Неточные совпадения
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы,
вы приоденьтесь к обеду-то.
Не то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо ли было дурище наваливаться на такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
— Полюбился ты мне с первого раза, Харитон Артемьич, — проговорил он ласково. — Душа нараспашку… Лишнее скажешь: слышим —
не слышим.
Вы не беспокойтесь, Анфуса Гавриловна. Дело житейское.
— Уж
вы не обессудьте на нашем невежестве, — умоляюще проговорила Анфуса Гавриловна, поднимаясь.
— Главная причина: добрый человек, а от доброго человека и потерпеть можно. Слабенек Харитон Артемьич к винцу… Ах, житейское дело! Веселенько у
вас поживают в Заполье, слыхивал я. А
не осужу, никого
не осужу… И ты напрасно огорчаешься, мать.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У
вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром
не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— Ведь вот
вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все у
вас как по-писаному, как следует быть… Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а
не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
— Да так… Грешным делом, огонек пыхнет,
вы за водой, да в болоте и завязнете. Верно говорю…
Не беду накликаю, а к примеру.
— Ну, моего немца
вы оставьте, мамынька.
Вы ему теперь цены еще
не знаете.
— Ох, Татьянушка, болит у меня сердце за всех
вас! Вот как болит! Хотела выписать Анну из Суслона, да отец сразу поднялся на дыбы: слышать
не хочет.
—
Вы доброю волею за меня идете, Серафима Харитоновна? Пожалуйста,
не обижайтесь на меня: может быть, у
вас был кто-нибудь другой на примете?
— Что
вы, Галактион Михеич, — смущенно ответила невеста. — Никого у меня
не было и никого мне
не нужно. Я вся тут. Сами видите, кого берете. Как
вы, а я всей душой…
— Я здесь совсем чужой, — откровенно объяснял Штофф. — Да и
вы тоже
не совсем свой… Впрочем, ничего, привыкнете со временем. Первое время мне приходилось довольно-таки тяжеленько, а теперь ничего, обтерпелся.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать…
Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства
не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том, что я русский немец… да!
—
Вы ничего
не слыхали про Ечкина, Бориса Яковлича Ечкина?
— Бог-то бог, да и сам
не будь плох. Хорошо у
вас, отец Макар… Приволье кругом. Вы-то уж привыкли и
не замечаете, а мне в диковинку… Одним словом, пшеничники.
—
Вы нас извините, — говорил Галактион, —
не во-время побеспокоили… Ночь, да и остановиться негде.
—
Вы на нее
не обращайте внимания, Анна Харитоновна, — спокойно заметил Галактион и строго посмотрел на жену.
— У
вас с Ермилычем
не спросит.
— А
вы того
не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
— Ничего, ничего, старичок. Всем хлеба хватит… Мы ведь себе только рожь берем, а
вам всю пшеницу оставляем. Друг другу
не будем мешать, старичок.
— Да я
не о том, немецкая душа: дело-то ваше неправильное… да. Божий дар будете переводить да черта тешить. Мы-то с молитвой, а
вам наплевать… тьфу!..
— Так
вы ее, совесть-то свою, в процент отдавайте… А я тебе скажу пряменько, немец:
не о чем нам с тобой разговоры разговаривать… так, попусту, языком болтать…
— Да ведь мне, батюшка, ничего от
вас и
не нужно, — объяснил Штофф,
не сморгнув глазом. — Престо, счел долгом познакомиться с
вами, так как будем жить в соседях.
— Только
не подавитесь, — ворчал Михей Зотыч. — Ложка-то у
вас больно велика. Пожалуй, и каши
не хватит.
— Женины деньги меня
не касаются, а что касается выдела, едва ли отец согласится.
Вы знаете, какой у него характер.
Пример: скажу я — и мне
не поверят, скажете
вы то же самое — и
вам поверят.
— Я знаю, что
вы не доверяете мне…
— Вторую мельницу строить
не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с
вас и одной. Да и дело
не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете
не зерно молоть, а друг друга есть. Верно говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок весь на свою крупчатку. Вот сам увидишь.
«А денег я тебе все-таки
не дам, — думал старик. — Сам наживай —
не маленький!.. Помру,
вам же все достанется. Ох, миленькие, с собой ничего
не возьму!»
— А
вы забыли, как я на вашей свадьбе была? Как же, мы тогда еще с Харитиной русскую отплясывали. Какие мы тогда глупые были: ничего-то, ничего
не понимали. Совсем девчонки.
— Будьте осторожны… Это наш миллионер Нагибин. У него единственная дочь невеста, и он выискивает ей женихов. Вероятно, он
не знает, что
вы женаты. Постойте, я ему скажу.
— Решительно
не понимаю, что
вы тут будете делать, Галактион Михеич. Нам и без
вас делать нечего.
— Что же,
вы правы, — равнодушно согласился доктор, позабыв о Галактионе. — И мы тоже… да. Ну, что лечить, например, вашего супруга, который представляет собой пустую бочку из-под мадеры? А
вы приглашаете, и я еду, прописываю разную дрянь и
не имею права отказаться. Тоже комедия на законном основании.
— Доктор очень милый человек, но он сегодня немного того… понимаете? Ну, просто пьян!
Вы на него
не обижайтесь.
— Да я, кажется, ничего
не сказал.
Вы сами можете подумать то же самое.
— Нет, с толком, ваше степенство.
Вы нигде
не учились, Галактион Михеич?
— Это ваше счастие… да… Вот
вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на одну колодку… да. Хоть ты его в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности
не отмыть.
— Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю, что
вы мне
не доверяете, — откровенно говорил Ечкин. — И даже есть полное основание для этого… Действительно, мы, евреи, пользуемся
не совсем лестной репутацией. Что делать? Такая уж судьба! Да… Но все-таки это несправедливо. Ну, согласитесь: когда человек родится, разве он виноват, что родится именно евреем?
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто
не мешает работать другим. А если
вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно
не хотите. И средства есть и энергия, а только
не хотите.
— Да
вы первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря откровенно, ушло от
вас.
Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик Колобов отбил целый хлебный рынок. Теперь другие потянутся за ним, а Заполье будет падать, то есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов высмотрел центральное место для рынка и воспользовался этим. Постройте
вы крупчатные мельницы раньше его, и ему бы ничего
не поделать… да. Упущен был момент.
— Мы этим делом совсем
не занимаемся. Это уж
вы степнякам объясняйте.
— А как
вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное.
Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это
не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет
вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал о
вас… да. Знаете,
вы делаете одну величайшую несправедливость.
Вас это удивляет? А между тем это так… Сами
вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у
вас девочка растет, мы с ней большие друзья, и
вы о ней
не хотите позаботиться.
— Я и
не требую, чтоб
вы решили сейчас. Стабровский как-нибудь сам к
вам заедет.
— Болеслав Брониславич, — поправил Стабровский с улыбкой. — Впрочем, что же
вам беспокоить маленькую хозяйку? Лучше мы сами к ней пойдем…
Не правда ли, мисс Дудль?
— Ничего, ничего,
не — беспокойтесь. Нам необходимо посмотреть, как живет славяночка, какие у нее привычки.
Вы простите наше невинное любопытство.
Вы человек состоятельный, умный, серьезный, любящий, а о воспитании
не имеете даже приблизительного понятия.
— Конечно, конечно… Виноват, у
вас является сам собой вопрос, для чего я хлопочу? Очень просто. Мне
не хочется, чтобы моя дочь росла в одиночестве. У детей свой маленький мир, свои маленькие интересы, радости и огорчения. По возрасту наши девочки как раз подходят, потом они будут дополнять одна другую, как представительницы племенных разновидностей.
— Нет,
вы ошибаетесь… Это добрейшее существо, но уж такую наружность бог дал. Ничего
не поделаешь… Идемте завтракать.
— А
вы будто уж и
не замечали ничего?