Неточные совпадения
— Ох ты, некошной! — ругается стряпка. — Шел бы, миленький, своею
дорогой…
Поел, отдохнул, надо и честь знать.
Стены везде
были оклеены бархатными
дорогими обоями, потолки лепные, мебель крыта шелком и трипом.
Это замечание поставило хозяина в тупик: обидеться или поворотить на шутку? Вспомнив про дочерей, он только замычал. Ответил бы Харитон Артемьич, — ох, как тепленько бы ответил! — да лиха беда, по рукам и ногам связан. Провел он
дорогого гостя в столовую, где уже
был накрыт стол, уставленный винами и закусками.
— Тараса Семеныча? Ступай-ка своей
дорогой… Ежели каждый полезет к Тарасу Семенычу, так ему и пообедать некогда
будет.
— Ведь вот вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все у вас как по-писаному, как следует
быть… Ведь вот сидим вместе,
пьем чай, разговариваем, а не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек
дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
Эти слова каждый раз волновали Галактиона. Деревня тоже давно надоела ему, да и делать здесь
было нечего, — и без него отец с Емельяном управятся. Собственно удерживало Галактиона последнее предприятие: он хотел открыть
дорогу зауральской крупчатке туда, на Волгу, чтоб обеспечить сбыт надолго. Нужно
было только предупредить других, чтобы снять сливки.
Бойкая жизнь Поволжья просто ошеломила Галактиона. Вот это, называется, живут вовсю. Какими капиталами ворочают, какие дела делают!.. А здесь и развернуться нельзя: все гужом идет. Не ускачешь далеко. А там и чугунка и пароходы. Все во-время, на срок. Главное, не
ест перевозка, — нет месячных распутиц, весенних и осенних, нет летнего ненастья и зимних вьюг, — везде скатертью
дорога.
Она показала Галактиону свою спальню, поразившую его своею роскошью: две кровати красного дерева стояли под каким-то балдахином, занавеси на окнах
были из розового шелка, потом великолепный мраморный умывальник,
дорогой персидский ковер во весь пол, а туалет походил на целый магазин.
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня
есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной
дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
Этот случайный разговор с писарем подействовал на Галактиона успокоивающим образом. Кажется, ничего особенного не
было сказано, а как-то легче на душе. Именно в таком настроении он поехал на другой день утром к отцу. По
дороге встретился Емельян.
— Он и без этого получил больше всех нас, — спокойно объяснял Стабровский в правлении банка. — Вы только представьте себе, какая благодарная роль у него сейчас… О, он не
будет напрасно терять
дорогого времени! Вот посмотрите, что он устроит.
Галактион молча усадил Харитину на извозчика и, кажется, готов
был промолчать всю
дорогу. Чувство страха, охватившее ее у Стабровских, сменилось теперь мучительным желанием освободиться от его присутствия и остаться одной, совершенно одной. Потом ей захотелось сказать ему что-нибудь неприятное.
Замараевы не знали, как им и принять
дорогого гостя, где его посадить и чем угостить. Замараев даже пожалел про себя, что тятенька ничего не
пьет, а то он угостил бы его такою деревенскою настойкой по рецепту попа Макара, что с двух рюмок заходили бы в башке столбы.
Приставанья и темные намеки писаря все-таки встревожили Харитона Артемьича, и он вечерком отправился к старичку нотариусу Меридианову, с которым водил дела. Всю
дорогу старик сердился и ругал проклятого писаря. Нотариус
был дома и принял гостя в своем рабочем кабинете.
Эти Харитинины десять тысяч Галактиону
были особенно
дороги.
— Ну, принимай
дорогих гостей, — проговорил Михей Зотыч. — Незваные-то гости подороже
будут званых.
— Я его бранила всю
дорогу… да, — шептала она, глотая слезы. — Я только
дорогой догадалась, как он смеялся и надо мной и над тобой. Что ж, пусть смеются, — мне все равно. Мне некуда идти, Галактион. У меня вся душа выболела. Я
буду твоей кухаркой, твоей любовницей, только не гони меня.
Они по целым часам ждали его в банке, теряя
дорогое время, выслушивали его грубости и должны
были заискивающе улыбаться, когда на душе скребли кошки и накипала самая лютая злоба.
— Да, теперь все
будет зависеть от железной уральской
дороги, когда ее проведут от Перми до Тюмени, — ораторствовал Ечкин. — Вся картина изменится сразу… Вот случай заодно провести ветвь на Заполье.
Из «мест не столь отдаленных» Полуянов шел целый месяц, обносился, устал, изнемог и все-таки
был счастлив.
Дорогой ему приходилось питаться чуть не подаянием. Хорошо, что Сибирь — золотое дно, и «странного» человека везде накормят жальливые сибирские бабы. Впрочем, Полуянов не оставался без работы: писал по кабакам прошения, солдаткам письма и вообще представлял своею особой походную канцелярию.
Прохоров подумал и согласился, что в этом «мундире», пожалуй, и лучше явиться в Заполье. Конечно, Полуянов
был медвежья лапа и драл с живого и мертвого, но и другие-то хороши… Те же, нынешние, еще почище
будут, только ни следу, ни
дороги после них, — очень уж ловкий народ.
Ей часто делалось больно, когда упоминалось это
дорогое для нее имя с очень злыми комментариями, — и больно и досадно, а нельзя
было не согласиться.
— И
будешь возить по чужим дворам, когда дома угарно. Небойсь стыдно перед детьми свое зверство показывать… Вот так-то, Галактион Михеич! А ведь они, дети-то, и совсем большие вырастут. Вырасти-то вырастут, а к отцу путь-дорога заказана. Ах, нехорошо!.. Жену не жалел, так хоть детей бы пожалел. Я тебе по-стариковски говорю… И обидно мне на тебя и жаль. А как жалеть, когда сам человек себя не жалеет?
От этой операции нажились главным образом верховые мельники, стоявшие в самом горле, то
есть у железной
дороги.
Проезжая мимо Суслона, Луковников завернул к старому благоприятелю попу Макару. Уже в больших годах
был поп Макар, а все оставался такой же. Такой же худенький, и хоть бы один седой волос. Только с каждым годом старик делался все ниже, точно его гнула рука времени. Поп Макар ужасно обрадовался
дорогому гостю и под руку повел его в горницы.
— Да ты слушай: настоящее место. Он
будет в Заполье железную
дорогу строить, а я смотрителем.
—
Будет стеариновые свечи возить с закрытого завода, — вышучивал Штофф. — Даже можно так и назвать: стеариновая
дорога…
— Что-нибудь тут кроется, господа, — уверял Стабровский. — Я давно знаю Бориса Яковлича. Это то, что называют гением без портфеля. Ему недостает только денег, чтобы
быть вполне порядочным человеком. Я часто завидую его уму… Ведь это удивительная голова, в которой фейерверком сыплются самые удивительные комбинации. Ведь нужно
было придумать
дорогу…
Так братья и не успели переговорить. Впрочем, взглянув на Симона, Галактион понял, что тут всякие разговоры излишни. Он опоздал. По
дороге в комнату невесты он встретил скитского старца Анфима, — время проходило, минуя этого человека, и он оставался таким же черным, как в то время, когда венчал Галактиона. За ним в скит
был послан нарочный гонец, и старик только что приехал.
Скитские старцы ехали уже второй день. Сани
были устроены для езды в лес, некованные, без отводов, узкие и на высоких копыльях. Когда выехали на настоящую твердую
дорогу, по которой заводские углепоставщики возили из куреней на заводы уголь, эти лесные сани начали катиться, как по маслу, и несколько раз перевертывались. Сконфуженная лошадь останавливалась и точно с укором смотрела на валявшихся по
дороге седоков.
В другом месте скитники встретили еще более ужасную картину. На
дороге сидели двое башкир и прямо выли от голодных колик. Страшно
было смотреть на их искаженные лица, на дикие глаза. Один погнался за проезжавшими мимо пошевнями на четвереньках, как дикий зверь, — не
было сил подняться на ноги. Старец Анфим струсил и погнал лошадь. Михей Зотыч закрыл глаза и молился вслух.
Из Суслона скитники поехали вниз по Ключевой. Михей Зотыч хотел посмотреть, что делается в богатых селах. Везде
было то же уныние, как и в Суслоне. Народ потерял голову. Из-под Заполья вверх по Ключевой быстро шел голодный тиф. По
дороге попадались бесцельно бродившие по уезду мужики, — все равно работы нигде не
было, а дома сидеть не у чего. Более малодушные уходили из дому, куда глаза глядят, чтобы только не видеть голодавшие семьи.
Толпа продолжала наступать, и когда передние окружили Михея Зотыча, Анфим не вытерпел и понукнул лошадь. Кто-то хотел загородить ему
дорогу, кто-то хватался за поводья, но лошадь
была ученая и грудью пробила живую стену. Мелькнули только искаженные злобой лица, сжатые кулаки. Кто-то сдернул с Анфима шапку. Полетела вдогонку толстая палка. Все это случилось так быстро, что Анфим опомнился только за околицей.
Рабочие руки
были страшно
дороги, да и
было их немного.
Чем больше шло время к весне, тем сильнее росла нужда, точно пожар. Раз, когда Устенька вернулась домой из одной поездки по уезду, ее ждала записка Стабровского, кое-как нацарапанная карандашом: «
Дорогой друг, заверните сегодня вечером ко мне. Может
быть, это вам
будет неприятно, но вас непременно желает видеть Харитина. Ей что-то нужно сказать вам, и она нашла самым удобным, чтоб объяснение происходило в моем присутствии. Я советую вам повидаться с ней».
А ты
поешь дорогого-то сибирского хлебца, поголодуй, поплачь, повытряси дурь-то, которая накопилась в тебе, и сойдет все, как короста в бане.
— Ну, плохой антихрист, который
будет по
дорогам бегать! К настоящему-то сами все придут и сами поклонятся. На, радуйся, все мы твои, как рыба в неводу… Глад-то
будет душевный, а не телесный. Понял?
Стоял уже конец весны. Выпадали совсем жаркие дни, какие бывают только летом. По
дороге из Заполья к Городищу шли три путника, которых издали можно
было принять за богомолов. Впереди шла в коротком ситцевом платье Харитина, повязанная по-крестьянски простым бумажным платком. За ней шагали Полуянов и Михей Зотыч. Старик шел бодро, помахивая длинною черемуховою палкой, с какою гонят стада пастухи.
Горохов мыс выдавался в Ключевую зеленым языком. Приятно
было свернуть с пыльной
дороги и брести прямо по зеленой сочной траве, так и обдававшей застоявшимся тяжелым ароматом. Вышли на самый берег и сделали привал. Напротив, через реку, высились обсыпавшиеся красные отвесы крутого берега, под которым проходила старица, то
есть главное русло реки.