Неточные совпадения
—
Что же, не всем пить, — заметила политично хозяйка, подбирая губы оборочкой. — Честь честью,
а неволить не можем.
—
Что же, дело житейское, — наставительно ответил гость и вздохнул. —
А кто осудит, тот и грех на себя примет, Анфуса Гавриловна.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам,
а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие.
А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли.
Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— Ведь вот вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все у вас как по-писаному, как следует быть… Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем,
а не съели друг друга. И дела раньше делали…
Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
—
Что же, будем строиться, — согласился Галактион. — Мы проезжали мимо Суслона. Место подходящее…
А только я бы лучше на устье Ключевой поставил мельницу.
—
А еще то, родитель,
что ту
же бы девушку взять да самому, так оно, пожалуй, и лучше бы было. Это я так, к слову…
А вообще Серафима Харитоновна девица вполне правильная.
Эта сцена более всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал,
что это он виноват,
что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой, как делывалось в старину. Боится старик, чтобы Галактион не выкинул такую
же штуку, как он, Емельян. Вот и торопится… Совестно стало большаку,
что из-за него заедают чужой век. И
что это накатилось на старика?
А Галактион выдержал до конца и ничем не выдал своего настроения.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении.
А главное, очень уж пришелся он по душе невесте.
Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Писарь Замараев про себя отлично сознавал недосягаемые совершенства нового родственника, но удивлялся ему про себя, не желая покориться жене. Ну
что же, хорош — и пусть будет хорош,
а мы и в шубе навыворот проживем.
— Нет, брат, шабаш, — повторяли запольские купцы. — По-старому, брат, не проживешь. Сегодня у тебя пшеницу отнимут, завтра куделю и льняное семя,
а там и до степного сала доберутся.
Что же у нас-то останется? Да, конечно. Надо все по-полированному делать, чтобы как в других прочих местах.
— Ты это
что же затеваешь-то? — ворчал Михей Зотыч. — Мы тут вот мучку мелем,
а ты хлеб собираешься изводить на проклятое зелье.
Галактион любил тещу, как родную мать, и рассказал ей все. Анфуса Гавриловна расплакалась,
а потом обрадовалась,
что зять будет жить вместе с ними. Главное — внучата будут тут
же.
—
А для
чего же тогда жить?
Что было тут говорить? Больной несколько раз избавлялся от своих галлюцинаций,
а потом начиналась та
же история.
—
Что же, вы правы, — равнодушно согласился доктор, позабыв о Галактионе. — И мы тоже… да. Ну,
что лечить, например, вашего супруга, который представляет собой пустую бочку из-под мадеры?
А вы приглашаете, и я еду, прописываю разную дрянь и не имею права отказаться. Тоже комедия на законном основании.
—
А между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь еврей такой
же человек. Среди евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним словом, предрассудок.
А что верно, так это то,
что мы люди рабочие и из ничего создаем капиталы. Опять-таки: никто не мешает работать другим.
А если вы не хотите брать богатства, которое лежит вот тут, под носом… Упорно не хотите. И средства есть и энергия,
а только не хотите.
— Вот
что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет?
А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, —
а зачем
же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья, и вы о ней не хотите позаботиться.
— Не отпирайся… Обещал прислать за нами лошадей через две недели,
а я прожила целых шесть, пока не догадалась сама выехать. Надо
же куда-нибудь деваться с ребятишками… Хорошо,
что еще отец с матерью живы и не выгонят на улицу.
— При
чем же я тут? Вы будете ссориться,
а я отвечай.
В течение целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно,
а робкие проявления протеста заканчивались тем,
что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом, все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие,
а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно
же было сибирскому исправнику наскочить на упрямого сибирского попа.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности,
а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь было,
а он все прикрывал и не выносил сору из избы. Взять хоть ту
же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение,
что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так,
что ни папы, ни мамы не скажут.
— Это он только сначала о Полуянове,
а потом и до других доберется, — толковали купцы. —
Что же это такое будет-то? Раньше жили себе, и никому дела до нас не было… Ну, там пожар, неурожай, холера,
а от корреспондента до сих пор бог миловал. Растерзать его мало, этого самого корреспондента.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну,
что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать,
а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы,
а я вот сижу. Да это
что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара,
а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
— Да, я знаю,
что вам все равно, — как-то печально ответила она, опуская глаза. —
Что же делать, силою милому не быть.
А я-то думала… Ну, да это все равно —
что я думала!
Ну
что же, разлюбил, бросил ее,
а как
же детей не жаль, как не стыдно будет им-то в глаза смотреть?..
— Никто
же не смел ему препятствовать, исправнику, — говорили между собой мужики, —
а поп Макар устиг и в тюрьму посадил… Это все одно,
что медведю зубы лечить.
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы и те понимают,
что попрежнему жить нельзя. Было время, да отошло… да… У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку. И как еще ловко подвел. Сам
же и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль.
А что, если самому на манер Ермилыча, да не здесь,
а в городе? Писарь даже сел, точно его кто ударил,
а потом громко засмеялся.
—
Что же, я могу составить тебе планы и сметы,
а выстроите и без меня. У меня своего дела по горло.
— Сам
же запустошил дом и сам
же похваляешься. Нехорошо, Галактион,
а за чужие-то слезы бог найдет. Пришел ты,
а того не понимаешь,
что я и разговаривать-то с тобой по-настоящему не могу. Я-то скажу правду,
а ты со зла все на жену переведешь. Мудрено с зятьями-то разговаривать. Вот выдай свою дочь, тогда и узнаешь.
—
А вы, ваше степенство, небось рады, да?
Что же, это в порядке вещей: сегодня Бубнов умер от купеческого запоя,
а завтра умрем мы с вами. Homo sum, nihil humanum alienum puto… [Я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо… (лат.)]
—
Что же, может быть… Все может быть.
А я не помню… Да и где все одному человеку упомнить?
— Был муж,
а теперь арестант…
Что же, по-твоему, я пойду за ним с арестантскою партией в ссылку… надену арестантский халат и пойду? Покорно благодарю!
В малыгинском доме поднялся небывалый переполох в ожидании «смотрин». Тут своего горя не расхлебаешь: Лиодор в остроге, Полуянов пойдет на поселение,
а тут новый зять прикачнулся. Главное,
что в это дело впуталась Бубниха, за которую хлопотала Серафима. Старушка Анфуса Гавриловна окончательно ничего не понимала и дала согласие на смотрины в минуту отчаяния.
Что же, посмотрят — не съедят.
—
А вы тут засудили Илью Фирсыча? — болтал писарь, счастливый,
что может поговорить. — Слышали мы еще в Суслоне… да. Жаль, хороший был человек. Тоже вот и про банк ваш наслышались.
Что же, в добрый час… По другим городам везде банки заведены. Нельзя отставать от других-то, не те времена.
—
А за доктора… Значит, сама нашла свою судьбу. И то сказать, баба пробойная, — некогда ей горевать.
А я тут встретил ее брата, Голяшкина. Мы с ним дружки прежде бывали. Ну, он мне все и обсказал. Свадьба после святок…
Что же, доктор маху не дал. У Прасковьи Ивановны свой капитал.
— Большим кораблям большое плавание,
а мы около бережку будем ползать… Перед отъездом мы с попом Макаром молебствие отслужили угодникам бессребренникам. Как
же, все по порядку. Тоже и мы понимаем, как и што следует: воздадите кесарево кесарю… да. Главная причина, Галактион Михеич,
что жаль мелкие народы. Сейчас-то они вон сто процентов платят,
а у меня будут платить всего тридцать шесть… Да там еще кланялись сколько, да еще отрабатывали благодарность,
а тут на, получай, и только всего.
—
Что же, мы со своей стороны сделали все, — объяснил он. — Прохорову обойдется его упрямство тысяч в пятьдесят — и только. Вот всегда так… Хочешь человеку добро сделать, по совести,
а он на стену. Будем воевать.
—
Что же, и отлично, — одобрил он эту новую выходку. — Симе одной скучно,
а вдвоем вам будет веселее.
Впрочем, и сам Галактион начинал уже терять сознание разницы между промышленным добром и промышленным злом. Это делалось постепенно, шаг за шагом. У Галактиона начинала вырабатываться философия крупных капиталистов, именно,
что мир создан специально для них,
а также для их
же пользы существуют и другие людишки.
— Боже мой, за
что ты меня наказываешь? — стонал Стабровский, ломая руки. — Ведь живут
же дети бедняков, нищие, подкидыши, и здоровы,
а у меня одна дочь… Ах, Дидя, Дидя!
Например, ему хотелось посидеть вечер у Стабровского, где всегда есть кто-нибудь интересный,
а он оставался дома из страха,
что это не понравится Прасковье Ивановне, хотя он сознавал в то
же время,
что ей решительно все равно и
что он ей нужен столько
же, как прошлогодний снег.
Раньше доктор изредка завертывал в клуб,
а теперь бросил и это из страха скандала.
Что стоило какому-нибудь пьяному купчине избить его, — личная неприкосновенность в Заполье ценилась еще слишком низко. Впрочем, доктор приобрел благодаря этим злоключениям нового друга в лице учителя греческого языка только
что открытой в Заполье классической прогимназии, по фамилии Харченко. Кстати, этот новый человек сейчас
же по приезде на место служения женился на Агнии Малыгиной, дополнив коллекцию малыгинских зятьев.
— Ну, мне-то не нужно… Я так, к слову.
А про других слыхал,
что начинают закладываться. Из наших
же мельников есть такие, которые зарвутся свыше меры,
а потом в банк.
— Ух, надоела мне эта самая деревенская темнота! — повторял он. — Ведь я-то не простой мужик, Галактион Михеич,
а свою полировку имею… За битого двух небитых дают. Конешно, Михей Зотыч жалованья мне не заплатили, это точно,
а я не сержусь…
Что же, ему, может, больше надо.
А уж в городе-то я вот как буду стараться. У меня короткий разговор: раз, два — и готово. Ха-ха… Дела не подгадим. Только вот с мертвяком ошибочка вышла.
— Нет, как он всех обошел… И даже не скрывается,
что в газеты пишет. Другой бы посовестился,
а он только смеется. Настоящий змей…
А тятенька Харитон Артемьич за него
же и на всю улицу кричит: «Катай их, подлецов, в хвост и гриву!» Тятенька весьма озлоблены. Даже как будто иногда из разума выступают. Всех ругательски ругают.
Замараев был встревожен и, не встретив сочувствия у Галактиона, даже обиделся. Помилуйте,
что же это такое? Этак всякий будет писать. Один напишет,
а прочитают-то все. Вон купцы в гостином дворе вслух газеты читают. Соберутся кучей и галдят, как черти над кашей.
— Бога мне, дураку, не замолить за Галактиона Михеича, — повторял Вахрушка, задыхаясь от рабьего усердия. —
Что я такое был?.. Никчемный человек, червь,
а тетерь… Ведь уродятся
же такие человеки, как Галактион Михеич! Глазом глянет — человек и сделался человеком… Ежели бы поп Макар поглядел теперь на меня. Х-ха!.. Ах, какое дело, какое дело!
— Для вас
же говорю, тятенька, чтобы не вышло
чего… Духовную-то нужно представить куда следует,
а потом опись имущества и всякое прочее.
— Пришел в сапогах,
а ушел босиком? На
что чище… Вон и ты какое себе рыло наел на легком-то хлебе… да.
Что же, оно уж завсегда так: лупи яичко — не сказывай, облупил — не показывай. Ну, чиновник,
а ты как думаешь, возьмут меня на вашей мельнице в заклад?
— Ну,
что же ты молчишь-то,
а еще хозяин? — спрашивал он Галактиона. — Разве гости плохи? Вместе-то нам как раз сто лет, Харитинушка. В самый раз пара.