Неточные совпадения
Описываемая сцена происходила на улице,
у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько
других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
Погоня сбилась в одну кучку
у поскотины. Мужики ошалелыми глазами глядели
друг на
друга.
— Ах, аспид! ах, погубитель! — застонал старик. — Видел, Михей Зотыч? Гибель моя, а не сын… Мы с Булыгиным на ножах, а он, слышь, к Булыгиным. Уж я его, головореза, три раза проклинал и на смирение посылал в степь, и своими руками терзал — ничего не берет.
У других отцов сыновья — замена, а мне нож вострый. Сколько я денег за него переплатил!
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив
других ниже себя оказать.
У нас в Заполье по-богатому все дома налажены, так оно и совестно свиньей быть.
—
У нас между первой и второй не дышат, — объяснил он. — Это по-сибирски выходит.
У нас все в Заполье не дураки выпить. Лишнее в
другой раз переложим, а в компании нельзя. Вот я и стар, а компании не порчу… Все бросить собираюсь.
— Другие-то вон как
у вас поживают в Заполье. Недалеко ходить, взять хоть того же Харитона Артемьича. Одним словом, светленько живут.
—
Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких горниц не обегают. Нет, ничего, хорошие люди не брезгуют… Много
у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им все по-модному.
— Ведь вот вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все
у вас как по-писаному, как следует быть… Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а не съели
друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион
другое, —
у того что-то было на уме, хотя старик и не выпытывал прежде времени.
— Ты
у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а
у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и
другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
Получив вольную (действие происходило в сороковых годах), Михей Зотыч остался на заводах. Он арендовал
у заводовладельца мельницу в верховьях Ключевой и зажил на ней совсем вольным человеком. Нужно было снова нажить капитал, чтобы выступить на
другом поприще. И этот последний шаг Михей Зотыч делал сейчас.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила
другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что
у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
— Вы доброю волею за меня идете, Серафима Харитоновна? Пожалуйста, не обижайтесь на меня: может быть,
у вас был кто-нибудь
другой на примете?
Из всей этой малыгинской родни и сборных гостей Галактиону ближе всех пришелся по душе будущий родственник, немец Штофф. Это был небольшого роста господин, немного припадавший на левую ногу. Лицо
у немца было совсем русское и даже обросло по-русски какою-то мочальною бороденкой. Знакомство состоялось как-то сразу, и будущие зятья полюбились
друг другу.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а
другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые
у него горели везде, где только можно было их посадить.
У него все завертелось перед глазами, и во время самого обряда венчания он не мог избавиться от преступной теперь мысли о
другой девушке.
— Нет, брат, шабаш, — повторяли запольские купцы. — По-старому, брат, не проживешь. Сегодня
у тебя пшеницу отнимут, завтра куделю и льняное семя, а там и до степного сала доберутся. Что же
у нас-то останется? Да, конечно. Надо все по-полированному делать, чтобы как в
других прочих местах.
— А все это проклятый Полуштоф, — ругались они за спиной. — Все от него пошло. Дай лисе хвост просунуть, она и вся залезет. А
у немцев так уж заведено:
у одного крючок,
у другого петля —
друг за дружкой и волокутся.
—
У вас есть деньги? — спросил Штофф уже совершенно
другим тоном, продолжая какую-то свою мысль.
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые сам строил. О себе и о жене он не беспокоился, а вот что будет с детишками?
У него даже сердце защемило при мысли о детях. Он больше
других любил первую дочь Милочку, а старший сын был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто не обращал на нее внимания.
— Это
у тебя веселье только на уме, — оговорила мать. —
У других на уме дело, а
у тебя пустяки.
— Нет, то
другое… Мало ли кого можно встретить на свадьбе, — это в счет
у нас нейдет.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек,
у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку…
У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже
других? Дома не
у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
Харитина необыкновенно скоро вошла во вкус новой обстановки и устраивала все, как
у других, то есть главным образом как
у Стабровских.
Галактион перевел разговор на
другое. Он по-купечески оценил всю их обстановку и прикинул в уме, что им стоило жить. Откуда
у исправника могут такие деньги взяться? Ведь не щепки, на дороге не подымешь.
Впрочем,
у него было несколько
других проектов, не менее блестящих, чем хлебное дело на новых основаниях.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот
у вас девочка растет, мы с ней большие
друзья, и вы о ней не хотите позаботиться.
Тарасу Семенычу было и совестно, что англичанка все распотрошила, а с
другой стороны, и понравилось, что миллионер Стабровский с таким вниманием пересмотрел даже белье Устеньки. Очень уж он любит детей, хоть и поляк. Сам Тарас Семеныч редко заглядывал в детскую, а какое белье
у Устеньки — и совсем не знал. Что нянька сделает, то и хорошо. Все дело чуть не испортила сама Устенька, потому что под конец обыска она горько расплакалась. Стабровский усадил ее к себе на колени и ласково принялся утешать.
— Конечно, конечно… Виноват,
у вас является сам собой вопрос, для чего я хлопочу? Очень просто. Мне не хочется, чтобы моя дочь росла в одиночестве.
У детей свой маленький мир, свои маленькие интересы, радости и огорчения. По возрасту наши девочки как раз подходят, потом они будут дополнять одна
другую, как представительницы племенных разновидностей.
Несколько раз Галактион хотел отказаться от конкурса, но все откладывал, — и жить чем-нибудь нужно, и
другие члены конкурса рассердятся. Вообще, как ни кинь — все клин.
У Бубновых теперь Галактион бывал совсем редко, и Прасковья Ивановна сердилась на него.
Эта новость была отпразднована
у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в первый раз принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся
у Стабровского деньги. Обед стоил на плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой арифметике, очень солидная. Ели, пили, говорили речи, поздравляли
друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался не пить, но это было невозможно. Хозяин так умел просить, что приходилось только пить.
— Маленькие заводишки Прохоров еще терпит: ну, подыши. Да и неловко целую округу сцапать. Для счету и оставляют такие заводишки, как
у Бубнова. А Стабровский-то серьезный конкурент, и с ним расчеты
другие.
— Как это он мне сказал про свой-то банк, значит, Ермилыч, меня точно осенило. А возьму, напримерно, я, да и открою ссудную кассу в Заполье, как ты полагаешь? Деньжонок
у меня скоплено тысяч за десять, вот рухлядишку побоку, — ну, близко к двадцати набежит. Есть
другие мелкие народы, которые прячут деньжонки по подпольям… да. Одним словом, оборочусь.
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы все оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы на ноги встать, вот главная причина.
У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в люди выбраться, чтобы перед
другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я говорю?
Галактион как-то чутьем понял, что Емельян едет с мельницы украдом, чтобы повидаться с женой, и ему сделалось жаль брата. Вся
у них семья какая-то такая, точно все прячутся
друг от
друга.
— Ишь как ты разлакомился там, в Заполье! — засмеялся опять Михей Зотыч. —
У вас ведь там все правые, и один лучше
другого, потому как ни бога, ни черта не знают. Жиды, да табашники, да потворщики, да жалостливые бабешки.
Галактион вскочил со стула и посмотрел на отца совсем дикими глазами. О, как он сейчас его ненавидел, органически ненавидел вот за эту безжалостность, за смех, за самоуверенность, — ведь это была его собственная несчастная судьба, которая смеялась над ним в глаза. Потом
у него все помутилось в голове. Ему так много было нужно сказать отцу, а выходило совсем
другое, и язык говорил не то. Галактион вдруг обессилел и беспомощно посмотрел кругом, точно искал поддержки.
У Голяшкина была странная манера во время разговора придвигаться к собеседнику все ближе и ближе, что сейчас как-то особенно волновало Галактиона. Ему просто хотелось выгнать этого сладкого братца, и он с большим трудом удерживался. Они стояли
друг против
друга и смотрели прямо в глаза.
— Вот ты какой, а?.. А раньше что говорил? Теперь, видно, за ум хватился.
У Малыгиных для всех зятьев один порядок: после венца десять тысяч, а после смерти родителей по разделу с
другими.
Под этим настроением Галактион вернулся домой. В последнее время ему так тяжело было оставаться подолгу дома, хотя, с
другой стороны, и деваться было некуда. Сейчас
у Галактиона мелькнула было мысль о том, чтобы зайти к Харитине, но он удержался. Что ему там делать? Да и нехорошо… Муж в остроге, а он будет за женой ухаживать.
— Некому больше, как вашему адвокату Мышникову.
У тебя с ним контры, вот он и написал. Небойсь о себе-то ничего не пишет. Некому
другому, кроме него.
— Ах, сколько дела! — повторял он, не выпуская руки Галактиона из своих рук. — Вы меня, господа, оттерли от банка, ну, да я и не сержусь, — где наше не пропало?
У меня по горло
других дел. Скажите, Луковников дома?
Пошатнулся и старик Луковников, задумавший громадную вальцовую мельницу в самом Заполье, — он хотел перехватить
у других мелкотравчатых мельников пшеницу.
— Отчего бы вам, Болеслав Брониславич, не заняться
другим делом? — решился заметить Галактион. — Ведь всякое дело
у вас пошло бы колесом.
Впрочем, и сам Галактион начинал уже терять сознание разницы между промышленным добром и промышленным злом. Это делалось постепенно, шаг за шагом.
У Галактиона начинала вырабатываться философия крупных капиталистов, именно, что мир создан специально для них, а также для их же пользы существуют и
другие людишки.
Он сделался своим человеком
у Замараевых и первым
другом.
— Да ничего, помаленьку… Очень уж много здесь народу набилось,
друг друга начинаем давить. Ходят слухи, что Прохоров тоже хочет строить винокуренный завод на Ключевой. И место выбрал
у Бакланихи.
— И то поговаривают, Галактион Михеич. Зарвался старичок… Да и то сказать, горит
у нас работа по Ключевой. Все так и рвут… Вот в Заполье вальцовая мельница Луковникова, а
другую уж строят в верховье Ключевой. Задавят они других-то крупчатников… Вот уж здесь околачивается доверенный Луковникова: за нашею пшеницей приехал. Своей-то не хватает… Что только будет, Галактион Михеич. Все точно с ума сошли, так и рвут.
Вахрушка пробежал село из конца в конец раз десять. Ноги уже плохо его слушались, но жажда оставалась. Ведь
другого раза не будет, и Вахрушка пробивался к кабацкой стойке с отчаянною энергией умирающего от жажды. Закончилась эта проба тем, что старик, наконец, свалился мертвецки пьяным
у прохоровского кабака.
— Так, так… Сказывают, что запольские-то купцы сильно начали закладываться в банке. Прежде-то этого было не слыхать… Нынче
у тебя десять тысяч, а ты затеваешь дело на пятьдесят. И сам прогоришь, да на пути и
других утопишь. Почем
у вас берут-то на заклад?