мало этого, роман
был подписан просто инициалами, а неизвестная
рука мне приделала псевдоним «Запорожец», что выходило и крикливо и помпезно. Пепко, прочитав объявление, расхохотался и проговорил...
Сгоряча я
было махнул
рукой на свои «Удары судьбы», но Фрей смотрел на дело иначе.
Мне безумно захотелось видеть ее и сказать, как я ее любил, как мы
были бы счастливы, как прошли бы всю жизнь
рука об
руку…
Раз я гулял в парке, занятый планом какой-то фантастической легенды, — мне
было уже тесно в рамках обыкновенного существования обыкновенных смертных, — как меня окликнул знакомый голос. Я оглянулся и остолбенел: меня догонял Пепко. Он
был в летнем порванном пальто и с газетой в
руках, — признак недурной…
— В том-то и дело, что ничего не знает… ха-ха!.. Хочу умереть за братьев и хоть этим искупить свои прегрешения. Да… Серьезно тебе говорю… У меня это клином засело в башку. Ты только представь себе картину: порабощенная страна, с одной стороны, а с другой — наш исторический враг… Сколько там пролито русской крови, сколько положено голов, а идея все-таки не достигнута. Умереть со знаменем в
руках, умереть за святое дело — да разве может
быть счастье выше?
Ответ по обычаю через две недели. Иду, имея в виду встретить того же любвеобильного старичка европейца. Увы, его не оказалось в редакции, а его место заступил какой-то улыбающийся черненький молодой человечек с живыми темными глазами. Он юркнул в соседнюю дверь, а на его место появился взъерошенный пожилой господин с выпуклыми остановившимися глазами. В его
руках была моя рукопись. Он посмотрел на меня через очки и хриплым голосом проговорил...
Осенью, когда я с дачи вернулся в гостеприимные недра «Федосьиных покровов», на мое имя
было получено толстое письмо с заграничным штемпелем. Это
было первое заграничное письмо для меня, и я сейчас же узнал
руку Пепки. Мое сердце невольно забилось, когда я разрывал конверт. Как хотите, а в молодые годы узы дружбы составляют все. Мелким почерком Пепки
было написано целых пять листов.
Что-то знакомое
было в этом лице, в глазах, в самой манере подавать
руку. Я как-то сконфузился я пробормотал...