Неточные совпадения
— Полюбил я тебя, как середа пятницу… Как увидал, так и полюбил. Сроду
не видались, а увиделись — и сказать нечего. Понял?.. Хи-хи!.. А картошку
любишь? Опять
не понял, служба… Хи-хи!.. Спи, дурачок.
— А этого самого бродяги. В тоску меня вогнал своими словами. Я всю ночь, почитай,
не спал. И все загадки загадывает. «А картошку, грит,
любишь?» Уж я думал, думал, к чему это он молвил, едва догадался. Он это про бунт словечко закинул.
Стряпка Аграфена ужасно
любит лошадей и страшно мучается, когда на дворе начинают тиранить какую-нибудь новокупку, как сейчас. Главное, воротился Лиодор на грех: забьет он виноходца, когда расстервенится.
Не одну лошадь уходил, безголовый.
— Да ты
не бойся, Устюша, — уговаривал он дичившуюся маленькую хозяйку. — Михей Зотыч, вот и моя хозяйка. Прошу
любить да жаловать… Вот ты
не дождался нас, а то мы бы как раз твоему Галактиону в самую пору.
Любишь чужого дедушку, Устюша?
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он
любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки
не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
Она больше
не робела перед мужем и с затаенною радостью чувствовала, что он начинает ее
любить.
— Как же ты мог
любить, когда совсем
не знал меня? Да я тебе и
не нравилась. Тебе больше нравилась Харитина.
Не отпирайся, пожалуйста, я все видела, а только мне было тогда почти все равно. Очень уж надоело в девицах сидеть. Тоска какая-то, все
не мило. Я даже злая сделалась, и мамаша плакала от меня. А теперь я всех
люблю.
Она понимала, что он
любит собственно
не ее, а тех будущих внучат, которых она подарит ему.
— Ты меня будешь помнить, — повторила несколько раз Харитина, давая отцу нюхать спирт. — Я
не шутки с тобой шутила. О, как я тебя
люблю, несчастный!
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые сам строил. О себе и о жене он
не беспокоился, а вот что будет с детишками? У него даже сердце защемило при мысли о детях. Он больше других
любил первую дочь Милочку, а старший сын был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто
не обращал на нее внимания.
— Что же тут особенного? — с раздражением ответила она. — Здесь все пьют. Сколько раз меня пьяную привозили домой. И тоже ничего
не помнила. И мне это нравится. Понимаешь: вдруг ничего нет, никого, и даже самой себя. Я
люблю кутить.
— А вот и нет… Сама Прасковья Ивановна. Да… Мы с ней большие приятельницы. У ней муж горький пьяница и у меня около того, — вот и дружим… Довезла тебя до подъезда, вызвала меня и говорит: «На, получай свое сокровище!» Я ей рассказывала, что
любила тебя в девицах. Ух! умная баба!.. Огонь. Смотри,
не запутайся… Тут
не ты один голову оставил.
Эта первая неудачная встреча
не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно был под хмельком и
любил поговорить на разные темы, забывая на другой день, о чем говорилось вчера.
Тарасу Семенычу было и совестно, что англичанка все распотрошила, а с другой стороны, и понравилось, что миллионер Стабровский с таким вниманием пересмотрел даже белье Устеньки. Очень уж он
любит детей, хоть и поляк. Сам Тарас Семеныч редко заглядывал в детскую, а какое белье у Устеньки — и совсем
не знал. Что нянька сделает, то и хорошо. Все дело чуть
не испортила сама Устенька, потому что под конец обыска она горько расплакалась. Стабровский усадил ее к себе на колени и ласково принялся утешать.
Галактион был другого мнения и стоял за бабушку. Он
не мог простить Агнии воображаемой измены и держал себя так, точно ее и на свете никогда
не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение, понимала источник его происхождения и огорчалась молча про себя. Она очень
любила Галактиона и почему-то думала, что именно она будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
Агния молча проглотила эту обиду и все-таки
не переставала
любить Галактиона. В их доме он один являлся настоящим мужчиной, и она
любила в нем именно этого мужчину, который делает дом. Она тянулась к нему с инстинктом здоровой, неиспорченной натуры, как растение тянется к свету. Даже грубая несправедливость Галактиона
не оттолкнула ее, а точно еще больше привязала. Даже Анфуса Гавриловна заметила это тяготение и сделала ей строгий выговор.
Перед Ильиным днем поп Макар устраивал «помочь». На покос выходило до полуторых сот косцов. Мужики
любили попа Макара и
не отказывались поработать денек. Да и как было
не поработать, когда поп Макар крестил почти всех косцов, венчал, а в будущем должен был похоронить? За глаза говорили про попа то и се, а на деле выходило другое. Теперь в особенности популярность попа Макара выросла благодаря свержению ига исправника Полуянова.
— А ежели я его
люблю, вот этого самого Галактиона? Оттого я женил за благо время и денег
не дал, когда в отдел он пошел… Ведь умница Галактион-то, а когда в силу войдет, так и никого бояться
не будет. Теперь-то вон как в нем совесть ходит… А тут еще отец ему спуску
не дает. Так-то, отче!
Если бы Серафима по-настоящему
любила детей, так никогда бы так
не сделала.
Даже мисс Дудль благоволила к нему, и Стабровский
любил подшутить над нею по этому поводу, когда
не было девочек.
Харитине доставляла какое-то жгучее наслаждение именно эта двойственность: она льнула к мужу и среди самых трогательных сцен думала о Галактионе. Она
не могла бы сказать,
любит его или нет; а ей просто хотелось думать о нем. Если б он пришел к ней, она его приняла бы очень сухо и ни одним движением
не выдала бы своего настроения. О, он никогда
не узнает и
не должен знать того позора, какой она переживала сейчас! И хорошо и худо — все ее, и никому до этого дела нет.
—
Не убивайтесь, богоданная маменька, может, все дела помаленьку наладятся. Господь терпел и нам наказал терпеть. Испытания господь посылает
любя и
любя наказует за нашу гордость. Кто погордится, а ему сейчас усмирение.
— Вот, вот…
Люблю умственный разговор. Я то же думал, а только законов-то
не знаю и посоветоваться ни с кем нельзя, — продадут. По нынешним временам своих боишься больше чужих… да.
— Да, он… А ты как бы думал? Старик без ума тебя
любит. Ты его совсем
не знаешь… да. А мне показалось…
— Устенька, вы уже большая девушка и поймете все, что я вам скажу… да. Вы знаете, как я всегда
любил вас, — я
не отделял вас от своей дочери, но сейчас нам, кажется, придется расстаться. Дело в том, что болезнь Диди до известной степени заразительна, то есть она может передаться предрасположенному к подобным страданиям субъекту. Я
не желаю и
не имею права рисковать вашим здоровьем. Скажу откровенно, мне очень тяжело расставаться, но заставляют обстоятельства.
Стабровский очень был обрадован, когда «слявяночка» явилась обратно, счастливая своим молодым самопожертвованием. Даже Дидя, и та была рада, что Устенька опять будет с ней. Одним словом, все устроилось как нельзя лучше, и «славяночка» еще никогда
не чувствовала себя такою счастливой. Да, она уже была нужна, и эта мысль приводила ее в восторг. Затем она так
любила всю семью Стабровских, мисс Дудль, всех. В этом именно доме она нашла то, чего ей
не могла дать даже отцовская любовь.
Он уже
любил этот дрянной пароходишко, и подавленный гул работавшей машины, и реку, и пустынные берега, и ненужную суету
не обтерпевшейся у нового дела пароходной прислуги.
Стабровский действительно
любил Устеньку по-отцовски и сейчас невольно сравнивал ее с Дидей, сухой, выдержанной и насмешливой. У Диди
не было сердца, как уверяла мисс Дудль, и Стабровский раньше смеялся над этою институтскою фразой, а теперь невольно должен был с ней согласиться. Взять хоть настоящий случай. Устенька прожила у них в доме почти восемь лет, сроднилась со всеми, и на прощанье у Диди
не нашлось ничего ей сказать, кроме насмешки.
Вернувшись к отцу, Устенька в течение целого полугода никак
не могла привыкнуть к мысли, что она дома. Ей даже казалось, что она больше
любит Стабровского, чем родного отца, потому что с первым у нее больше общих интересов, мыслей и стремлений. Старая нянька Матрена страшно обрадовалась, когда Устенька вернулась домой, но сейчас же заметила, что девушка вконец обасурманилась и тоскует о своих поляках.
Если бы Галактион
любил ее попрежнему, Харитина, наверное,
не отвечала бы ему тою же монетой, а теперь она боялась даже проявить свою любовь в полной мере и точно прятала ее, как прячут от солнца нежное растение.
В то же время она отлично понимала, что такое Галактион и что
любить его
не стоит.
В сущности он никого и
не в состоянии
любить, как все эгоисты.
— Летать
любите, а садиться
не умеете, —
не унимался старик. — То-то. А знаете пословицу: свату первая палка. Наступите на жида: его рук дело.
— Ручки
любит земелька-то матушка! — вздыхал Михей Зотыч. — Черная земелька родит беленький-то хлебец и черных ручек требует… А пшеничники позазнались малым делом. И черному бы хлебцу рады, да и его
не родил господь… Ох, миленькие, от себя страждете!.. Лакомство-то свое, видно, подороже всего, а вот господь и нашел.
— Ждите, миленькие… Только как бы он мимо рта
не проехал. Очень уж вы
любите дешевку-то.
Устенька
не умела даже сказать,
любит она Галактиона или ненавидит.
Михей Зотыч
любил помудрить над простоватым Вахрушкой и, натешившись вдоволь, заговорил уже по-обыкновенному. Вахрушка знал, что он неспроста пришел, и вперед боялся, как бы
не сболтнуть чего лишнего. Очень уж хитер Михей Зотыч, продаст и выкупит на одном слове. Ему бы по-настоящему в банке сидеть да с купцами-банкротами разговаривать.