Неточные совпадения
Старик
в халате точно скатывается с террасы по внутренней лесенке и кубарем вылетает на двор. Подобрав полы халата, он заходит сзади лошади и
начинает на нее махать руками.
В Заполье из дворян проживало человек десять, не больше, да и те все были наперечет,
начиная с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и еще более неизвестно зачем.
Нравился девушкам и другой брат, Емельян. Придет на девичник, сядет
в уголок и молчит, как пришитый. Сначала все девушки как-то боялись его, а потом привыкли и насмелились до того, что сами
начали приставать к нему и свои девичьи шутки шутить.
— Зачем вы здесь живете, Карл Карлыч? — спрашивал Галактион
в том же откровенном тоне,
в каком
начал немец.
Устраивался круг, и Полуянов пускался
в пляс. Харитина действительно плясала русскую мастерски, и мать только удивлялась, где она могла научиться разным вывертам. Такая пляска заканчивалась каким-нибудь неистовым коленом разудалого исправника: он
начинал ходить колесом, кувыркался через голову и т. д.
Кончилось тем, что
начал метать Огибенин и
в несколько талий проиграл не только все, что выиграл раньше, но и все деньги, какие были при нем, и деньги Шахмы.
Молодой Колобов понравился всем
в Суслоне: и учен, и прост, и ловок. Зато молодая не пришлась по вкусу,
начиная с сестры Анны. Очень уж модная и на все фыркает.
Галактион объяснил, и писарь только развел руками. Да, хитрая штучка, и без денег и с деньгами. Видно, не старые времена, когда деньги
в землю закапывали да по подпольям прятали. Вообще умственно. Писарь
начинал смотреть теперь на Галактиона с особенным уважением, как на человека, который из ничего сделает, что захочет. Ловкий мужик, нечего оказать.
Писарь давно обленился, отстал от всякой работы и теперь казнился, поглядывая на молодого зятя, как тот поворачивал всякое дело. Заразившись его энергией, писарь
начал заводить строгие порядки у себя
в доме, а потом
в волости. Эта домашняя революция закончилась ссорой с женой, а
в волости взбунтовался сторож Вахрушка.
Счастье влюбленной
в мужа Серафимы кололо глаза засидевшейся
в деревне Анне. Вместе росли, а судьба разная. Анна
начинала теперь придираться к мужу и на каждом шагу ставила ему
в пример Галактиона.
Эти хозяйские шуточки нагоняли на Вахрушку настоящую тоску, и он
начинал угрюмо молчать.
В корень изводил его хитрый старичонко, точно песку
в башку насыпет.
В Вахрушке, по мере того как они удалялись вглубь бассейна Ключевой, все сильнее сказывался похороненный солдатчиной коренной русский пахарь. Он то и дело соскакивал с телеги, тыкал кнутовищем
в распаханную землю и
начинал ругаться.
По зимам проворные немцы
начали устраивать
в клубе семейные вечера с танцами, благотворительные «лотереи-аллегри», а главное, напропалую дулись
в карты.
В последнюю зиму, когда строился у Стабровского завод, немец
начал бывать у Колобовых совсем часто. Дело было зимой, и нужно было закупать хлеб на будущий год, а главный рынок устраивался
в Суслоне.
Дело громадное и будет зависеть от тысячи случайностей,
начиная с самой жестокой конкуренции, какая существует только
в нашем водочном деле.
У жены Галактион тоже не взял ни копейки, а заехал
в Суслон к писарю и у него занял десять рублей. С этими деньгами он отправился
начинать новую жизнь. На отца Галактион не сердился, потому что этого нужно было ожидать.
Галактион опустил глаза, чувствуя, как
начинает краснеть. Ему как-то вся кровь бросилась
в голову. Агния смотрела на него добрыми глазами и печально улыбалась. Она достаточно насмотрелась на все штуки сестрицы Харитины.
Анфуса Гавриловна была рада, когда Харитина
начала собираться. Ей нужно было еще заехать к портнихе,
в два магазина, потом к сестре Евлампии, потом еще
в два места. Когда Галактион надевал ей шубку, Харитина успела ему шепнуть...
У Штоффа была уже своя выездная лошадь, на которой они и отправились
в думу. Галактион опять
начал испытывать смущение. С чего он-то едет
в думу? Там все свои соберутся, а он для всех чужой. Оставалось положиться на опытность Штоффа. Новая дума помещалась рядом с полицией. Это было новое двухэтажное здание, еще не оштукатуренное. У подъезда стояло несколько хозяйских экипажей.
Потом Харитина вдруг замолчала, пригорюнилась и
начала смотреть на Галактиона такими глазами, точно видела его
в первый раз. Гость пил чай и думал, какая она славная, вот эта Харитина. Эх, если б ей другого мужа!.. И понимает все и со всяким обойтись умеет, и развеселится, так любо смотреть.
В первый еще раз Галактиону пришлось столкнуться с нечистым делом, и он поколебался, продолжать его или бросить
в самом
начале.
— Это ваше счастие… да… Вот вы теперь будете рвать по частям, потому что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены,
начали бы глотать большими кусками, как этот ваш Мышников… Я знаю несколько таких полированных купчиков, и все на одну колодку… да. Хоть ты его
в семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
Для Ечкина это было совсем не убедительно. Он развил широкий план нового хлебного дела, как оно ведется
в Америке. Тут были и элеватор, и подъездные пути, и скорый кредит, и заграничный экспорт, и интенсивная культура, — одним словом, все, что уже существовало там, на Западе. Луковников слушал и мог только удивляться. Ему
начинало казаться, что это какой-то сон и что Ечкин просто его морочит.
К Ечкину старик понемногу привык, даже больше — он
начал уважать
в нем его удивительный ум и еще более удивительную энергию. Таким людям и на свете жить. Только
в глубине души все-таки оставалось какое-то органическое недоверие именно к «жиду», и с этим Тарас Семеныч никак не мог совладеть. Будь Ечкин кровный русак, совсем бы другое дело.
Свидетелями этой сцены были Анфуса Гавриловна, Харитон Артемьич и Агния. Галактион чувствовал только, как вся кровь бросилась ему
в голову и он
начинает терять самообладание. Очевидно, кто-то постарался и насплетничал про него Серафиме. Во всяком случае, положение было не из красивых, особенно
в тестевом доме. Сама Серафима показалась теперь ему такою некрасивой и старой. Ей совсем было не к лицу сердиться. Вот Харитина, так та делалась
в минуту гнева еще красивее, она даже плакала красиво.
Страшная тоска охватывала Галактиона, и он
начинал чувствовать себя чужим человеком
в собственном доме.
Галактион
начинал побаиваться, как бы не запутаться с этим делом
в чужих плутнях.
Несколько раз она удерживала таким образом упрямого гостя, а он догадался только потом, что ей нужно было от него. О чем бы Прасковья Ивановна ни говорила, а
в конце концов речь непременно сводилась на Харитину. Галактиону делалось даже неловко, когда Прасковья Ивановна
начинала на него смотреть с пытливым лукавством и чуть-чуть улыбалась…
Галактион понимал только одно, что не сегодня-завтра все конкурсные плутни выплывут на свежую воду и что нужно убираться отсюда подобру-поздорову. Штоффу он
начинал не доверять. Очень уж хитер немец. Вот только бы банк поскорее открыли. Хлопоты по утверждению банковского устава вел
в Петербурге Ечкин и писал, что все идет отлично.
Полуянов
в какой-нибудь месяц страшно изменился,
начиная с того, что уже по необходимости не мог ничего пить. С лица спал пьяный опух, и он казался старше на целых десять лет. Но всего удивительнее было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с одной стороны — какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой — моменты сумасшедшей ярости.
— Свое-то маленькое бросил, Галактион Михеич, а за большим чужим погнался. С бритоусыми и табашниками
начал знаться, с жидами и немцами смесился… Они-то, как волки, пришли к нам, а ты
в ихнюю стаю забежал… Ох, нехорошо, Галактион Михеич! Ох, велики наши грехи, и конца им нет!.. Зачем подружию милую обидел? Чадо милое, не лютуй, не злобься, не впадайся
в ненужную ярость, ибо великий ответ дадим на великом судилище христове…
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом
в Суслон. Он
в последнее время вообще сильно волновался и
начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
— Думал: помру, — думал он вслух. — Тяжело душеньке с грешным телом расставаться… Ох, тяжело! Ну, лежу и думаю: только ведь еще жить
начал… Раньше-то
в египетской работе состоял, а тут на себя… да…
Так, выпивши, он впадал
в обличительное настроение и
начинал громить «плутократов».
— Во-первых, вы не должны мне говорить «вы», будущая посаженая мать, — ответил доктор, крепко притягивая к себе сваху за талию, — они ехали
в одних санях, — а во-вторых, я хочу мадеры, чтобы вспрыснуть удачное
начало.
Но он чуть не бросил всего
в самом
начале, когда узнал, что не попал
в члены банковского правления, чего, видимо, ожидал.
Суслонский писарь отправился к Харитине «на той же ноге» и застал ее дома, почти
в совершенно пустой квартире. Она лежала у себя
в спальне, на своей роскошной постели, и курила папиросу. Замараева больше всего смутила именно эта папироса, так что он не знал, с чего
начать.
Галактион больше не разговаривал с ней и старался даже не смотреть
в ее сторону. Но он не мог не видеть Ечкина, который ухаживал за Харитиной с откровенным нахальством. У Галактиона перед глазами
начали ходить красные круги, и он после завтрака решительным тоном заявил Харитине...
Малюсенькие, а уж
начинают понимать по-своему, что
в доме неладно.
Он опять сел к столу и задумался. Харитина ходила по комнате, заложив руки за спину. Его присутствие
начинало ее тяготить, и вместе с тем ей было бы неприятно, если бы он взял да ушел. Эта двойственность мыслей и чувств все чаще и чаще мучила ее
в последнее время.
Харитина не понимала, что Галактион приходил к ней умирать,
в нем мучительно умирал тот простой русский купец, который еще мог жалеть и себя и других и говорить о совести. Положим, что он не умел ей высказать вполне ясно своего настроения, а она была еще глупа молодою бабьей глупостью. Она даже рассердилась, когда Галактион вдруг поднялся и
начал прощаться...
Чтобы открыть действие своего завода, он
начал производить закупку хлеба
в невиданных еще размерах.
Галактион действительно целую зиму провел
в поездках по трем уездам и являлся
в Заполье только для заседаний
в правлении своего банка. Он
начинал увлекаться грандиозностью предстоявшей борьбы и работал, как вол. Домой он приезжал редким гостем и даже как-то не удивился, когда застал у себя Харитину, которая только что переехала к нему жить.
Затем доктор
начал замечать за самим собою довольно странную вещь: он испытывал
в присутствии жены с глазу на глаз какое-то гнетуще-неловкое чувство, как человек, которого все туже и туже связывают веревками, и это чувство росло, крепло и захватывало его все сильнее.
Доктор волновался молча и глухо и как-то всем телом чувствовал, что не имеет никакого авторитета
в глазах жены, а когда она была не
в духе или капризничала, он
начинал обвинять себя
в чем-то ужасном, впадал тоже
в мрачное настроение и готов был на все, чтобы Прасковья Ивановна не дулась.
Это самоедство все разрасталось, и доктор инстинктивно
начал сторониться даже людей, которые были расположены к нему вполне искренне, как Стабровский. Доктора вперед коробила мысль, что умный поляк все видит, понимает и про себя жалеет его. Именно вот это сожаление убивало доктора, поднимая
в нем остаток мужской гордости.
— О, она плохо кончит! — уверял Стабровский
в отчаянии и сам
начинал смотреть на врачей, как на чудотворцев, от которых зависело здоровье его Диди. — Теперь припадки на время прекратились, но есть двадцать первый год. Что будет тогда?
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка
начала быстро поправляться. Отец радовался, как ребенок, и со слезами на глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя
в классной больше дома, чем
в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
В малыгинском доме было много перемен,
начиная с остепенившегося хозяина и кончая принятым
в дом последним зятем.
Боевой период, когда она маялась с мужем, детьми и зятьями, миновал, и она
начинала чувствовать, что как будто уж и не нужна даже
в своем дому, а
в том роде, как гостья.