Неточные совпадения
— Он и то с бурачком-то ворожил в курье, — вступился молодой парень с рябым лицом. — Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он ходит… Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и в бурачок
себе опять глядит. Ну, мы его и взяли, потому… не прост человек. А в бурачке у него вода…
На всю округу славился суслонский писарь и вторую жену
себе взял городскую,
из Заполья, а запольские невесты по всему Уралу славятся — богачки и модницы.
Глядя на дочерей, Анфуса Гавриловна ругала про
себя хитрого старичонка гостя: не застань он их врасплох, не показала бы она Харитины, а бери
из любых Серафиму или Агнию.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то
из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю
себе на шею надеваю, а вы…
Но выкупиться богатому подрядчику
из заводской неволи было немыслимо: заводы не нуждались в деньгах, как помещики, а отпускать от
себя богатого человека невыгодно, то есть богатого по своей крепостной заводской арифметике.
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята
из огибенинского дома, хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с большим апломбом, как один
из ближайших родственников. Он относился ко всем свысока, как к дикарям, и чувствовал
себя на одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя. Один был известный поляк
из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были
из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал
себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
— Все из-за тебя же, изверг. Ты прогнал Вахрушку, а он сманил Матрену. У них уж давно промежду
себя узоры разные идут. Все ты же виноват.
Девушка знала, как нужно отваживаться с пьяницей-отцом, и распоряжалась, как у
себя дома. Старик сидел попрежнему на кровати и тяжело хрипел. Временами
из его груди вырывалось неопределенное мычание, которое понимала только одна Харитина.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а послал вместо
себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
— По-деревенски живем, Карл Карлыч, — иронически говорил Галактион про самого
себя. — Из-за хлеба на квас.
В бубновском доме Галактион часто встречал доктора Кочетова, который, кажется, чувствовал
себя здесь своим человеком. Он проводил свои визиты больше с Прасковьей Ивановной, причем обязательно подавалась бутылка мадеры. Раз, встретив выходившего
из кабинета Галактиона, он с улыбкой заметил...
— Что же, вы правы, — равнодушно согласился доктор, позабыв о Галактионе. — И мы тоже… да. Ну, что лечить, например, вашего супруга, который представляет
собой пустую бочку из-под мадеры? А вы приглашаете, и я еду, прописываю разную дрянь и не имею права отказаться. Тоже комедия на законном основании.
Дело вышло как-то само
собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он не нравился старику, но, нечего делать, принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху, в парадной половине, а потом пробрался и в жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников
из думы обедать, а у него в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
Однако Ечкин оправдал
себя и вернул деньги
из минуты в минуту.
— А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте
себя на мое место. Ведь еврей такой же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок. А что верно, так это то, что мы люди рабочие и
из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим. А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а только не хотите.
Первый завтрак у Стабровских опять послужил предметом ужаса для мисс Дудль. «Неорганизованная девочка» решительно не умела держать
себя за столом, клала локти чуть не на тарелку, стучала ложкой, жевала, раскрывая рот, болтала ногами и — о, ужас! — вытащила в заключение
из кармана совсем грязный носовой платок. Мисс Дудль чуть не сделалось дурно.
— Дурак! Из-за тебя я пострадала… И словечка не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина, так ты приехал бы ко мне в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот ты дома
себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне сказать.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя
себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же
из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
— Ведь вы только представьте
себе, господа, — кричал Штофф, — мы поднимаем целый край. Мертвые капиталы получают движение, возрождается несуществовавшая в крае промышленность, торговля оживляется, земледелие процветает. Одним словом, это… это… это — воскресение
из мертвых!
Его неожиданное появление в малыгинском доме произвело настоящий переполох, точно вошел разбойник. Встретившая его на дворе стряпка Аграфена только ахнула, выронила
из рук горшок и убежала в кухню. Сама Анфуса Гавриловна заперлась у
себя в спальне. Принял зятя на террасе сам Харитон Артемьич, бывший, по обыкновению, навеселе.
Мышников только
из страха перед Стабровским не смел высказывать про Галактиона всего, что думал о нем про
себя.
Для Галактиона вся зима вышла боевая, и он теперь только понял, что значит «дохнуть некогда». Он под руководством Стабровского выучился работать по-настоящему, изо дня в день,
из часа в час, и эта неустанная работа затягивала его все сильнее и сильнее. Он чувствовал
себя и легко и хорошо, когда был занят.
Только раз Галактион видел Стабровского вышибленным
из своей рабочей колеи. Он сидел у
себя в кабинете за письменным столом и, закрыв лицо руками, глухо рыдал.
Вечером этого дня дешевка закончилась. Прохоров был сбит и закрыл кабаки под предлогом, что вся водка вышла. Галактион сидел у
себя и подсчитывал, во сколько обошлось это удовольствие. Получалась довольно крупная сумма, причем он не мог не удивляться, что Стабровский в своей смете на конкуренцию предусмотрел почти
из копейки в копейку ее стоимость специально для Суслона. Именно за этим занятием накрыл Галактиона отец. Он, по обыкновению, пробрался в дом через кухню.
Немец Полуштоф тоже умен, только уж очень увертлив, старик Стабровский, конечно,
из поляков и гордо
себя содержит; Мышников — ловкий барин, сурьезный, и т. д.
Итак, Вахрушка занимал ответственный пост. Раз утром, когда банковская «мельница» была в полном ходу, в переднюю вошел неизвестный ему человек. Одет он был по-купечеству, но держал
себя важно, и Вахрушка сразу понял, что это не
из простых чертей, а важная птица. Незнакомец, покряхтывая, поднялся наверх и спросил, где можно видеть Колобова.
Этой одной фамилии было достаточно, чтобы весь банк встрепенулся. Приехал сам Прохоров, — это что-нибудь значило. Птица не маленькая и недаром прилетела. Артельщики
из кассы, писаря, бухгалтеры — все смотрели на знаменитого винного короля, и все понимали, зачем он явился. Галактион не вышел навстречу, а попросил гостя к
себе, в комнату правления.
Заветная мечта Галактиона исполнялась. У него были деньги для начала дела, а там уже все пойдет само
собой. Ему ужасно хотелось поделиться с кем-нибудь своею радостью, и такого человека не было. По вечерам жена была пьяна, и он старался уходить
из дому. Сейчас он шагал по своему кабинету и молча переживал охватившее его радостное чувство. Да, целых четыре года работы, чтобы получить простой кредит. Но это было все, самый решительный шаг в его жизни.
Из зятьев неотлучно были в доме Харченко и Замараев. Они часто уходили в кабинет учителя, притворяли за
собой двери, пили водку и о чем-то подолгу шушукались. Вообще держали
себя самым подозрительным образом.
Лучше всех держала
себя от начала до конца Харитина. Она даже решила сгоряча, что все деньги отдаст отцу, как только получит их
из банка. Но потом на нее напало раздумье. В самом деле, дай их отцу, а потом и поминай, как звали. Все равно десятью тысячами его не спасешь. Думала-думала Харитина и придумала. Она пришла в кабинет к Галактиону и передала все деньги ему.
Эта сцена не выходила
из головы Галактиона всю дорогу, пока он ехал к
себе на Городище.
Галактион стоял все время на крыльце, пока экипаж не скрылся
из глаз. Харитина не оглянулась ни разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль
себя. Вся эта поездка с Харитиной у отца была только злою выходкой, как все, что он делал. Старик в глаза смеялся над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «без щей тоже не проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
— Вы меня гоните, Болеслав Брониславич, — ответила Устенька. — То есть я не так выразилась. Одним словом, я не желаю сама уходить
из дома, где чувствую
себя своей. По-моему, я именно сейчас могу быть полезной для Диди, как никто. Она только со мной одной не раздражается, а это самое главное, как говорит доктор. Я хочу хоть чем-нибудь отплатить вам за ваше постоянное внимание ко мне. Ведь я всем обязана вам.
Луковников понимал, что по-своему купцы правы, и не находил выхода. Пока лично его Мышников не трогал и оказывал ему всякое почтение, но старик ему не верил. «
Из молодых да ранний, — думал он про
себя. — А все проклятый банк».
А пароход быстро подвигался вперед, оставляя за
собой пенившийся широкий след. На берегу попадались мужички, которые долго провожали глазами удивительную машину. В одном месте
из маленькой прибрежной деревушки выскочил весь народ, и мальчишки бежали по берегу, напрасно стараясь обогнать пароход. Чувствовалась уже близость города.
Газета у Замараева вывалилась
из рук сама
собой, точно дунуло вихрем. Знакомый голос сразу привел его в сознание. Он выскочил из-за своей конторки и бросился отнимать странника
из рук услужающего.
Галактион взглянул на него, раскрыл рот, чтобы сказать что-то, и выбежал
из столовой. Доктор проводил его глазами, улыбнулся и спокойно налил
себе рюмку мадеры.
Из своей «поездки по уезду» Полуянов вернулся в Заполье самым эффектным образом. Он подкатил к малыгинскому дому в щегольском дорожном экипаже Ечкина, на самой лихой почтовой тройке. Ечкин отнесся к бывшему исправнику решительно лучше всех и держал
себя так, точно вез прежнего Полуянова.
Все, знавшие Ечкина, смеялись в глаза и за глаза над его новой затеей, и для всех оставалось загадкой, откуда он мог брать денег на свою контору. Кроме долгов, у него ничего не было, а
из векселей можно было составить приличную библиотеку. Вообще Ечкин представлял
собой какой-то непостижимый фокус. Его новая контора служила несколько дней темой для самых веселых разговоров в правлении Запольского банка, где собирались Стабровский, Мышников, Штофф и Драке.
Из-за чего же он хлопотал да беспокоил
себя?
Избавившись от дочери, Нагибин повел жизнь совершенно отшельническую.
Из дому он выходил только ранним утром, чтобы сходить за провизией. Его скупость росла, кажется, по часам. Дело дошло до того, что он перестал покупать провизию в лавках, а заходил в обжорный ряд и там на несколько копеек выторговывал
себе печенки, вареную баранью голову или самую дешевую соленую рыбу. Даже торговки
из обжорного ряда удивлялись отчаянной скупости Нагибина и прозвали его кощеем.
Но это было опровергнуто доктором Кочетовым, который в «Запольском курьере» напечатал целую статью о том, что рыбный яд заключают в
себе только голопокровные рыбы, а Нагибин ел уху
из соленой головы максуна, то есть рыбы чешуйчатой.
Сам по
себе пан Казимир был неглуп, держал
себя с тактом, хотя в нем и не было того блестящего ума, который выдвигает людей
из толпы.
— Они выгонят меня
из дому, как старую водовозную клячу, — спокойно предусматривала события мисс Дудль. — И я не довела бы
себя до этого, если бы мне не было жаль мистера Стабровского… Без меня о нем все забудут. Мистер Казимир ждет только его смерти, чтобы получить все деньги… Дидя будет еще много плакать и тогда вспомнит обо мне.
Выпущенный
из тюрьмы Полуянов теперь занимался у Замараева в кассе. С ним опять что-то делалось — скучный такой, строгий и ни с кем ни слова. Единственным удовольствием для Полуянова было хождение по церквам. Он и с
собой приносил какую-то церковную книгу в старинном кожаном переплете, которую и читал потихоньку от свободности. О судах и законах больше не было и помину, несмотря на отчаянное приставанье Харитона Артемьича, приходившего в кассу почти каждый день, чтобы поругаться с зятем.
Стоило Устеньке закрыть глаза, как она сейчас видела
себя женой Галактиона. Да, именно жена, то,
из чего складывается нераздельный организм. О, как хорошо она умела бы любить эту упрямую голову, заполненную такими смелыми планами! Сильная мужская воля направлялась бы любящею женскою рукой, и все делалось бы, как прекрасно говорили старинные русские люди, по душе. Все по душе, по глубоким внутренним тяготениям к правде, к общенародной совести.
«Ну что же, поцарствовал, надо и честь знать, — уныло резонировал Вахрушка, чувствуя, как у него даже „чистота“ не выходит и орудия наведения этой чистоты сами
собой из рук валятся. — Спасибо голубчику Галактиону Михеичу, превознес он меня за родительские молитвы, а вперед уж, что господь пошлет».
Именно в одно
из таких утр, когда Вахрушка с мрачным видом сидел у
себя в швейцарской, к нему заявился Михей Зотыч, одетый странником, каким он его видел в первый раз, когда в Суслоне засадил, по приказанию Замараева, в темную.
— И окажу… — громко начал Полуянов, делая жест рукой. — Когда я жил в ссылке, вы, Галактион Михеич, увели к
себе мою жену… Потом я вернулся
из ссылки, а она продолжала жить. Потом вы ее прогнали… Куда ей деваться? Она и пришла ко мне… Как вы полагаете, приятно это мне было все переносить? Бедный я человек, но месть я затаил-с… Сколько лет питался одною злобой и, можно сказать, жил ею одной. И бедный человек желает мстить.