Неточные совпадения
На дрогах,
на подстилке из свежего сена, сидели все важные лица: впереди всех сам волостной писарь Флегонт Васильевич Замараев, плечистый и рябой мужчина в плисовых шароварах, шелковой канаусовой рубахе и мягкой серой поярковой шляпе; рядом с ним, как сморчок, прижался суслонский
поп Макар, худенький, загорелый и длинноносый, а позади всех мельник Ермилыч, рослый и пухлый мужик с белобрысым ленивым лицом.
Темная крестьянская масса всколыхнулась почти
на расстоянии всего уезда, и волнение особенно сильно отразилось в Суслоне, где толпа мужиков поймала молодого еще тогда писаря Замараева и
на веревке повела топить к Ключевой как главного виновника всей беды, потому что писаря и
попы скрыли настоящий царский указ.
— Ты посмотри
на себя-то, — поговаривала Анна, — тебе водку пить с Ермилычем да с
попом Макаром, а настоящего-то ничего и нет. Ну, каков ты есть человек, ежели тебя разобрать? Вон глаза-то заплыли как от пьянства… Небойсь Галактион компании не ломает, а всегда в своем виде.
— Деньги — весьма сомнительный и даже опасный предмет, — мягко не уступал
поп Макар. — Во-первых, деньги тоже к рукам идут, а во-вторых, в них сокрыт великий соблазн.
На что мужику деньги, когда у него все свое есть: и домишко, и землица, и скотинка, и всякое хозяйственное обзаведение? Только и надо деньги, что
на подати.
Были приглашены также мельник Ермилыч и
поп Макар. Последний долго не соглашался ехать к староверам, пока писарь не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать
на такие праздники. Одним словом, собралась большая и веселая компания. Как-то все выходило весело, начиная с того, что Харитон Артемьевич никак не мог узнать зятя-писаря и все спрашивал...
Галактиона удивило, что вся компания, пившая чай в думе, была уже здесь — и двое Ивановых, и трое
Поповых, и Полуянов, и старичок с утиным носом, и доктор Кочетов. Галактион подумал, что здесь именины, но оказалось, что никаких именин нет. Просто так, приехали — и делу конец. В большой столовой во всю стену был поставлен громадный стол, а
на нем десятки бутылок и десятки тарелок с закусками, — у хозяина был собственный ренсковый погреб и бакалейная торговля.
Одно такое мертвое тело он возил чуть не по всему уезду и по пути завез
на мельницу к Ермилычу, а когда Ермилыч откупился, тело очутилось
на погребе
попа Макара.
В течение целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом, все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие, а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно же было сибирскому исправнику наскочить
на упрямого сибирского
попа.
— Ученого учить — только портить, — с гордостью ответил Полуянов, окончательно озлившийся
на дерзкого суслонского
попа. — Весь уезд могу одним узлом завязать и отвечать не буду.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил
на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая лежит у
попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы не скажут.
Вся эта сложная комбинация поглощала теперь все внимание Полуянова, и он плевать хотел
на какого-то несчастного
попа.
Хотя Харитон Артемьич и предупредил зятя относительно Булыгиных, а сам не утерпел и под пьяную руку все разболтал в клубе. Очень уж ловкий анекдот выходил. Это происшествие облетело целый город, как молния. Очень уж постарался Илья Фирсыч. Купцы хохотали доупаду. А тут еще суслонский
поп ходит по гостиному двору и рассказывает, как Полуянов морозит у него
на погребе скоропостижное девичье тело.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали
на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили
на свободу всего
на одну неделю: первым делом убил бы
попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
Перед Ильиным днем
поп Макар устраивал «помочь».
На покос выходило до полуторых сот косцов. Мужики любили
попа Макара и не отказывались поработать денек. Да и как было не поработать, когда
поп Макар крестил почти всех косцов, венчал, а в будущем должен был похоронить? За глаза говорили про
попа то и се, а
на деле выходило другое. Теперь в особенности популярность
попа Макара выросла благодаря свержению ига исправника Полуянова.
— Да нет… Я от писания буду
попа донимать, чтобы он чувствовал. Невозможно… Поедем
на покос.
— А вот и
поп! — указал Ермилыч
на кусты, из-за которых поднималась струйка синего дыма.
Поп Макар тревожно поглядывал
на солнце и думал о том, управится ли дома попадья во-время.
— Да… вообще… — думал писарь вслух… — Вот мы лежим с тобою
на травке, Ермилыч… там, значит, помочане орудуют…
поп Макар уж вперед все свои барыши высчитал… да… Так еще, значит, отцами и дедами заведено, по старинке, и вдруг — ничего!
Вахрушка не сказал главного: Михей Зотыч сам отправил его в Суслон, потому что ждал какого-то раскольничьего старца, а Вахрушка, пожалуй, еще табачище свой запалит. Старику все это казалось обидным, и он с горя отправился к
попу Макару, благо помочь подвернулась. В самый раз дело подошло: и попадье подсобить и водочки с помочанами выпить. Конечно, неприятно было встречаться с писарем, но ничего не поделаешь. Все равно от писаря никуда не уйдешь. Уж он
на дне морском сыщет.
—
Поп и то жалился
на них, — по секрету сообщила попадья. — Наехали, говорит,
на покос и учали меня ругать за исправника.
—
На вольном-то воздухе вот как чайку изопьем, — говорил он, раздувая самовар. — Еще спасибо поп-то скажет. Дамов наших буду отпаивать чаем, а то вон попадья высуня язык бегает.
Поп увел Ермилыча в горницы, а писарь заснул
на траве под шумок разговоров в беседке.
— Большим кораблям большое плавание, а мы около бережку будем ползать… Перед отъездом мы с
попом Макаром молебствие отслужили угодникам бессребренникам. Как же, все по порядку. Тоже и мы понимаем, как и што следует: воздадите кесарево кесарю… да. Главная причина, Галактион Михеич, что жаль мелкие народы. Сейчас-то они вон сто процентов платят, а у меня будут платить всего тридцать шесть… Да там еще кланялись сколько, да еще отрабатывали благодарность, а тут
на, получай, и только всего.
— Бога мне, дураку, не замолить за Галактиона Михеича, — повторял Вахрушка, задыхаясь от рабьего усердия. — Что я такое был?.. Никчемный человек, червь, а тетерь… Ведь уродятся же такие человеки, как Галактион Михеич! Глазом глянет — человек и сделался человеком… Ежели бы
поп Макар поглядел теперь
на меня. Х-ха!.. Ах, какое дело, какое дело!
— Ведь отчего погиб? — удивлялся Полуянов, подавленный воспоминаниями своего роскошества. — А? От простого деревенского
попа… И из-за чего?.. Уж ежели бы
на то пошло и я захотел бы рассказать всю матку-правду, да разве тут
попом Макаром пахнет?
— Ох, обмолвился! Простите
на глупом слове, Илья Фирсыч. Еще деревенская-то наша глупость осталась. Не сообразил я. Я сам, признаться сказать, терпеть ненавижу этого самого
попа Макара. Самый вредный человек.
— Нет, постойте… Вот ты,
поп Макар, предал меня, и ты, Ермилыч, и ты, Тарас Семеныч, тоже… да. И я свою чашу испил до самого дна и понял, что есть такое суета сует, а вы этого не понимаете. Взгляните
на мое рубище и поймете: оно молча вопиет… У вас будет своя чаша… да. Может быть, похуже моей… Я-то уж смирился, перегорел душой, а вы еще преисполнены гордыни… И первого я
попа Макара низведу в полное ничтожество. Слышишь,
поп?
— Ловко катается, — заметил Анфим. — В Суслоне оказывали, что он ездит
на своих, а с земства получает прогоны. Чиновник тоже. Теперь с
попом Макаром дружит… Тот тоже хорош: хлеба большие тысячи лежат, а он цену выжидает. Злобятся мужички-то
на попа-то… И куда, подумаешь, копит, — один, как перст.
— Вот и ты осудил, — поймал его Михей Зотыч. — Хоша он и не наш
поп, а все-таки
на нем сан… Взыск-то с тебя вдвое.
— Ну, это уж
попы знают… Ихнее дело. А ты, Илья Фирсыч, как переметная сума: сперва продал меня Ечкину, а теперь продаешь Замараеву. За Ечкина в остроге насиделся, а за любезного зятя в самую отдаленную каторгу уйдешь
на вечное поселенье… Верно тебе говорю.