Неточные совпадения
— Особенное тут
дело выходит, Тарас Семеныч. Да… Не спросился Емельян-то, видно, родителя. Грех тут большой вышел… Там еще,
на заводе, познакомился он с одною девицей… Ну, а она не нашей веры, и жениться ему нельзя, потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так это
самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы
на уме. Вот тебе и пароход!..
Сам виноват,
сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот
на старости лет в новое
дело впутываюсь, петлю себе
на шею надеваю, а вы…
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими
на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с
самого первого
дня и мог говорить только всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже
сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет
на день,
на два. Когда он показывался где-нибудь
на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались
на ключ.
Серафима даже всплакнула с горя. С сестрой она успела поссориться
на другой же
день и обозвала ее неотесаной деревенщиной, а потом
сама же обиделась и расплакалась.
— Вторую мельницу строить не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с вас и одной. Да и
дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете не зерно молоть, а друг друга есть. Верно говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок весь
на свою крупчатку. Вот
сам увидишь.
А между тем в тот же
день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых книг для проверки. Одной этой работы хватило бы
на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился за
дело с медвежьим усердием и просиживал над ним ночи. Это усердие не по разуму встревожило
самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона и за стаканом чая, как бы между прочим, заметил...
По конкурсным
делам Галактиону теперь пришлось бывать в бубновском доме довольно часто.
Сам Бубнов по болезни не мог являться в конкурс для дачи необходимых объяснений, да и дома от него трудно было чего-нибудь добиться.
На выручку мужа являлась обыкновенно
сама Прасковья Ивановна, всякое объяснение начинавшая с фразы...
Тарасу Семенычу было и совестно, что англичанка все распотрошила, а с другой стороны, и понравилось, что миллионер Стабровский с таким вниманием пересмотрел даже белье Устеньки. Очень уж он любит детей, хоть и поляк.
Сам Тарас Семеныч редко заглядывал в детскую, а какое белье у Устеньки — и совсем не знал. Что нянька сделает, то и хорошо. Все
дело чуть не испортила
сама Устенька, потому что под конец обыска она горько расплакалась. Стабровский усадил ее к себе
на колени и ласково принялся утешать.
Вообще, как ни поверни, — скверно. Придется еще по волости отсчитываться за десять лет, — греха не оберешься. Прежде-то все сходило, как по маслу, а нынче еще неизвестно,
на кого попадешь. Вот то ли
дело Ермилычу:
сам большой,
сам маленький, и никого знать не хочет.
Вахрушка не сказал главного: Михей Зотыч
сам отправил его в Суслон, потому что ждал какого-то раскольничьего старца, а Вахрушка, пожалуй, еще табачище свой запалит. Старику все это казалось обидным, и он с горя отправился к попу Макару, благо помочь подвернулась. В
самый раз
дело подошло: и попадье подсобить и водочки с помочанами выпить. Конечно, неприятно было встречаться с писарем, но ничего не поделаешь. Все равно от писаря никуда не уйдешь. Уж он
на дне морском сыщет.
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы
на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем
деле сам большой,
сам маленький. Так я говорю?
Рядом с Харитиной
на первой скамье сидел доктор Кочетов. Она была не рада такому соседству и старалась не дышать, чтобы не слышать перегорелого запаха водки. А доктор старался быть с ней особенно любезным, как бывают любезными
на похоронах с дамами в трауре: ведь она до некоторой степени являлась тоже героиней настоящего судного
дня. После подсудимого публика уделяла ей
самое большое внимание и следила за каждым ее движением. Харитина это чувствовала и инстинктивно приняла бесстрастный вид.
Полуянов был осужден. Его приговорили к ссылке в не столь отдаленные места Сибири, что было равносильно возвращению
на родину. Он опять упал духом и вместо последнего слова расплакался
самым глупым образом. Его едва успокоили. В момент приговора Харитины в зале суда уже не было. Она перестала интересоваться
делом и уехала с доктором утешать Прасковью Ивановну.
На другой
день Харитина получила от мужа
самое жалкое письмо. Он униженно просил прощения и умолял навестить его. Харитина разорвала письмо и не поехала в острог. Ее теперь больше всего интересовала затея женить доктора
на Агнии. Серафима отнеслась к этой комбинации совершенно равнодушно и только заметила...
— Ну, ну, ладно… Притвори-ка дверь-то. Ладно… Так вот какое
дело. Приходится везти мне эту стеариновую фабрику
на своем горбу… Понимаешь? Деньжонки у меня есть… ну, наскребу тысяч с сотню. Ежели их отдать — у
самого ничего не останется. Жаль… Тоже наживал… да. Я и хочу так сделать: переведу весь капитал
на жену, а
сам тоже буду векселя давать, как Ечкин. Ты ведь знаешь законы, так как это
самое дело, по-твоему?
Настоящий поход начался
на следующий
день, когда Галактион сделал сразу понижение
на десять процентов. Весть о дешевке разнеслась уже по окрестным деревням, и со всех сторон неслись в Суслон крестьянские сани, точно
на пожар, — всякому хотелось попробовать дешевки.
Сам Галактион не выходил и сидел
на квартире. Он стеснялся показываться
на улице. Его разыскал Вахрушка, который прибежал из Прорыва
на дешевку пешком.
— Так, так… Сказывают, что запольские-то купцы сильно начали закладываться в банке. Прежде-то этого было не слыхать… Нынче у тебя десять тысяч, а ты затеваешь
дело на пятьдесят. И
сам прогоришь, да
на пути и других утопишь. Почем у вас берут-то
на заклад?
В хлебном
деле с поразительною быстротой вырастала
самая отчаянная конкуренция главным образом по Ключевой,
на которой мельницы-крупчатки росли, как грибы.
Лучше всех держала себя от начала до конца Харитина. Она даже решила сгоряча, что все деньги отдаст отцу, как только получит их из банка. Но потом
на нее напало раздумье. В
самом деле, дай их отцу, а потом и поминай, как звали. Все равно десятью тысячами его не спасешь. Думала-думала Харитина и придумала. Она пришла в кабинет к Галактиону и передала все деньги ему.
— Нет, брат, шалишь! Я сперва еще всех
на подсудимую скамью запячу! Жив не хочу быть, пока не оборудую этого
самого дела!
Успокоить Харитину было
делом нелегким, и Галактион провозился с ней до
самого утра, пока она не заснула тут же
на диване, не раздеваясь, как приехала.
Но последняя выражалась в
самых примитивных формах, как
дело велось еще при Ермаке, —
на барках, дощаниках, плотах.
— Собственно говоря, ваша посудина ни к черту не годится, но важен почин… да. Я
сам когда-то мечтал открыть пароходство по всем сибирским рекам, но разве у нас найдешь капиталы
на разумное
дело? Могу только позавидовать вашему успеху.
Он понял все и рассмеялся. Она ревновала его к пароходу. Да, она хотела владеть им безраздельно, деспотически, без мысли о прошедшем и будущем. Она растворялась в одном
дне и не хотела думать больше ни о чем. Иногда
на нее находило дикое веселье, и Харитина дурачилась, как сумасшедшая. Иногда она молчала по нескольку
дней, придиралась ко всем, капризничала и устраивала Галактиону
самые невозможные сцены.
Не доезжая верст пяти, «Первинка» чуть не села
на мель, речная галька уже шуршала по
дну, но опасность благополучно миновала. Вдали виднелись трубы вальцовой мельницы и стеаринового завода, зеленая соборная колокольня и новое здание прогимназии. Галактион
сам командовал
на капитанском мостике и сильно волновался. Вон из-за мыса выглянуло и предместье. Город отделялся от реки болотом, так что приставать приходилось у пустого берега.
— Нет, постойте… Вот ты, поп Макар, предал меня, и ты, Ермилыч, и ты, Тарас Семеныч, тоже… да. И я свою чашу испил до
самого дна и понял, что есть такое суета сует, а вы этого не понимаете. Взгляните
на мое рубище и поймете: оно молча вопиет… У вас будет своя чаша… да. Может быть, похуже моей… Я-то уж смирился, перегорел душой, а вы еще преисполнены гордыни… И первого я попа Макара низведу в полное ничтожество. Слышишь, поп?
Полуянов долго не решался сделать окончательный выбор деятельности, пока
дело не решилось
само собой. Раз он делал моцион перед обедом, — он приобретал благородные привычки, — и увидел новую вывеску
на новом доме: «Главное управление Запольской железной дороги». Полуянов остановился, протер глаза, еще раз перечитал вывеску и сказал всего одно слово...
На другой
день он, одетый с иголочки во все новое, уже сидел в особой комнате нового управления за громадным письменным столом, заваленным гроссбухами. Ему нравилась и солидность обстановки и какая-то особенная деловая таинственность, а больше всего
сам Ечкин, всегда веселый, вечно занятый, энергичный и неутомимый. Одна квартира чего стоила, министерская обстановка, служащие, и все явилось, как в сказке, по щучьему веленью. В первый момент Полуянов даже смутился, отозвал Ечкина в сторону и проговорил...
Все, знавшие Ечкина, смеялись в глаза и за глаза над его новой затеей, и для всех оставалось загадкой, откуда он мог брать денег
на свою контору. Кроме долгов, у него ничего не было, а из векселей можно было составить приличную библиотеку. Вообще Ечкин представлял собой какой-то непостижимый фокус. Его новая контора служила несколько
дней темой для
самых веселых разговоров в правлении Запольского банка, где собирались Стабровский, Мышников, Штофф и Драке.
В
самом деле, это нахальство — явиться в дом, сесть и не обращать ни
на кого внимания.
Избавившись от дочери, Нагибин повел жизнь совершенно отшельническую. Из дому он выходил только ранним утром, чтобы сходить за провизией. Его скупость росла, кажется, по часам.
Дело дошло до того, что он перестал покупать провизию в лавках, а заходил в обжорный ряд и там
на несколько копеек выторговывал себе печенки, вареную баранью голову или
самую дешевую соленую рыбу. Даже торговки из обжорного ряда удивлялись отчаянной скупости Нагибина и прозвали его кощеем.
Все общество отнеслось к этому предложению с большим сочувствием.
День был прелестный. Можно проехать вверх по Ключевой верст
на сорок, почти до
самого Заполья.
— Вот, вот… Посмеялся он над нами, потому его время настало. Ох, горе душам нашим!.. Покуда лесом ехали, по снегу, так он не смел коснуться, а как выехали
на дорогу, и начал приставать… Он теперь везде по дорогам шляется, —
самое любезное для него
дело.
Нагибинское
дело остановилось в неопределенном положении. За недостатком улик был выпущен и Полуянов. Выпущенный раньше Лиодор несколько раз являлся к следователю с новыми показаниями, и его опять сажали в острог, пока не оказывалось, что все это ложь. Все внимание следователя сосредоточивалось теперь именно
на Лиодоре, который казался ему то психически ненормальным человеком, то отчаянным разбойником, смеявшимся над ним в глаза. В последний раз Лиодора к следователю отправил
сам Харитон Артемьич.
— Ну, это уж попы знают… Ихнее
дело. А ты, Илья Фирсыч, как переметная сума: сперва продал меня Ечкину, а теперь продаешь Замараеву. За Ечкина в остроге насиделся, а за любезного зятя в
самую отдаленную каторгу уйдешь
на вечное поселенье… Верно тебе говорю.
Банковские воротилы были в страшной тревоге, то есть Мышников и Штофф. Они совещались ежедневно, но не могли прийти ни к какому результату.
Дело в том, что их компаньон по пароходству Галактион держал себя
самым странным образом, и каждую минуту можно было ждать, что он подведет. Сначала Штофф его защищал, а потом, когда Галактион отказался платить Стабровскому, он принужден был молчать и слушать. Даже Мышников, разоривший столько людей и всегда готовый
на новые подвиги, — даже Мышников трусил.
— Устенька, смотрите, в
самом деле не влюбитесь в Галактиона. В нем действительно есть что-то такое, что нравится женщинам, а сейчас он уже окончательно
на геройском положении. Для меня лично, впрочем, он теперь совсем определившийся негодяй.
Дело в том, что поместил его в банк
на службу Галактион,
на которого он молился, а теперь у Галактиона вышли «контры» с Штоффом и
самим Мышниковым.
— Посмотрел я достаточно, — продолжал Михей Зотыч. —
Самого чуть не убили
на мельнице у Ермилыча. «Ты, — кричат мужики, — разорил нас!» Вот какое дело-то выходит. Озверел народ. Ох, худо, Вахрушка!.. А помочь нечем. Вот вы гордитесь деньгами, а пришла беда, вас и нет. Так-то.