Как за последний якорь спасения, доктор хватался за святую науку, где его интересовала больше всего психиатрия, но здесь он буквально приходил в ужас, потому что в самом себе находил яркую картину всех ненормальных психических процессов. Наука являлась для него чем-то вроде обвинительного акта. Он бросил
книги и спрятал их как можно дальше, как преступник избывает самых опасных свидетелей своего преступления.
В малыгинском доме закипела самая оживленная деятельность. По вечерам собиралась молодежь, поднимался шум, споры и смех. Именно в один из таких моментов попала Устенька в новую библиотеку. Она выбрала
книги и хотела уходить, когда из соседней комнаты, где шумели и галдели молодые голоса, показался доктор Кочетов.
Неточные совпадения
Пусть мельницу строит Галактион — ему
и книги в руки, а Михей Зотыч объезжал теперь свое будущее царство.
Больше отец
и сын не проговорили ни одного слова. Для обоих было все ясно, как день. Галактион, впрочем, этого ожидал
и вперед приготовился ко всему. Он настолько владел собой, что просмотрел с отцом все
книги, отсчитался по разным статьям
и дал несколько советов относительно мельницы.
А между тем в тот же день Галактиону был прислан целый ворох всевозможных торговых
книг для проверки. Одной этой работы хватило бы на месяц. Затем предстояла сложная поверка наличности с поездками в разные концы уезда. Обрадовавшийся первой работе Галактион схватился за дело с медвежьим усердием
и просиживал над ним ночи. Это усердие не по разуму встревожило самого Мышникова. Он под каким-то предлогом затащил к себе Галактиона
и за стаканом чая, как бы между прочим, заметил...
Крошечная детская с одним окном
и двумя кроватями привела мисс Дудль еще раз в ужас, а потом она уже перестала удивляться. Гости произвели в детской что-то вроде обыска. Мисс Дудль держала себя, как опытный сыщик: осмотрела игрушки,
книги, детскую кровать, заглянула под кровать, отодвинула все комоды
и даже пересчитала белье
и платья. Стабровский с большим вниманием следил за ней
и тоже рассматривал детские лифчики, рубашки
и кофточки.
Познакомив с женой, Стабровский провел гостя прежде всего в классную, где рядом с партой Диди стояла уже другая новенькая парта для Устеньки. На стенах висели географические карты
и рисунки, два шкафа заняты были
книгами, на отдельном столике помещался громадный глобус.
Уговоры матери тоже не производили никакого действия, как наговоры
и нашептывания разных старушек, которых подсылала Анфуса Гавриловна. Был даже выписан из скитов старец Анфим, который отчитывал Серафиму по какой-то старинной
книге, но
и это не помогло. Болезнь шла своим чередом. Она растолстела, опухла
и ходила по дому, как тень. На нее было страшно смотреть, особенно по утрам, когда ломало тяжелое похмелье.
Вечером Галактион поехал к Стабровскому. Старик действительно был не совсем здоров
и лежал у себя в кабинете на кушетке, закутав ноги пледом. Около него сидела Устенька
и читала вслух какую-то
книгу. Стабровский, крепко пожимая Галактиону руку, проговорил всего одно слово.
Книга уже являлась необходимостью,
и Харченко мечтал открыть книжный магазин.
Организм у Стабровского был замечательно крепкий,
и он быстро оправился. Всякое выздоровление, хотя
и относительное, обновляет человека,
и Стабровский чувствовал себя необыкновенно хорошо. Именно этим моментом
и воспользовалась Дидя. Она как-то вечером читала ему, а потом положила
книгу на колени
и проговорила своим спокойным тоном, иногда возмущавшим его...
Выпущенный из тюрьмы Полуянов теперь занимался у Замараева в кассе. С ним опять что-то делалось — скучный такой, строгий
и ни с кем ни слова. Единственным удовольствием для Полуянова было хождение по церквам. Он
и с собой приносил какую-то церковную
книгу в старинном кожаном переплете, которую
и читал потихоньку от свободности. О судах
и законах больше не было
и помину, несмотря на отчаянное приставанье Харитона Артемьича, приходившего в кассу почти каждый день, чтобы поругаться с зятем.
Генерал жил генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье; сам, разумеется, визитов не платил, говорил хрипло, читал
книги и имел дочь, существо невиданное, странное, которую скорей можно было почесть каким-то фантастическим видением, чем женщиной.
Хозяин игрушечной лавки начал в этот раз с того, что открыл счетную
книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидев внушительное трехзначное число. «Вот сколько вы забрали с декабря, — сказал торговец, — а вот посмотри, на сколько продано». И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть
книг,
и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки,
и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом
и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Аммос Федорович. Нет, нет! Вперед пустить голову, духовенство, купечество; вот
и в
книге «Деяния Иоанна Масона»…
Была тут также лавочка // С картинами
и книгами, // Офени запасалися // Своим товаром в ней.
«А статских не желаете?» // — Ну, вот еще со статскими! — // (Однако взяли — дешево! — // Какого-то сановника // За брюхо с бочку винную //
И за семнадцать звезд.) // Купец — со всем почтением, // Что любо, тем
и потчует // (С Лубянки — первый вор!) — // Спустил по сотне Блюхера, // Архимандрита Фотия, // Разбойника Сипко, // Сбыл
книги: «Шут Балакирев» //
И «Английский милорд»…
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что
книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера //
И не милорда глупого — // Белинского
и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их
книги прочитать…