Неточные совпадения
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой
жил Вахрушка. Это
была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
— Да видно по обличью-то… Здесь все пшеничники
живут, богатей, а у тебя скула не по-богатому: может, и хлеб с хрустом
ел да с мякиной.
— Это ты правильно, хозяюшка, — весело ответил гость. — Необычен я, да и стар. В черном теле
прожил всю жизнь, не до питья
было.
В Заполье из дворян
проживало человек десять, не больше, да и те все
были наперечет, начиная с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и еще более неизвестно зачем.
Были еще две маленьких комнаты, в одной из которых стояла кровать хозяина и несгораемый шкаф, а в другой
жила дочь Устинька с старухой нянькой.
— Вот ращу дочь, а у самого кошки на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а с кем она жить-то
будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал
будет, а только деньгами зятя не купишь, и через золото большие слезы льются.
Дед так и
прожил «колобком» до самой смерти, а сын, Михей Зотыч, уже
был приписан к заводским людям, наравне с другими детьми.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами
жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж
была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
— Неужто мы здесь
будем жить? — капризно спрашивала она мужа.
Писарь Замараев про себя отлично сознавал недосягаемые совершенства нового родственника, но удивлялся ему про себя, не желая покориться жене. Ну что же, хорош — и пусть
будет хорош, а мы и в шубе навыворот
проживем.
— Первое, не
есть удобно то, что Колобовы староверы… да. А второе,
жили мы без них, благодаря бога и не мудрствуя лукаво. У всех
был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что и как.
— А ежели у нас темнота?
Будут деньги,
будет и торговля. Надо же и купцу чем-нибудь
жить. Вот и тебе, отец Макар, за требы прибавка выйдет, и мне, писарю. У хлеба не без крох.
— Ах, служба, служба: бит небитого везет! — смеялся мудреный хозяин, похлопывая Вахрушку по плечу. —
Будем жить, как передняя нога с задней, как грива с хвостом.
Как Галактион сказал, так и вышло:
жилой дом на Прорыве
был кончен к первопутку, то
есть кончен настолько, что можно
было переехать в него молодым.
Ей так надоело
жить в чужих людях, у всех на виду, а тут
был свой угол, свое гнездо.
Вообще в новом доме всем жилось хорошо, хотя и
было тесновато. Две комнаты занимали молодые, в одной
жили Емельян и Симон, в четвертой — Михей Зотыч, а пятая носила громкое название конторы, и пока в ней поселился Вахрушка. Стряпка Матрена поступила к молодым, что послужило предметом серьезной ссоры между сестрами.
Все Заполье переживало тревожное время. Кажется, в самом воздухе висела мысль, что
жить по-старинному, как
жили отцы и деды, нельзя. Доказательств этому
было достаточно, и самых убедительных, потому что все они били запольских купцов прямо по карману. Достаточно
было уже одного того, что благодаря новой мельнице старика Колобова в Суслоне открылся новый хлебный рынок, обещавший в недалеком будущем сделаться серьезным конкурентом Заполью. Это
была первая повестка.
— Мамаша, я хочу
быть благородной. Очень мне интересно выходить замуж за какого-нибудь сиволапого купца! Насмотрелась я на своих сестриц, как они в темноте
живут.
— Да ведь мне, батюшка, ничего от вас и не нужно, — объяснил Штофф, не сморгнув глазом. — Престо, счел долгом познакомиться с вами, так как
будем жить в соседях.
— Я хочу и сама
пожить, — заявила она с наивностью намучившегося человека. —
Будет с нас детей.
Бойкая жизнь Поволжья просто ошеломила Галактиона. Вот это, называется,
живут вовсю. Какими капиталами ворочают, какие дела делают!.. А здесь и развернуться нельзя: все гужом идет. Не ускачешь далеко. А там и чугунка и пароходы. Все во-время, на срок. Главное, не
ест перевозка, — нет месячных распутиц, весенних и осенних, нет летнего ненастья и зимних вьюг, — везде скатертью дорога.
— Завтра, то
есть сегодня, я уеду, — прибавил он в заключение. — Если что вам понадобится, так напишите. Жена пока у вас
поживет… ну, с неделю.
Галактион любил тещу, как родную мать, и рассказал ей все. Анфуса Гавриловна расплакалась, а потом обрадовалась, что зять
будет жить вместе с ними. Главное — внучата
будут тут же.
—
Поживите пока с нами, а там видно
будет, — говорила она, успокоившись после первых излияний. — Слава богу, свет не клином сошелся. Не пропадешь и без отцовских капиталов. Ох, через золото много напрасных слез льется! Тоже видывали достаточно всячины!
—
Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате и потирая руки. — Я уже кое-что подготовил на всякий случай. Ведь вы знаете Луковникова? О, это большая сила!.. Он знает вас. Да… Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно
жить, как кошка: откуда ее ни бросьте, она всегда на все четыре ноги встанет.
Выпитые две рюмки водки с непривычки сильно подействовали на Галактиона. Он как-то вдруг почувствовал себя и тепло и легко, точно он всегда
жил в Заполье и попал в родную семью. Все
пили и
ели, как в трактире, не обращая на хозяина никакого внимания. Ласковый старичок опять
был около Галактиона и опять заглядывал ему в лицо своими выцветшими глазами.
— Не люблю… не люблю, — повторяла она и даже засмеялась, как русалка. — Ты сильнее меня, а я все-таки не люблю… Милый, не обижайся: нельзя насильно полюбить. Ах, Галактион, Галактион!.. Ничего ты не понимаешь!.. Вот ты меня готов
был задушить, а не спросишь, как я
живу, хорошо ли мне? Если бы ты действительно любил, так первым бы делом спросил, приласкал, утешил, разговорил… Тошно мне, Галактион… вот и сейчас тошно.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь
будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома не у чего
было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
Еще вчера Галактион мог бы сказать ей, как все это нехорошо и как нужно
жить по-настоящему, а сегодня должен
был слушать и молчать.
Этот первый визит оставил в Галактионе неизгладимое впечатление. Что-то новое хлынуло на него, совсем другая жизнь, о какой он знал только понаслышке. Харитина откачнулась от своего купечества и
жила уже совсем по-другому. Это новое уже
было в Заполье, вот тут, совсем близко.
Жил Мышников очень просто, на чиновничью ногу. Он не
был женат, хотя его уютная квартира и говорила о семейных наклонностях хозяина.
Крепкий
был старик и крепко
жил, не в пример другим прочим.
Одним словом, старуха
была куплена и провела гостя в
жилые горницы.
Для Луковникова ясно
было одно, что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью и к залежавшимся купеческим капиталам, и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно за то будущее, о котором Ечкин говорил с такою уверенностью. Да, приходил конец всякой старинке и старинным людям. Как хочешь, приспособляйся по-новому. Да, страшно
будет жить простому человеку.
К Ечкину старик понемногу привык, даже больше — он начал уважать в нем его удивительный ум и еще более удивительную энергию. Таким людям и на свете
жить. Только в глубине души все-таки оставалось какое-то органическое недоверие именно к «жиду», и с этим Тарас Семеныч никак не мог совладеть.
Будь Ечкин кровный русак, совсем бы другое дело.
Когда ваша Устенька
будет жить в моем доме, то вы можете точно так же прийти к девочкам в их комнату и сделать точно такую же ревизию всему.
— То
есть как это Устенька
будет жить в вашем доме, Болеслав Брониславич?
— Послушай, Харитина, поговорим серьезно… Ведь надо чем-нибудь
жить.
Есть у вас что-нибудь про черный день?
— Что тут обсуждать, когда я все равно ничего не понимаю? Такую дуру вырастили тятенька с маменькой… А знаешь что? Я
проживу не хуже, чем теперь… да.
Будут у меня руки целовать, только бы я
жила попрежнему. Это уж не Мышников сделает, нет… А знаешь, кто?
— Это он только сначала о Полуянове, а потом и до других доберется, — толковали купцы. — Что же это такое будет-то? Раньше
жили себе, и никому дела до нас не
было… Ну, там пожар, неурожай, холера, а от корреспондента до сих пор бог миловал. Растерзать его мало, этого самого корреспондента.
—
Буду здесь
жить, и конец! — повторяла она. — Пусть и меня описывают!
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы и те понимают, что попрежнему
жить нельзя.
Было время, да отошло… да… У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку. И как еще ловко подвел. Сам же и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча, да не здесь, а в городе? Писарь даже сел, точно его кто ударил, а потом громко засмеялся.
— Ничего,
поживем. На всякую загадку
есть своя отгадка.
— А вот помру, так все поправитесь, — ядовито ответил Михей Зотыч, тряхнув головой. — Умнее отца
будете жить. А сейчас-то надо бы тебя, милый сынок, отправить в волость, да всыпать горячих штук полтораста, да прохладить потом в холодной недельки с две. Эй, Вахрушка!
— Да что ты из меня
жилы тянешь… Уходи, ежели хочешь
быть цел! Так и своей Прасковье Ивановне скажи! Одним словом, убирайся ко всем чертям!
Он не чувствовал на себе теперь жадного внимания толпы, а видел только ее одну, цветущую, молодую, жизнерадостную, и понял то, что они навеки разлучены, и что все кончено, и что
будут уже другие
жить.
«Что же это такое? — спрашивал Галактион самого себя, когда возвращался от Стабровского домой. — Как же другие-то
будут жить?»
Да, это
были настоящие, большие люди, и только они умели
жить по-настоящему, по-большому.
Замараев,
живя в Заполье, обнаружил необыкновенную пронырливость, и, кажется, не
было угла, где бы он не побывал, и такой щели, которую бы он не обнюхал с опытностью настоящего сыщика. Эта энергия удивляла Галактиона, и он раз, незадолго до отъезда в резиденцию Прохорова и К o, спросил...