Неточные совпадения
Вахрушка в
это время запер входную дверь, закурил свою трубочку и улегся с ней на лавке у печки. Он рассчитывал, по обыкновению, сейчас
же заснуть.
— Да я духовное, служба… А ты послушай: «И блажен раб, его
же обрящет бдяща», а ты дрыхнешь.
Это тебе раз… А второе: «Недостоин, его
же обрящет унывающа»… Понимаешь?
— Я чердынский…
Это верно. Убогие у нас места, земля холодная, неродимая. И дошлый
же ты старичонко, как я погляжу на тебя!
Бродяга скорчил такую рожу, что Ермилыч невольно фыркнул и сейчас
же испугался, закрыв пасть ладонью. Писарь сурово скосил на него глаза и как-то вдруг зарычал, так что отдельных слов нельзя было разобрать.
Это был настоящий поток привычной стереотипной ругани.
—
Это уж напрасно, Харитон Артемьич. Горденек ты, как я погляжу. И птица перо в перо не родится, а где
же зятьев набрать под одну шерсть?
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы
этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего
же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— Постой, Михей Зотыч, а ведь ты неправильно говоришь: наклался ты сына середняка женить, а как
же большак-то неженатый останется? Не порядок
это.
Все соглашались с ним, но никто не хотел ничего делать. Слава богу, отцы и деды жили, чего
же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить,
это уж верно, — ну, да как-нибудь…
— Какое
же это место? Тут надо какую плотину — страшно вымолвить… Да и весной вода вон куда поднимается.
— Знаю, какая-такая невеста, — уже спокойно ответил Галактион, поднимая глаза на отца. — Что
же, девушка хорошая… Немножко в годках, ну, да
это ничего.
— А еще то, родитель, что ту
же бы девушку взять да самому, так оно, пожалуй, и лучше бы было.
Это я так, к слову… А вообще Серафима Харитоновна девица вполне правильная.
Эта сцена более всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что
это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой, как делывалось в старину. Боится старик, чтобы Галактион не выкинул такую
же штуку, как он, Емельян. Вот и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век. И что
это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца и ничем не выдал своего настроения.
Анфуса Гавриловна все
это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену
этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего
же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Этим Штофф открывал свои карты, и Галактион понял, почему немец так льнет к нему. Лично он ему очень нравится, как человек обстоятельный и энергичный. Что
же, в свое время хитрый русский немец мог пригодиться.
—
Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет, не было и не будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только
это уж другое: тех
же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
Этого было достаточно, чтобы Серафима сейчас
же притихла и даже попросила у Анны прощения.
—
Это как
же так: в банк?
Солдат никак не мог примириться с
этой теорией спасения души, но покорялся по солдатской привычке, — все равно нужно
же кому-нибудь служить. Он очень скоро подпал под влияние своего нового хозяина, который расшевелил его крестьянские мысли. И как ловко старичонко умел наговаривать, так одно слово к другому и лепит, да так складно.
Когда исправничий экипаж покатил дальше, Вахрушка снял шапку и перекрестился. Он еще долго потом оглядывался и встряхивал головой. С
этого момента он проникся безграничным удивлением к смелости Михея Зотыча: уж если исправника Полуянова не испугался, так чего
же ему бояться больше?
— Кому
же это нужно, Сима?
На ней была та
же шаль, что и ночью, и
это кольнуло Галактиона.
— Что
же это будет? — удивлялись недавние запольские богачи. — Что
же нам-то останется? Все немцы забирают.
— Ты
это что
же затеваешь-то? — ворчал Михей Зотыч. — Мы тут вот мучку мелем, а ты хлеб собираешься изводить на проклятое зелье.
— Как
же это так будет, напримерно?
— Что
же тут особенного? — с раздражением ответила она. — Здесь все пьют. Сколько раз меня пьяную привозили домой. И тоже ничего не помнила. И мне
это нравится. Понимаешь: вдруг ничего нет, никого, и даже самой себя. Я люблю кутить.
Галактион слушал
эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем
же Харитина хуже других? Дома не у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
— Ты
это что
же, Галактион Михеич? — с тихим упреком проговорила она.
А между тем в тот
же день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых книг для проверки. Одной
этой работы хватило бы на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился за дело с медвежьим усердием и просиживал над ним ночи.
Это усердие не по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона и за стаканом чая, как бы между прочим, заметил...
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой
же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так
это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а только не хотите.
—
Это вы действительно верно изволите рассуждать. Кто
же его знал?.. Еще приятель мой. И небогатый человек, главное… Сказывают, недавно целую партию своей крупчатки в Расею отправил.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас
это удивляет? А между тем
это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем
же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья, и вы о ней не хотите позаботиться.
— То есть
это как
же не хочу?
Это предложение совершенно ошеломило Тараса Семеныча, и он посмотрел на гостя какими-то испуганными глазами. Как
же это так вдруг и так просто?..
Луковникову пришлось по душе и
это название: славяночка. Ведь придумает
же человек словечко! У меня, мол, дочь, хоть и полька, а тоже славяночка. Одна кровь.
— Дурак! Из-за тебя я пострадала… И словечка не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина, так ты приехал бы ко мне в тот
же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну,
это все пустяки, а вот ты дома себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне сказать.
В течение целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом, все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие, а сам Полуянов привык к
этому оригинальному режиму еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно
же было сибирскому исправнику наскочить на упрямого сибирского попа.
Как
это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и не выносил сору из избы. Взять хоть ту
же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что
это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы не скажут.
—
Это он только сначала о Полуянове, а потом и до других доберется, — толковали купцы. — Что
же это такое будет-то? Раньше жили себе, и никому дела до нас не было… Ну, там пожар, неурожай, холера, а от корреспондента до сих пор бог миловал. Растерзать его мало,
этого самого корреспондента.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что
же из
этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да
это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
— То есть как
же это так не согласны?
— Да, я знаю, что вам все равно, — как-то печально ответила она, опуская глаза. — Что
же делать, силою милому не быть. А я-то думала… Ну, да
это все равно — что я думала!
— Никто
же не смел ему препятствовать, исправнику, — говорили между собой мужики, — а поп Макар устиг и в тюрьму посадил…
Это все одно, что медведю зубы лечить.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас
же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем.
Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
— Каким
же это манером, Флегонт Васильич?
— Эх, хорошо! — вслух думал писарь, приглядывая поемный луг из-под руки. — Неужто
же они и
это слопают?
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы и те понимают, что попрежнему жить нельзя. Было время, да отошло… да… У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку. И как еще ловко подвел. Сам
же и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча, да не здесь, а в городе? Писарь даже сел, точно его кто ударил, а потом громко засмеялся.
И опять от
этого скандала хуже будет все тем
же несчастным детям.
«Ну, ушла к отцу, что
же из
этого? — раздумывал Галактион. — Ну, будут дети расти у дедушки, что
же тут хорошего? Пьянство, безобразие, постоянные скандалы. Ах, Серафима, Серафима!»
— Позвольте-с, как
же это так-с? Прасковья Ивановна…