Неточные совпадения
Квартирная
же хозяйка его, у которой он нанимал
эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу.
На улице жара стояла страшная, к тому
же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, — все
это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши.
Нестерпимая
же вонь из распивочных, которых в
этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины.
Детей
же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна в работе с утра до ночи, скребет и моет и детей обмывает, ибо к чистоте сызмалетства привыкла, а с грудью слабою и к чахотке наклонною, и я
это чувствую.
— Было
же это, государь мой, назад пять недель.
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял голову и в упор посмотрел на своего слушателя), ну-с, а на другой
же день, после всех сих мечтаний (то есть
это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру, я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите на меня, все!
Стали даже входить в комнату; послышался, наконец, зловещий визг:
это продиралась вперед сама Амалия Липпевехзель, чтобы произвести распорядок по-свойски и в сотый раз испугать бедную женщину ругательским приказанием завтра
же очистить квартиру.
А что
же ты сделаешь, чтоб
этому не бывать?
Ведь тут надо теперь
же что-нибудь сделать, понимаешь ты
это?
Этот бульвар и всегда стоит пустынный, теперь
же, во втором часу и в такой зной, никого почти не было.
«А куда ж я иду? — подумал он вдруг. — Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако
же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову?
Это замечательно».
— Да что
же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и как бы в глубоком изумлении, — ведь я знал
же, что я
этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать
эту… пробу, ведь я вчера
же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера
же, сходя с лестницы, я сам сказал, что
это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
— Нет, я не вытерплю, не вытерплю! Пусть, пусть даже нет никаких сомнений во всех
этих расчетах, будь
это все, что решено в
этот месяц, ясно как день, справедливо как арифметика. Господи! Ведь я все
же равно не решусь!.. Я ведь не вытерплю, не вытерплю!.. Чего
же, чего
же и до сих пор…
Но зачем
же, спрашивал он всегда, зачем
же такая важная, такая решительная для него и в то
же время такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему незачем) подошла как раз теперь к такому часу, к такой минуте в его жизни, именно к такому настроению его духа и к таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она,
эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на всю судьбу его?
Это уже одно показалось Раскольникову как-то странным: он сейчас оттуда, а тут как раз про нее
же.
Что
же касается петли, то
это была очень ловкая его собственная выдумка: петля назначалась для топора.
Что
же касается до того, где достать топор, то
эта мелочь его нисколько не беспокоила, потому что не было ничего легче.
По убеждению его выходило, что
это затмение рассудка и упадок воли охватывают человека подобно болезни, развиваются постепенно и доходят до высшего своего момента незадолго до совершения преступления; продолжаются в том
же виде в самый момент преступления и еще несколько времени после него, судя по индивидууму; затем проходят, так
же как проходит всякая болезнь.
Но каково
же было его изумление, когда он вдруг увидал, что Настасья не только на
этот раз дома, у себя в кухне, но еще занимается делом: вынимает из корзины белье и развешивает на веревках!
Он бросился стремглав на топор (
это был топор) и вытащил его из-под лавки, где он лежал между двумя поленами; тут
же, не выходя, прикрепил его к петле, обе руки засунул в карманы и вышел из дворницкой; никто не заметил!
Вдруг он припомнил и сообразил, что
этот большой ключ, с зубчатою бородкой, который тут
же болтается с другими маленькими, непременно должен быть вовсе не от комода (как и в прошлый раз ему на ум пришло), а от какой-нибудь укладки, и что в этой-то укладке, может быть, все и припрятано.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все
это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел
же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться, что ведь вошла
же она откуда-нибудь! Не сквозь стену
же.
Эти шаги послышались очень далеко, еще в самом начале лестницы, но он очень хорошо и отчетливо помнил, что с первого
же звука, тогда
же стал подозревать почему-то, что
это непременно сюда, в четвертый этаж, к старухе.
Наконец, вот и переулок; он поворотил в него полумертвый; тут он был уже наполовину спасен и понимал
это: меньше подозрений, к тому
же тут сильно народ сновал, и он стирался в нем, как песчинка. Но все
эти мучения до того его обессилили, что он едва двигался. Пот шел из него каплями, шея была вся смочена «Ишь нарезался!» — крикнул кто-то ему, когда он вышел на канаву.
С изумлением оглядывал он себя и все кругом в комнате и не понимал: как
это он мог вчера, войдя, не запереть дверь на крючок и броситься на диван не только не раздевшись, но даже в шляпе: она скатилась и тут
же лежала на полу, близ подушки.
Там, в самом углу, внизу, в одном месте были разодраны отставшие от стены обои: тотчас
же начал он все запихивать в
эту дыру, под бумагу: «Вошло!
«Да что
же это со мною!» — вскричал он опять как потерянный.
«Но что
же теперь с
этим делать?
«Все
это условно, все относительно, все
это одни только формы, — подумал он мельком, одним только краешком мысли, а сам дрожа всем телом, — ведь вот надел
же!
—
Это что
же? — спросил он письмоводителя.
Даже бумага выпала из рук Раскольникова, и он дико смотрел на пышную даму, которую так бесцеремонно отделывали; но скоро, однако
же, сообразил, в чем дело, и тотчас
же вся
эта история начала ему очень даже нравиться. Он слушал с удовольствием, так даже, что хотелось хохотать, хохотать, хохотать… Все нервы его так и прыгали.
— Да, господин капитэн, и какой
же это неблагородный гость, господин капитэн, когда в благородный дом…
–…Так вот
же тебе, почтеннейшая Лавиза Ивановна, мой последний сказ, и уж
это в последний раз, — продолжал поручик.
— Но позвольте, позвольте
же мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в свою очередь… хотя
это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад
эта девица умерла от тифа, я
же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу ли я дать ей
это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной долгу.
«Если действительно все
это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким
же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал…
Это как
же?»
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет, в
этом доме, — подумал он. — Что
это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та
же история, как тогда… А очень, однако
же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь зайти…»
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том, что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь
же, в одно мгновение, догадался он, уже на опыте, что всего менее расположен, в
эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только что переступил порог Разумихина.
— Да у тебя белая горячка, что ль! — заревел взбесившийся, наконец, Разумихин. — Чего ты комедии-то разыгрываешь! Даже меня сбил с толку… Зачем
же ты приходил после
этого, черт?
Он пришел к себе уже к вечеру, стало быть, проходил всего часов шесть. Где и как шел обратно, ничего он
этого не помнил. Раздевшись и весь дрожа, как загнанная лошадь, он лег на диван, натянул на себя шинель и тотчас
же забылся…
«Но за что
же, за что
же… и как
это можно!» — повторял он, серьезно думая, что он совсем помешался.
Но, стало быть, и к нему сейчас придут, если так, «потому что… верно, все
это из того
же… из-за вчерашнего…
— Вчерашний, — отвечала Настасья, все
это время стоявшая тут
же.
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только как я нагрянул сюда, тотчас
же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, —
это уж был венец; вот и она знает…
—
Это, брат, веришь ли, у меня особенно на сердце лежало. Потом надо
же из тебя человека сделать. Приступим: сверху начнем. Видишь ли ты
эту каскетку? — начал он, вынимая из узла довольно хорошенькую, но в то
же время очень обыкновенную и дешевую фуражку. — Позволь-ка примерить?
«Долго
же не отвяжутся!» — думал он. — Из каких денег
это все куплено? — спросил он наконец, глядя в стену.
— Денег? Вот тебе на! Да из твоих
же собственных. Давеча артельщик был, от Вахрушина, мамаша прислала; аль и
это забыл?
— Да не горячись; их просто задержали; нельзя
же… Кстати: я ведь
этого Коха встречал; он ведь, оказалось, у старухи вещи просроченные скупал? а?
Слышамши все
это, мы тогда никому ничего не открыли, —
это Душкин говорит, — а про убийство все, что могли, разузнали и воротились домой всё в том
же нашем сумлении.
— Да врешь; горячишься. Ну, а серьги? Согласись сам, что коли в тот самый день и час к Николаю из старухина сундука попадают серьги в руки, — согласись сам, что они как-нибудь да должны
же были попасть?
Это немало при таком следствии.
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем
этим данным, что
это за натура
этот Николай? Неужели не видишь, с первого
же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!