Неточные совпадения
Писарь
только взглянул на стоявшего на крыльце старика с котомкой и сразу понял, в
чем дело.
Ермилыч даже закрыл глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и
только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое распахнул с треском, так
что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
Хозяйку огорчало главным образом то,
что гость почти ничего не ел, а
только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин не терял времени и за жарким переехал на херес, — значит, все было кончено, и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно не послушает после третьей рюмки и устроит штуку. Он и устроил, как
только она успела подумать.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А
только деньги дело наживное: как пришли так и ушли.
Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
Луковников был православный, хотя и дружил по торговым делам со староверами. Этот случай его возмутил, и он откровенно высказал свое мнение, именно,
что ничего Емельяну не остается, как
только принять православие.
—
Что же, будем строиться, — согласился Галактион. — Мы проезжали мимо Суслона. Место подходящее… А
только я бы лучше на устье Ключевой поставил мельницу.
— Ведь
что только можно здесь сделать, родитель!
Известно было
только одно,
что он был «по старой вере».
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но
только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте.
Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Все чувствовали,
что жених
только старается быть вежливым и
что его совсем не интересуют девичьи шутки и забавы.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить
только всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид,
что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!..
Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том,
что я русский немец… да!
Появились и другие неизвестные люди. Их привел неизвестно откуда Штофф. Во-первых, вихлястый худой немец с бритою верхней губой, — он говорил
только вопросами: «
Что вы думаете? как вы сказали?» Штофф отрекомендовал его своим самым старым другом, который попал в Заполье случайно, проездом в Сибирь. Фамилия нового немца была Драке, Федор Федорыч.
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет, не было и не будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все,
что имею. Стабровский тоже хорош,
только это уж другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
Кончилось тем,
что начал метать Огибенин и в несколько талий проиграл не
только все,
что выиграл раньше, но и все деньги, какие были при нем, и деньги Шахмы.
— Ну,
что за счеты между родственниками! — политично отвечал писарь. — Тятенька-то ваш здесь, в Суслоне…
Только у нас не хочет жить. Карахтерный старичок.
Галактион
только улыбнулся. Ушло время учить да свою волю родительскую показывать. Женился из-под палки, —
чего же еще нужно?
Галактион объяснил, и писарь
только развел руками. Да, хитрая штучка, и без денег и с деньгами. Видно, не старые времена, когда деньги в землю закапывали да по подпольям прятали. Вообще умственно. Писарь начинал смотреть теперь на Галактиона с особенным уважением, как на человека, который из ничего сделает,
что захочет. Ловкий мужик, нечего оказать.
— Деньги — весьма сомнительный и даже опасный предмет, — мягко не уступал поп Макар. — Во-первых, деньги тоже к рукам идут, а во-вторых, в них сокрыт великий соблазн. На
что мужику деньги, когда у него все свое есть: и домишко, и землица, и скотинка, и всякое хозяйственное обзаведение?
Только и надо деньги,
что на подати.
Впрочем, Галактион упорно отгонял от себя все эти мысли. Так, глупость молодая, и больше ничего. Стерпится — слюбится. Иногда Серафима пробовала с ним заговаривать о серьезных делах, и он видел
только одно,
что она ровно ничего не понимает. Старается подладиться к нему и не умеет.
«
Что ж, хозяин так хозяин!» По пути они скупали у баб коноплю, лен и дешевые деревенские харчи, а эта купля служила
только предлогом для подробных расспросов —
что и как.
Веселье продолжалось целых три дня, так
что Полуянов тоже перестал узнавать гостей и всех спрашивал, по какому делу вызваны. Он очувствовался
только тогда, когда его свозили в Суслон и выпарили в бане. Михей Зотыч, по обыкновению, незаметно исчез из дому и скрывался неизвестно где.
Припоминая подробности вчерашней сцены, Галактион отчетливо знал
только одно, именно,
что он растерялся, как мальчишка, и все время держал себя дураком.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова
только потому,
что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем,
что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
Серафима слушала мужа
только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не понимала. Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку,
чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром,
что немец, и щеголяет напропалую.
Хитрый немец умело и ловко затронул его самое больное место, именно то, о
чем он мечтал
только про себя.
Мельница давно уже не справлялась с работой, и Галактион несколько раз поднимал вопрос о паровой машине, но старик и слышать ничего не хотел, ссылаясь на страх пожара. Конечно, это была
только одна отговорка,
что Галактион понимал отлично.
Только на прощанье с отцом Галактион не выдержал. Он достал бумажник и все,
что в нем было, передал отцу, а затем всю мелочь из кошелька. Михей Зотыч не поморщился и все взял, даже пересчитал все до копеечки.
—
Что же, я и разденусь. Хотела
только показать вам, мамаша, новый воротник. Триста рублей всего стоит.
Было часов одиннадцать, и Евлампия Харитоновна еще спала,
чему Галактион был рад. Он не любил эту модницу больше всех сестер. Такая противная бабенка, и ее мог выносить
только один Штофф.
Дальше события немножко перепутались. Галактион помнил
только,
что поднимался опять куда-то во второй этаж вместе с Полуяновым и
что шубы с них снимала красивая горничная, которую Полуянов пребольно щипнул. Потом их встретила красивая белокурая дама в сером шелковом платье. Кругом были все те же люди,
что и в думе, и Голяшкин обнимал при всех белокурую даму и говорил...
Она закрыла лицо руками и тихо заплакала. Он видел
только, как вздрагивала эта высокая лебединая грудь, видел эти удивительные руки, чудные русалочьи волосы и чувствовал,
что с ним делается что-то такое большое, грешное, бесповоротное и чудное. О,
только один миг счастья, тень счастья! Он уже протянул к ней руки, чтоб схватить это гибкое и упругое молодое тело, как она испуганно отскочила от него.
Он схватил ее и привлек к себе. Она не сопротивлялась и
только смотрела на него своими темными большими глазами. Галактион почувствовал,
что это молодое тело не отвечает на его безумный порыв ни одним движением, и его руки распустились сами собой.
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там до пяти часов утра, а завтра в уезд отправится.
Только и видела… Сидишь-сидишь одна, и одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б еще дети были… Ну, да
что об этом говорить!.. Не стоит!
Этот первый визит оставил в Галактионе неизгладимое впечатление. Что-то новое хлынуло на него, совсем другая жизнь, о какой он знал
только понаслышке. Харитина откачнулась от своего купечества и жила уже совсем по-другому. Это новое уже было в Заполье, вот тут, совсем близко.
Галактион
только теперь понял, в
чем дело. Конкурс Бубнова составлял статью постоянного дохода, и
чем дольше он будет тянуться, тем выгоднее для членов конкурса, получавших определенное жалованье и, кроме того, известный процент с «конкурсной массы»…
Галактион понял
только одно,
что производилось разорение спившегося купца на самом законном основании, а затем,
что деньги можно получать совершенно даром.
Галактион отлично понимал
только одно,
что она находится под каким-то странным влиянием своего двоюродного брата Голяшкина и все делает по его совету.
Эти разговоры кончались обыкновенно тем,
что доктор выходил из себя и начинал ругать Мышникова, а если был трезв, то брал шапку и уходил. Прасковья Ивановна провожала его улыбавшимися глазами и
только качала своею белокурою головкой.
Слушая ожесточенные выходки доктора, Галактион понимал
только одно,
что он действительно полный неуч и даже не знает настоящих образованных слов.
Умный старик понимал,
что попрежнему девушку воспитывать нельзя, а отпустить ее в гимназию не было сил. Ведь
только и свету было в окне,
что одна Устенька. Да и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик, и ничего не выходило; советовался кое с кем из посторонних — тоже не лучше. Один совет — отправить Устеньку в гимназию. Легко сказать, когда до Екатеринбурга больше четырехсот верст! Выручил старика из затруднения неожиданный и странный случай.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А
что верно, так это то,
что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а
только не хотите.
Для Ечкина это было совсем не убедительно. Он развил широкий план нового хлебного дела, как оно ведется в Америке. Тут были и элеватор, и подъездные пути, и скорый кредит, и заграничный экспорт, и интенсивная культура, — одним словом, все,
что уже существовало там, на Западе. Луковников слушал и мог
только удивляться. Ему начинало казаться,
что это какой-то сон и
что Ечкин просто его морочит.
— Вот
что, Борис Яковлич, со мной вы напрасно хорошие слова
только теряете, а идите-ка вы лучше к Евграфу Огибенину. Он у нас модник и, наверное, польстится на новое.
— Ну, славяночка, будем знакомиться. Это вот моя славяночка. Ее зовут Дидей. Она считает себя очень умной и думает,
что мир сотворен специально
только для нее, а все остальные девочки существуют на свете
только так, между прочим.
— Иначе не можно… Раньше я думал,
что она будет
только приезжать учиться вместе с Дидей, но из этого ничего не выйдет. Конечно, мы сделаем это не вдруг: сначала Устенька будет приходить на уроки, потом будет оставаться погостить на несколько дней, а уж потом переедет совсем.
Устенька навсегда сохранила в своей памяти этот решительный зимний день, когда отец отправился с ней к Стабровским. Старуха нянька ревела еще с вечера, оплакивая свою воспитанницу, как покойницу. Она
только и повторяла,
что Тарас Семеныч рехнулся и хочет обасурманить родную дочь. Эти причитания навели на девочку тоску, и она ехала к Стабровским с тяжелым чувством, вперед испытывая предубеждение против долговязой англичанки, рывшейся по комодам.
Он даже не оправдывался, а
только затаил ненависть к жене, главным образом потому,
что она срамила его в чужом доме, на людях.
— Вам-то какая забота припала? — накидывалась Анфуса Гавриловна на непрошенных заступниц. — Лучше бы за собой-то смотрели…
Только и знаете,
что хвостами вертите. Вот я сдеру шляпки-то, да как примусь обихаживать.
— Ну, перестань. Я знаю,
что сердишься. А
только напрасно… Я тебе зла не жалаю, и мне ничего твоего не нужно. Своего достаточно.