Неточные совпадения
— У нас между
первой и второй
не дышат, — объяснил он. — Это по-сибирски выходит. У нас все в Заполье
не дураки выпить. Лишнее в другой раз переложим, а в компании нельзя. Вот я и стар, а компании
не порчу… Все бросить собираюсь.
Анфуса Гавриловна с
первого раза заметила, что отец успел «хлопнуть» прежде времени, а гость и
не притронулся ни к чему.
— Полюбился ты мне с
первого раза, Харитон Артемьич, — проговорил он ласково. — Душа нараспашку… Лишнее скажешь: слышим —
не слышим. Вы
не беспокойтесь, Анфуса Гавриловна. Дело житейское.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого
первого дня и мог говорить только всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем
не замечает его беспросыпного пьянства.
— Я здесь совсем чужой, — откровенно объяснял Штофф. — Да и вы тоже
не совсем свой… Впрочем, ничего, привыкнете со временем.
Первое время мне приходилось довольно-таки тяжеленько, а теперь ничего, обтерпелся.
— Во-первых, родитель, у Ермилыча мельница-раструска и воды требует вдвое меньше, а потом Ермилыч вечно судится с чураковскими мужиками из-за подтопов. Нам это
не рука. Здешний народ бедовый,
не вдруг уломаешь. В Прорыве вода идет трубой, только косою плотиной ее поджать.
—
Первое,
не есть удобно то, что Колобовы староверы… да. А второе, жили мы без них, благодаря бога и
не мудрствуя лукаво. У всех был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что и как.
— Деньги — весьма сомнительный и даже опасный предмет, — мягко
не уступал поп Макар. — Во-первых, деньги тоже к рукам идут, а во-вторых, в них сокрыт великий соблазн. На что мужику деньги, когда у него все свое есть: и домишко, и землица, и скотинка, и всякое хозяйственное обзаведение? Только и надо деньги, что на подати.
— Вот главное, чтобы хлеб-то был, во-первых, а во-вторых, будущее неизвестно. С деньгами-то надобно тоже умеючи, а зря ничего
не поделаешь. Нет, я сомневаюсь, поколику дело
не выяснится.
Это была
первая женщина, которую Симон видел совсем близко, и эта близость поднимала в нем всю кровь, так что ему делалось даже совестно, особенно когда Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал ее и боялся выдать свое чувство. Эта тайная любовь тоже волновала Серафиму, и она напрасно старалась держаться с мальчиком строго, — у ней строгость как-то
не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
— Во-первых, я живу здесь уже двадцать лет и никого
не касаюсь, — объяснил он откровенно, — и во-вторых, я ничего
не понимаю.
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые сам строил. О себе и о жене он
не беспокоился, а вот что будет с детишками? У него даже сердце защемило при мысли о детях. Он больше других любил
первую дочь Милочку, а старший сын был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто
не обращал на нее внимания.
— Поживите пока с нами, а там видно будет, — говорила она, успокоившись после
первых излияний. — Слава богу, свет
не клином сошелся.
Не пропадешь и без отцовских капиталов. Ох, через золото много напрасных слез льется! Тоже видывали достаточно всячины!
Никогда еще Галактион
не был так несчастлив, как в эту
первую ночь в Заполье.
Отправляясь в
первый раз с визитом к своему другу Штоффу, Галактион испытывал тяжелое чувство. Ему еще
не случалось фигурировать в роли просителя, и он испытывал большое смущение. А вдруг Штофф сделает вид, что
не помнит своих разговоров на мельнице? Все может быть.
— Э-э! у нас между
первою и второю рюмкой
не дышат… У нас попросту.
—
Не люблю…
не люблю, — повторяла она и даже засмеялась, как русалка. — Ты сильнее меня, а я все-таки
не люблю… Милый,
не обижайся: нельзя насильно полюбить. Ах, Галактион, Галактион!.. Ничего ты
не понимаешь!.. Вот ты меня готов был задушить, а
не спросишь, как я живу, хорошо ли мне? Если бы ты действительно любил, так
первым бы делом спросил, приласкал, утешил, разговорил… Тошно мне, Галактион… вот и сейчас тошно.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома
не у чего было жить, вот и выскочила замуж за
первого встречного. Всегда так бывает.
— Муж откупается от меня вот этими пустяками, — объясняла Харитина. — Ни одной вещи в доме
не осталось от его
первой жены… У нас все новое. Нравится тебе?
— Мамаша, ничего
не говорите: в
первый и последний раз.
А между тем в тот же день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых книг для проверки. Одной этой работы хватило бы на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся
первой работе Галактион схватился за дело с медвежьим усердием и просиживал над ним ночи. Это усердие
не по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона и за стаканом чая, как бы между прочим, заметил...
Эта
первая неудачная встреча
не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно был под хмельком и любил поговорить на разные темы, забывая на другой день, о чем говорилось вчера.
— Да вы
первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от вас. Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет падать, то есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка и воспользовался этим. Постройте вы крупчатные мельницы раньше его, и ему бы ничего
не поделать… да. Упущен был момент.
Судьба Устеньки быстро устроилась, — так быстро, что все казалось ей каким-то сном. И долго впоследствии она
не могла отделаться от этого чувства. А что, если б Стабровский
не захотел приехать к ним
первым? если бы отец вдруг заупрямился? если бы соборный протопоп начал отговаривать папу? если бы она сама, Устенька,
не понравилась с
первого раза чопорной английской гувернантке мисс Дудль? Да мало ли что могло быть, а предвидеть все мелочи и случайности невозможно.
Благодарная детская память сохранила и перенесла это
первое впечатление через много лет, когда Устенька уже понимала, как много и красноречиво говорят вот эти гравюры картин Яна Матейки [Ян Матейко (1838–1893) — выдающийся польский живописец.] и Семирадского [Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) — русский живописец.], копии с знаменитых статуй, а особенно та этажерка с нотами, где лежали рыдающие вальсы Шопена, старинные польские «мазуры» и еще много-много других хороших вещей, о существовании которых в Заполье даже и
не подозревали.
Первый завтрак у Стабровских опять послужил предметом ужаса для мисс Дудль. «Неорганизованная девочка» решительно
не умела держать себя за столом, клала локти чуть
не на тарелку, стучала ложкой, жевала, раскрывая рот, болтала ногами и — о, ужас! — вытащила в заключение из кармана совсем грязный носовой платок. Мисс Дудль чуть
не сделалось дурно.
— Э, вздор!.. Никто и ничего
не узнает. Да ты в
первый раз, что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про тебя говорят, все равно
не скажут. Ты думаешь, что никто
не знает, как тебя дома-то золотят? Весь город знает… Ну, да все это пустяки.
Заступницами Галактиона явились Евлампия и Харитина.
Первая не хотела верить, чтобы муж был в Кунаре, а вторая старалась оправдать Галактиона при помощи системы разных косвенных доказательств. Ну, если б и съездили в Кунару — велика беда! Кто там из запольских купцов
не бывал? Тятеньку Харитона Артемьича привозили прямо замертво.
Первым в клубе встретился Штофф и только развел руками, когда увидал Галактиона с дамой под руку. Вмешавшись в толпу, Галактион почувствовал себя еще свободнее. Теперь уже никто
не обращал на них внимания. А Прасковья Ивановна крепко держала его за руку, раскланиваясь направо и налево. В одной зале она остановилась, чтобы поговорить с адвокатом Мышниковым, посмотревшим на Галактиона с удивлением.
Эта новость была отпразднована у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в
первый раз принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся у Стабровского деньги. Обед стоил на плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой арифметике, очень солидная. Ели, пили, говорили речи, поздравляли друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался
не пить, но это было невозможно. Хозяин так умел просить, что приходилось только пить.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще было в
первый раз, что Галактион
не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и
первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
— А даже очень просто… Хлеб за брюхом
не ходит. Мы-то тут дураками печатными сидим да мух ловим, а они орудуют. Взять хоть Михея Зотыча… С него вся музыка-то началась. Помнишь, как он объявился в Суслоне в
первый раз? Бродяга
не бродяга, юродивый
не юродивый, а около того… Промежду прочим, оказал себя поумнее всех. Недаром он тогда всех нас дурачками навеличивал и прибаутки свои наговаривал. Оно и вышло, как по-писаному: прямые дурачки. Разе такой Суслон-то был тогда?
— А в Кирилловой книге [Кириллова книга — изданный в 1644 году в Москве сборник статей, направленных против католической церкви; название получил по
первой статье сборника, связанной с именем Кирилла Иерусалимского.] сказано, — отозвался из угла скитский старец: — «Да
не будем к тому младенцы умом, скитающися во всяком ветре учения, во лжи человеческой, в коварстве козней льщения. Блюдем истинствующие в любви».
Это был настоящий удар. В
первый момент Галактион
не понял хорошенько всей важности случившегося. Именно этого он никак
не ожидал от жены. Но опустевшие комнаты говорили красноречивее живых людей. Галактиона охватило озлобленное отчаяние. Да, теперь все порвалось и навсегда. Возврата уже
не было.
Этот
первый завтрак служил для Галактиона чем-то вроде вступительного экзамена. Скоро он почувствовал себя у Стабровских если
не своим, то и
не чужим. Сам старик только иногда конфузил его своею изысканною внимательностью. Галактион все-таки относился к магнату с недоверием. Их окончательно сблизил случайный разговор, когда Галактион высказал свою заветную мечту о пароходстве. Стабровский посмотрел на него прищуренными глазами, похлопал по плечу и проговорил...
В
первую минуту, подавленный неожиданностью всего случившегося, бывший исправник повел свое дело, как и другие в его положении, исходя из принципа, что пропадать, так пропадать
не одному, а вместе с другими.
Рядом с Харитиной на
первой скамье сидел доктор Кочетов. Она была
не рада такому соседству и старалась
не дышать, чтобы
не слышать перегорелого запаха водки. А доктор старался быть с ней особенно любезным, как бывают любезными на похоронах с дамами в трауре: ведь она до некоторой степени являлась тоже героиней настоящего судного дня. После подсудимого публика уделяла ей самое большое внимание и следила за каждым ее движением. Харитина это чувствовала и инстинктивно приняла бесстрастный вид.
— Во-первых, вы
не должны мне говорить «вы», будущая посаженая мать, — ответил доктор, крепко притягивая к себе сваху за талию, — они ехали в одних санях, — а во-вторых, я хочу мадеры, чтобы вспрыснуть удачное начало.
Галактион отлично понимал политику умного поляка,
не хотевшего выставлять себя в
первую голову и выдвинувшего на ответственный пост безыменного и для всех безразличного немца.
Определенного никто ничего
не знал, даже Штофф, но Галактион чувствовал себя
первое время очень скверно, как человек, попавший
не в свою компанию.
— Так вот я с удовольствием помог бы ей… на
первое время, конечно. К отцу она тоже
не пойдет.
— Давненько мы
не видались, — заговорила она
первая, удерживая руку Галактиона в своей. — Ну, как поживаешь? Впрочем, что я тебя спрашиваю? Мне-то какое до тебя дело?
— Тебя?.. Ха-ха… Это будет у вас театр, а
не ссудная касса.
Первым делом — ему жена Анна глаза выцарапает из-за тебя, а второе — ты пишешь, как курица лапой.
Когда Анфуса Гавриловна вернулась, Харитина даже раскрыла рот, чтобы сообщить роковую новость, но удержалась и только покраснела. У нее
не хватило мужества принять на себя
первый напор материнского горя. Замараев понял, почему сестрица струсила, сделал благочестивое лицо и только угнетенно вздыхал.
— Я и
не думала смеяться… По этапам поведут, так порошок там
первое дело. Меня же будет благодарить.
—
Не перешибай.
Не люблю… Говорю тебе русским языком: все подлецы. И
первые подлецы — мои зятья… Молчи, молчи! Пашка Булыгин десятый год грозится меня удавить, немец Штофф продаст, Полуянов арестант, Галактион сам продался, этот греческий учителишка тоже оборотень какой-то… Никому
не верю! Понимаешь?
В
первый момент доктор
не придал письму никакого значения, как безыменной клевете, но потом оно его начало беспокоить с новой точки зрения: лично сам он мог наплевать на все эти сплетни, но ведь о них, вероятно, говорит целый город.
В
первый момент доктор хотел показать письмо жене и потребовать от нее объяснений. Он делал несколько попыток в этом направлении и даже приходил с письмом в руке в комнату жены. Но достаточно было Прасковье Ивановне взглянуть на него, как докторская храбрость разлеталась дымом. Письмо начинало казаться ему возмутительною нелепостью, которой он
не имел права беспокоить жену. Впрочем, Прасковья Ивановна сама вывела его из недоумения. Вернувшись как-то из клуба, она вызывающе проговорила...
В
первую минуту Малыгин хорошенько даже
не понял, в чем дело, а только почувствовал, как вся комната завертелась у него перед глазами.
— И то возьми, Галактион, — поддакивал Михеи Зотыч. — Я буду наезжать ваши щи есть. Так, Харитинушка? Щи —
первое дело. Пароходы-то пароходами, а без щей тоже
не проживешь.