Неточные совпадения
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер
был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады
были месту. Старика окружили только
те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село
было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
—
Был такой грех, Флегонт Василич… В
том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой; все они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет…
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это
была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу,
тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не
то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо ли
было дурище наваливаться на такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь.
То ли бы дело
выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
Впрочем, она
была опытной в подобных делах и нисколько не стеснялась,
тем более что и будущий свекор ничего страшного не представлял своею особой.
Хозяйку огорчало главным образом
то, что гость почти ничего не
ел, а только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин не терял времени и за жарким переехал на херес, — значит, все
было кончено, и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно не послушает после третьей рюмки и устроит штуку. Он и устроил, как только она успела подумать.
Хоть бы богатый
был, а
то шантрапа немец.
В сущности настоящая степь
была далеко, но это название сохранялось за
тою смешанною полосою, где русская селитьба мешалась с башкирской и казачьими землями.
В Заполье из дворян проживало человек десять, не больше, да и
те все
были наперечет, начиная с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и еще более неизвестно зачем.
Совершенно отдельно стояли дома купцов-степняков,
то есть торговавших степным сырьем, как Малыгин.
Старик шел не торопясь. Он читал вывески, пока не нашел
то, что ему нужно. На большом каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.С.Луковникова». Это и
было ему нужно. В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник, он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
Михей Зотыч
был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже
был удивлен и во все глаза смотрел
то на хозяина,
то на приказчика. А хозяин шел, как ни в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
—
Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и
то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком
был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
— А
то как же… И невесту уж высмотрел. Хорошая невеста, а женихов не
было. Ну, вот я и пришел… На вашей Ключевой женюсь.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о
том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены
будет он, Михей Зотыч Колобов.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему
было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, — у
того что-то
было на уме, хотя старик и не выпытывал прежде времени.
— Что же мне говорить? — замялся Галактион. — Из твоей воли я не выхожу. Не перечу… Ну, высватал, значит так
тому делу и
быть.
— А еще
то, родитель, что
ту же бы девушку взять да самому, так оно, пожалуй, и лучше бы
было. Это я так, к слову… А вообще Серафима Харитоновна девица вполне правильная.
Этому «заводскому сыну» пришлось пройти очень тяжелую школу, пока он выбился в люди,
то есть достиг известной самостоятельности.
Но выкупиться богатому подрядчику из заводской неволи
было немыслимо: заводы не нуждались в деньгах, как помещики, а отпускать от себя богатого человека невыгодно,
то есть богатого по своей крепостной заводской арифметике.
И в
то же время нужно
было сделать все по-настоящему, чтобы не осрамиться перед другими и не запереть ход оставшимся невестам.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не
того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж
была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
Сколько тут
было хорошеньких девичьих лиц, блестевших молодостью глаз и
того беспричинного веселья, которое приходит и уходит вместе с молодостью.
Раз все-таки Лиодор неожиданно для всех прорвался в девичью и схватил в охапку первую попавшуюся девушку. Поднялся отчаянный визг, и все бросились врассыпную. Но на выручку явился точно из-под земли Емельян Михеич. Он молча взял за плечо Лиодора и так его повернул, что у
того кости затрещали, — у великого молчальника
была железная сила.
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет, не
было и не
будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое:
тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
Кончилось
тем, что начал метать Огибенин и в несколько талий проиграл не только все, что выиграл раньше, но и все деньги, какие
были при нем, и деньги Шахмы.
В писарском доме теперь собирались гости почти каждый день.
То поп Макар с попадьей,
то мельник Ермилыч.
Было о чем поговорить. Поп Макар как раз
был во время свадьбы в Заполье и привез самые свежие вести.
— Здравствуйте, Михей Зотыч, — здоровался хозяин. —
Будет вам шутки-то шутить над нами… И
то осрамили тогда на всю округу. Садитесь, гостем
будете.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу,
то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая
буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и не вдруг. Это
была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился больше всего на
то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
Будет с них и
того, если привезут бревна да камень наломают.
— А вот и смею… Не
те времена. Подавайте жалованье, и конец
тому делу.
Будет мне терпеть.
— Первое, не
есть удобно
то, что Колобовы староверы… да. А второе, жили мы без них, благодаря бога и не мудрствуя лукаво. У всех
был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что и как.
— А вы
того не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его
ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
Начать с
того, что мельницу он считал делом так себе, пока, а настоящее
было не здесь.
Немало огорчало Галактиона и
то, что не с кем ему
было в Суслоне даже поговорить по душе.
Цель старика Колобова
была объехать
тот хлебный район, который должен
был поставлять пшеницу на будущую мельницу.
Как Галактион сказал, так и вышло: жилой дом на Прорыве
был кончен к первопутку,
то есть кончен настолько, что можно
было переехать в него молодым.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго не соглашался ехать к староверам, пока писарь не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать на такие праздники. Одним словом, собралась большая и веселая компания. Как-то все выходило весело, начиная с
того, что Харитон Артемьевич никак не мог узнать зятя-писаря и все спрашивал...
Нужно
было сделать решительный шаг в
ту или другую сторону, а теперь оставалось делать такой вид, что он все принял за глупую выходку и не придает ничему серьезного значения.
Все Заполье переживало тревожное время. Кажется, в самом воздухе висела мысль, что жить по-старинному, как жили отцы и деды, нельзя. Доказательств этому
было достаточно, и самых убедительных, потому что все они били запольских купцов прямо по карману. Достаточно
было уже одного
того, что благодаря новой мельнице старика Колобова в Суслоне открылся новый хлебный рынок, обещавший в недалеком будущем сделаться серьезным конкурентом Заполью. Это
была первая повестка.
Доставалось на орехи и «полуштофову тестю»,
то есть Харитону Артемьичу. Он первый призрел голого немца, да еще дочь за него замуж выдал. Вот теперь все и расхлебывай. Да и другой зять, Галактион, тоже хорош: всем мельникам запер ход, да еще рынок увел к себе в Суслон.
— Да я не о
том, немецкая душа: дело-то ваше неправильное… да. Божий дар
будете переводить да черта тешить. Мы-то с молитвой, а вам наплевать… тьфу!..
Старшему сыну Серафимы
было уже четыре года, его звали Сережей. За ним следовали еще две девочки-погодки,
то есть родившиеся через год одна после другой. Старшую звали Милочкой, младшую Катей. Как Серафима ни любила мужа, но трехлетняя, почти без перерыва, беременность возмутила и ее.
— Переедем в город, — все чаще и чаще повторяла Серафима мужу, — а
то совсем деревенские мужики
будем.
— Ах, папаша, даже рассказывать стыдно,
то есть за себя стыдно. Там настоящие дела делают, а мы только мух здесь ловим. Там уж вальцовые мельницы строят… Мы на гроши считаем, а там счет идет на миллионы.
— И
то для вас
будет выгоднее, чем сидеть здесь и ждать у моря погоды. Поверьте мне. А я вас устрою.
Видите, все иностранцы,
то есть не русские фамилии, а это неудобно.