Неточные совпадения
В угольной из
этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так
же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою.
В
этой конурке он приладил к стене узенькую трехногую кровать, накрыв ее небольшим подобием тюфяка, убитым и плоским, как блин, и, может быть, так
же замаслившимся, как блин, который удалось ему вытребовать у хозяина гостиницы.
Какие бывают
эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те
же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма и залосненные снизу спинами разных проезжающих, а еще более туземными купеческими, ибо купцы по торговым дням приходили сюда сам-шест и сам-сём испивать свою известную пару чаю; тот
же закопченный потолок; та
же копченая люстра со множеством висящих стеклышек, которые прыгали и звенели всякий раз, когда половой бегал по истертым клеенкам, помахивая бойко подносом, на котором сидела такая
же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу; те
же картины во всю стену, писанные масляными красками, — словом, все то
же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал.
Следствием
этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того
же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чаю.
О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если
же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в
этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том
же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в
этой комнате лет десять жили люди.
У подошвы
этого возвышения, и частию по самому скату, темнели вдоль и поперек серенькие бревенчатые избы, которые герой наш, неизвестно по каким причинам, в ту
же минуту принялся считать и насчитал более двухсот; нигде между ними растущего деревца или какой-нибудь зелени; везде глядело только одно бревно.
— Умница, душенька! — сказал на
это Чичиков. — Скажите, однако ж… — продолжал он, обратившись тут
же с некоторым видом изумления к Маниловым, — в такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в
этом ребенке будут большие способности.
Побужденный признательностью, он наговорил тут
же столько благодарностей, что тот смешался, весь покраснел, производил головою отрицательный жест и наконец уже выразился, что
это сущее ничего, что он, точно, хотел бы доказать чем-нибудь сердечное влечение, магнетизм души, а умершие души в некотором роде совершенная дрянь.
Хозяйка вышла, и он тот
же час поспешил раздеться, отдав Фетинье всю снятую с себя сбрую, как верхнюю, так и нижнюю, и Фетинья, пожелав также с своей стороны покойной ночи, утащила
эти мокрые доспехи.
Одевшись, подошел он к зеркалу и чихнул опять так громко, что подошедший в
это время к окну индейский петух — окно
же было очень близко от земли — заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро на своем странном языке, вероятно «желаю здравствовать», на что Чичиков сказал ему дурака.
Индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух мерными шагами, потряхивая гребнем и поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушиваясь; свинья с семейством очутилась тут
же; тут
же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не замечая
этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком.
Старуха задумалась. Она видела, что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не надул ее
этот покупщик; приехал
же бог знает откуда, да еще и в ночное время.
— Страм, страм, матушка! просто страм! Ну что вы
это говорите, подумайте сами! Кто
же станет покупать их? Ну какое употребление он может из них сделать?
В ответ на
это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот, а губы и руки вытер салфеткой. Повторивши
это раза три, он попросил хозяйку приказать заложить его бричку. Настасья Петровна тут
же послала Фетинью, приказавши в то
же время принести еще горячих блинов.
— Как
же бы
это сделать? — сказала хозяйка. — Рассказать-то мудрено, поворотов много; разве я тебе дам девчонку, чтобы проводила. Ведь у тебя, чай, место есть на козлах, где бы присесть ей.
— Ну, душа, вот
это так! Вот
это хорошо, постой
же, я тебя поцелую за
это. — Здесь Ноздрев и Чичиков поцеловались. — И славно: втроем и покатим!
Если
же этого не случится, то все-таки что-нибудь да будет такое, чего с другим никак не будет: или нарежется в буфете таким образом, что только смеется, или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается совестно.
Впрочем, редко случалось, чтобы
это было довезено домой; почти в тот
же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а в другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем.
— Да когда
же этот лес сделался твоим? — спросил зять. — Разве ты недавно купил его? Ведь он не был твой.
Это заставило его быть осторожным, и как только Ноздрев как-нибудь заговаривался или наливал зятю, он опрокидывал в ту
же минуту свой стакан в тарелку.
— Однако ж
это обидно! что
же я такое в самом деле! почему я непременно лгу?
— Да за что
же ты бранишь меня? Виноват разве я, что не играю? Продай мне душ одних, если уж ты такой человек, что дрожишь из-за
этого вздору.
— Черта лысого получишь! хотел было, даром хотел отдать, но теперь вот не получишь
же! Хоть три царства давай, не отдам. Такой шильник, [Шильник — плут.] печник гадкий! С
этих пор с тобой никакого дела не хочу иметь. Порфирий, ступай скажи конюху, чтобы не давал овса лошадям его, пусть их едят одно сено.
— Да шашку-то, — сказал Чичиков и в то
же время увидел почти перед самым носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась в дамки; откуда она взялась,
это один только Бог знал. — Нет, — сказал Чичиков, вставши из-за стола, — с тобой нет никакой возможности играть! Этак не ходят, по три шашки вдруг.
Хозяин, казалось, сам чувствовал за собою
этот грех и тот
же час спросил: «Не побеспокоил ли я вас?» Но Чичиков поблагодарил, сказав, что еще не произошло никакого беспокойства.
— Как, губернатор разбойник? — сказал Чичиков и совершенно не мог понять, как губернатор мог попасть в разбойники. — Признаюсь,
этого я бы никак не подумал, — продолжал он. — Но позвольте, однако
же, заметить: поступки его совершенно не такие, напротив, скорее даже мягкости в нем много. — Тут он привел в доказательство даже кошельки, вышитые его собственными руками, и отозвался с похвалою об ласковом выражении лица его.
Собакевич все слушал, наклонивши голову, — и что, однако
же, при всей справедливости
этой меры она бывает отчасти тягостна для многих владельцев, обязывая их взносить подати так, как бы за живой предмет, и что он, чувствуя уважение личное к нему, готов бы даже отчасти принять на себя
эту действительно тяжелую обязанность.
— А, например, как
же цена? хотя, впрочем,
это такой предмет… что о цене даже странно…
— Да всё
же они существуют, а
это ведь мечта.
Скоро, однако
же, дал заметить ему
это препорядочный толчок, произведенный бревенчатою мостовою, пред которою городская каменная была ничто.
Эти бревна, как фортепьянные клавиши, подымались то вверх, то вниз, и необерегшийся ездок приобретал или шишку на затылок, или синее пятно на лоб, или
же случалось своими собственными зубами откусить пребольно хвостик собственного
же языка.
А между тем в хозяйстве доход собирался по-прежнему: столько
же оброку должен был принесть мужик, таким
же приносом орехов обложена была всякая баба; столько
же поставов холста должна была наткать ткачиха, — все
это сваливалось в кладовые, и все становилось гниль и прореха, и сам он обратился наконец в какую-то прореху на человечестве.
На
это Плюшкин что-то пробормотал сквозь губы, ибо зубов не было, что именно, неизвестно, но, вероятно, смысл был таков: «А побрал бы тебя черт с твоим почтением!» Но так как гостеприимство у нас в таком ходу, что и скряга не в силах преступить его законов, то он прибавил тут
же несколько внятнее: «Прошу покорнейше садиться!»
— По статской? — повторил Плюшкин и стал жевать губами, как будто что-нибудь кушал. — Да ведь как
же? Ведь
это вам самим-то в убыток?
Но не прошло и минуты, как
эта радость, так мгновенно показавшаяся на деревянном лице его, так
же мгновенно и прошла, будто ее вовсе не бывало, и лицо его вновь приняло заботливое выражение.
Почему у Прошки были такие большие сапоги,
это можно узнать сейчас
же: у Плюшкина для всей дворни, сколько ни было ее в доме, были одни только сапоги, которые должны были всегда находиться в сенях.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой
же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех
этих тунеядцев? Как
же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
Засим
это странное явление,
этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел ворота тот
же час запереть, потом обошел кладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли местах сторожа, которые стояли на всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после того заглянул в кухню, где под видом того чтобы попробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с кашею и, выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился в свою комнату.
Тут
же вскочил он с постели, не посмотрел даже на свое лицо, которое любил искренно и в котором, как кажется, привлекательнее всего находил подбородок, ибо весьма часто хвалился им перед кем-нибудь из приятелей, особливо если
это происходило во время бритья.
Однако
же он
это не принял в уваженье, и тут
же ее вычеркнул.
Не успел он выйти на улицу, размышляя об всем
этом и в то
же время таща на плечах медведя, крытого коричневым сукном, как на самом повороте в переулок столкнулся тоже с господином в медведях, крытых коричневым сукном, и в теплом картузе с ушами.
— А! — Он тут
же развернул ее, пробежал глазами и подивился чистоте и красоте почерка. — Славно написано, — сказал он, — не нужно и переписывать. Еще и каемка вокруг! кто
это так искусно сделал каемку?
— Как
же, пошлем и за ним! — сказал председатель. — Все будет сделано, а чиновным вы никому не давайте ничего, об
этом я вас прошу. Приятели мои не должны платить. — Сказавши
это, он тут
же дал какое-то приказанье Ивану Антоновичу, как видно ему не понравившееся. Крепости произвели, кажется, хорошее действие на председателя, особливо когда он увидел, что всех покупок было почти на сто тысяч рублей. Несколько минут он смотрел в глаза Чичикову с выраженьем большого удовольствия и наконец сказал...
— Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников Максим, сапожник, — ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем
же они пошли, будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши рукой: — А! так просто, нашла дурь: дай, говорю, продам, да и продал сдуру! — Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался в
этом деле, и прибавил: — Вот и седой человек, а до сих пор не набрался ума.
Нельзя сказать, чтобы
это нежное расположение к подлости было почувствовано дамами; однако
же в многих гостиных стали говорить, что, конечно, Чичиков не первый красавец, но зато таков, как следует быть мужчине, что будь он немного толще или полнее, уж
это было бы нехорошо.
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об
этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том
же положении и на том
же месте.
Попробовавши устремить внимательнее взор, он увидел, что с дамской стороны тоже выражалось что-то такое, ниспосылающее вместе и надежду, и сладкие муки в сердце бедного смертного, что он наконец сказал: «Нет, никак нельзя угадать!»
Это, однако
же, никак не уменьшило веселого расположения духа, в котором он находился.
Даже из-за него уже начинали несколько ссориться: заметивши, что он становился обыкновенно около дверей, некоторые наперерыв спешили занять стул поближе к дверям, и когда одной посчастливилось сделать
это прежде, то едва не произошла пренеприятная история, и многим, желавшим себе сделать то
же, показалась уже чересчур отвратительною подобная наглость.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых,
это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой
же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у
этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если
же и взглянут, то как на что-то постороннее.