Неточные совпадения
Впрочем, Матрена
была вдова,
хотя и в годках, а про вдову только ленивый не наплетет всякой всячины.
Одним словом, Анфуса Гавриловна оказалась настоящим полководцем,
хотя гость уже давно про себя прикинул в уме всех трех сестер: младшая хоть и взяла и красотой и удалью, а еще невитое сено, икона и лопата из нее
будет; средняя в самый раз, да только ленива, а растолстеет — рожать
будет трудно; старшая, пожалуй, подходящее всех
будет, хоть и жидковата из себя и модничает лишнее.
— Да так нужно
было, Тарас Семеныч… Ведь я не одну невесту для Галактиона смотреть пришел, а и себя не забыл. Тоже жениться
хочу.
Луковников
был православный,
хотя и дружил по торговым делам со староверами. Этот случай его возмутил, и он откровенно высказал свое мнение, именно, что ничего Емельяну не остается, как только принять православие.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему
было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, — у того что-то
было на уме,
хотя старик и не выпытывал прежде времени.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился,
хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и
была совершенно счастлива.
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна
была взята из огибенинского дома,
хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с большим апломбом, как один из ближайших родственников. Он относился ко всем свысока, как к дикарям, и чувствовал себя на одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
Вот с отцом у Галактиона вышел с первого раза крупный разговор. Старик стоял за место для будущей мельницы на Шеинской курье, где его взяли тогда суслонские мужики, а Галактион
хотел непременно ставить мельницу в так называемом Прорыве, выше Шеинской курьи версты на три, где Ключевая точно
была сдавлена каменными утесами.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился,
хотя и не вдруг. Это
была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился больше всего на то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
Такие откровенные разговоры заставляли Серафиму вспыхивать ярким румянцем,
хотя она и сама
была уверена, что родится именно мальчик.
Вообще в новом доме всем жилось хорошо,
хотя и
было тесновато. Две комнаты занимали молодые, в одной жили Емельян и Симон, в четвертой — Михей Зотыч, а пятая носила громкое название конторы, и пока в ней поселился Вахрушка. Стряпка Матрена поступила к молодым, что послужило предметом серьезной ссоры между сестрами.
Все эти дни он почти совсем не обращал на нее внимания и даже не замечал,
хотя они и
были по-родственному на «ты» и даже целовались, тоже по-родственному.
Запас сведений об этих других прочих местах оказался самым ограниченным, вернее сказать — запольские купцы ничего не знали, кроме своего родного Заполья. Молодые купцы
были бы и рады устраиваться по-новому, да не умели, а старики артачились и не
хотели ничего знать. Вообще разговоров и пересудов
было достаточно, а какая-то невидимая беда надвигалась все ближе и ближе.
Этот прилив новых людей закончился нотариусом Меридиановым, тоже своим человеком, — он
был сын запольского соборного протопопа, — и двумя следователями. Говорили уже о земстве, которое не сегодня-завтра должно
было открыться. Все эти новые люди устраивались по-своему и не
хотели знать старых порядков, когда всем заправлял один исправник Полуянов да два ветхозаветных заседателя.
Штофф только улыбнулся. Он никогда не оскорблялся и славился своим хладнокровием. Его еще никто не мог вывести из себя,
хотя случаев для этого
было достаточно. Михей Зотыч от всей души возненавидел этого увертливого немца и считал его главною причиной всех грядущих зол.
— Я
хочу и сама пожить, — заявила она с наивностью намучившегося человека. —
Будет с нас детей.
Эти слова каждый раз волновали Галактиона. Деревня тоже давно надоела ему, да и делать здесь
было нечего, — и без него отец с Емельяном управятся. Собственно удерживало Галактиона последнее предприятие: он
хотел открыть дорогу зауральской крупчатке туда, на Волгу, чтоб обеспечить сбыт надолго. Нужно
было только предупредить других, чтобы снять сливки.
— А какие там люди, Сима, — рассказывал жене Галактион, — смелые да умные! Пальца в рот не клади… И все дело ведется в кредит. Капитал — это вздор. Только бы умный да надежный человек
был, а денег сколько
хочешь. Все дело в обороте. У нас здесь и капитал-то у кого
есть, так и с ним некуда деться. Переваливай его с боку на бок, как дохлую лошадь. Все от оборота.
Мельница давно уже не справлялась с работой, и Галактион несколько раз поднимал вопрос о паровой машине, но старик и слышать ничего не
хотел, ссылаясь на страх пожара. Конечно, это
была только одна отговорка, что Галактион понимал отлично.
Галактион отлично понял его. Значит, отец
хочет запрячь его в новую работу и посадить опять в деревню года на три. На готовом деле он рассчитывал управиться с Емельяном и Симоном. Это
было слишком очевидно.
— Что мне его стыдиться, мамаша? Дело прошлое: я
была в него сама влюблена. Даже отравиться
хотела. И он…
Жил Мышников очень просто, на чиновничью ногу. Он не
был женат,
хотя его уютная квартира и говорила о семейных наклонностях хозяина.
Но это
была только одна отговорка. Она отлично понимала всякие дела,
хотя и относилась к конкурсу совершенно равнодушно.
С Галактионом Прасковья Ивановна держалась на деловую ногу,
хотя и не прочь
была пококетничать слегка.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев
есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не
хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не
хотите. И средства
есть и энергия, а только не
хотите.
— Да вы первый. Вот возьмите
хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье
будет падать, то
есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его, и ему бы ничего не поделать… да. Упущен
был момент.
— Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета, то
есть в настоящем его виде. Вот у вас горит керосиновая лампа — вот где смерть салу. Теперь керосин все: из него
будут добывать все смазочные масла; остатки пойдут на топливо. Одним словом, громаднейшее дело. И все-таки
есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод. И всего-то
будет стоить около миллиона.
Хотите, я сейчас подсчитаю?
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не
хотите? Ну, тогда у меня
есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда,
хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
Для Луковникова ясно
было одно, что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью и к залежавшимся купеческим капиталам, и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно за то будущее, о котором Ечкин говорил с такою уверенностью. Да, приходил конец всякой старинке и старинным людям. Как
хочешь, приспособляйся по-новому. Да, страшно
будет жить простому человеку.
— То
есть это как же не
хочу?
Судьба Устеньки быстро устроилась, — так быстро, что все казалось ей каким-то сном. И долго впоследствии она не могла отделаться от этого чувства. А что, если б Стабровский не
захотел приехать к ним первым? если бы отец вдруг заупрямился? если бы соборный протопоп начал отговаривать папу? если бы она сама, Устенька, не понравилась с первого раза чопорной английской гувернантке мисс Дудль? Да мало ли что могло
быть, а предвидеть все мелочи и случайности невозможно.
Дальше вынесли из кошевой несколько кульков и целую корзину с винами, — у Штоффа все
было обдумано и приготовлено. Галактион с каким-то ожесточением принялся за водку, точно
хотел кому досадить. Он быстро захмелел, и дальнейшие события происходили точно в каком-то тумане. Какие-то девки
пели песни, Штофф плясал русскую, а знаменитая красавица Матрена сидела рядом с Галактионом и обнимала его точеною белою рукой.
Заступницами Галактиона явились Евлампия и Харитина. Первая не
хотела верить, чтобы муж
был в Кунаре, а вторая старалась оправдать Галактиона при помощи системы разных косвенных доказательств. Ну, если б и съездили в Кунару — велика беда! Кто там из запольских купцов не бывал? Тятеньку Харитона Артемьича привозили прямо замертво.
Галактион поднялся и
хотел уйти. Он разозлился на болтовню Харитины, да и делать ему
было нечего. Она опять удержала его, взяла за руку и проговорила усталым голосом...
Поведение Прасковьи Ивановны положительно отталкивало Галактиона, тем более что ему решительно
было не до любовных утех. Достаточно
было одного домашнего ада, а тут еще приходится заботиться о сумасбродной Харитине. Она, например, ни за что не
хотела выезжать из своей квартиры, где все
было описано, кроме ее приданого.
Для Ермилыча
было много непонятного в этих странных речах,
хотя он и привык подчиняться авторитету суслонского писаря и верил ему просто из вежливости. Разве можно не поверить этакому-то человеку, который всякий закон может рассудить?
Мысль
была обидная и расстраивала писаря,
хотя благодаря разговору с Ермилычем у него явилась слабая надежда на что-то лучшее, на возможность какого-то выхода.
Галактион провел целый день у отца. Все время шел деловой разговор. Михей Зотыч не выдал себя ни одним словом, что знает что-нибудь про сына. Может
быть, тут
был свой расчет, может
быть, нежелание вмешиваться в чужие семейные дела, но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он помешался на своих мельницах и больше ничего знать не
хотел.
Когда Харитон Артемьич вышел с террасы, наступила самая томительная пауза, показавшаяся Галактиону вечностью. Анфуса Гавриловна присела к столу и тихо заплакала. Это
было самое худшее, что только можно
было придумать. У Галактиона даже заныло под ложечкой и вылетели из головы все слова, какие он
хотел сказать теще.
— Меж мужем и женой один бог судья, мамаша, а вторая причина… Эх, да что тут говорить! Все равно не поймете. С добром я ехал домой,
хотел жене во всем покаяться и зажить по-новому, а она меня на весь город ославила. Кому хуже-то
будет?
— И все-таки жаль, — думал вслух доктор. — Раньше я говорил то же, а когда посмотрел на него мертвого… В последнее время он перестал совсем
пить,
хотя уж
было поздно.
— Вы
хотите сказать, что это свинство? — поправил доктор. — Может
быть, вы
хотите к этому прибавить, что я пьяница? И в том и в другом случае вы
будете правы,
хотя… Я еще
выпью плутократского коньячку.
— Ты меня не любишь, Илья Фирсыч, — говорила Харитина, краснея и опуская глаза; она, кажется, никогда еще не
была такою красивой, как сейчас. — Все желают детей, а ты не
хочешь.
Доктор
был неприятно удивлен, когда Прасковья Ивановна подвезла его к малыгинскому дому. Он
хотел даже улизнуть с подъезда, но
было уже поздно.
Кстати, Штофф
был избран председателем правления,
хотя это и не входило в планы Стабровского — он предпочел бы Галактиона, но тот пока еще не «
поспел». Стабровский вообще считал необходимым выдерживать прыткого немца и не давать ему излишнего хода. Он почему-то ему не доверял.
—
Хотите, чтобы я сказал вам все откровенно? Штофф именно для такого дела не годится… Он слишком юрок и не умеет внушать к себе доверия, а затем тут все дело в такте. Наконец, мешает просто его немецкая фамилия… Вы понимаете меня? Для вас это
будет хорошим опытом.
Под этим настроением Галактион вернулся домой. В последнее время ему так тяжело
было оставаться подолгу дома,
хотя, с другой стороны, и деваться
было некуда. Сейчас у Галактиона мелькнула
было мысль о том, чтобы зайти к Харитине, но он удержался. Что ему там делать? Да и нехорошо… Муж в остроге, а он
будет за женой ухаживать.
Эта теория благодеяния бедным рассмешила Галактиона своею наивностью,
хотя в основе и
была известная доля правды.
— Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость.
Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и
хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много
был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
По наружности Прохоров напоминал ветхозаветного купца. Он ходил в длиннополом сюртуке, смазных сапогах и ситцевой рубахе. На вид ему можно
было дать лет шестьдесят,
хотя ни один седой волос не говорил об этом. Крепкий вообще человек. Когда Галактион принялся излагать подробно свою миссию, Прохоров остановил его на полдороге.