— Вот в том-то и дело, что совсем не доктор… да-с. А некоторый другой человек… Мы сперва-то тоже на
доктора подумали, что подкупил его Прохоров, а потом и оказалось…
Неточные совпадения
Галактиона удивило, что вся компания, пившая чай в думе, была уже здесь — и двое Ивановых, и трое Поповых, и Полуянов, и старичок с утиным носом, и
доктор Кочетов. Галактион
подумал, что здесь именины, но оказалось, что никаких именин нет. Просто так, приехали — и делу конец. В большой столовой во всю стену был поставлен громадный стол, а на нем десятки бутылок и десятки тарелок с закусками, — у хозяина был собственный ренсковый погреб и бакалейная торговля.
— И все-таки жаль, —
думал вслух
доктор. — Раньше я говорил то же, а когда посмотрел на него мертвого… В последнее время он перестал совсем пить, хотя уж было поздно.
— А доктор-то как? —
думала она вслух. — Вдруг он не согласится?.. Агния в годках, да и лицом не дошла.
«А ведь посаженая маменька того…» —
думал доктор, расхаживая в ожидании мадеры по гостиной.
«За кого они меня принимают, черт их всех побери?» — с ожесточением
думал про себя
доктор, чувствуя, что всех ненавидит.
«Какие они все хорошие, простые и добрые! —
думал часто
доктор. — И Устенька, и Тарас Семеныч, и Стабровский, и мисс Дудль…»
Конечно, все это было глупо, но уж таковы свойства всякой глупости, что от нее никуда не уйдешь.
Доктор старался не
думать о проклятом письме — и не мог. Оно его мучило, как смертельный грех. Притом иметь дело с открытым врагом совсем не то, что с тайным, да, кроме того, здесь выступали против него целою шайкой. Оставалось выдерживать характер и ломать самую дурацкую комедию.
Устенька не могла не согласиться с большею половиной того, что говорил
доктор, и самым тяжелым для нее было то, что в ней как-то пошатнулась вера в любимых людей. Получился самый мучительный разлад, заставлявший
думать без конца. Зачем
доктор говорит одно, а сам делает другое? Зачем Болеслав Брониславич, такой умный, добрый и любящий, кого-то разоряет и помогает другим делать то же? А там, впереди, поднимается что-то такое большое, неизвестное, страшное и неумолимое.
Несколько раз
доктор думал совсем отказаться от взятой на себя роли, тем более что во всем этом деле ему было в чужом пиру похмелье; он даже раза два заходил к Майзелю с целью покончить все одним ударом, но, как все бесхарактерные люди, терялся и откладывал тяжелое объяснение до следующего дня.
Всю дорогу
доктор думал не о жене, не об Андрее, а об Абогине и людях, живших в доме, который он только что оставил. Мысли его были несправедливы и нечеловечно жестоки. Осудил он и Абогина, и его жену, и Папчинского, и всех, живущих в розовом полумраке и пахнущих духами, и всю дорогу ненавидел их и презирал до боли в сердце. И в уме его сложилось крепкое убеждение об этих людях.
Ответа не последовало. Слепень продолжал летать и стучать по потолку. Со двора не доносилось ни звука, точно весь мир заодно с
доктором думал и не решался говорить. Ольга Ивановна уже не плакала, а по-прежнему в глубоком молчании глядела на цветочную клумбу. Когда Цветков подошел к ней и сквозь сумерки взглянул на ее бледное, истомленное горем лицо, у нее было такое выражение, какое ему случалось видеть ранее во время приступов сильнейшего, одуряющего мигреня.
— Гага — бои… бои… — повторил он несколько раз… — Никак нельзя было понять этих слов.
Доктор думал, что он угадал и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
Неточные совпадения
Левин посмотрел на него, спрашивая взглядом, смеется ли он над ним. Но
доктор и не
думал смеяться.
— А мы
думали вас застать на поле, Василий Семеныч, — обратилась она к
доктору, человеку болезненному, — вы были там?
«То-то пустобрех»,
думал он, применяя в мыслях это название из охотничьего словаря к знаменитому
доктору и слушая его болтовню о признаках болезни дочери.
— А знаешь, я о тебе
думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот
доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Петр Дмитрич! — жалостным голосом начал было опять Левин, но в это время вышел
доктор, одетый и причесанный. «Нет совести у этих людей, —
подумал Левин. — Чесаться, пока мы погибаем!»