Неточные совпадения
Да и как
было сидеть по хатам, когда так и тянуло разузнать, что делается на белом свете, а где же это можно
было получить, как не
в Дунькином
кабаке?
Дунькин
кабак был замечательным местом
в истории Ключевского завода, как связующее звено между тремя концами.
Часть кабацкой публики столпилась около этого крылечка, потому что
в кабаке было уж очень людно и не вдруг пробьешься к стойке, у которой ловко управлялась сама Рачителиха, видная и гладкая баба
в кумачном сарафане.
Действительно,
в углу
кабака, на лавочке, примостились старик хохол Дорох Ковальчук и старик туляк Тит Горбатый. Хохол
был широкий
в плечах старик, с целою шапкой седых волос на голове и маленькими серыми глазками; несмотря на теплое время, он
был в полушубке, или, по-хохлацки,
в кожухе. Рядом с ним Тит Горбатый выглядел сморчком: низенький, сгорбленный, с бородкой клинышком и длинными худыми руками, мотавшимися, как деревянные.
В кабаке стоял дым коромыслом. Из дверей к стойке едва можно
было пробиться. Одна сальная свечка, стоявшая у выручки, едва освещала небольшое пространство, где действовала Рачителиха. Ей помогал красивый двенадцатилетний мальчик с большими темными глазами. Он с снисходительною важностью принимал деньги, пересчитывал и прятал под стойку
в стоявшую там деревянную «шкатунку».
Пошатываясь, старики побрели прямо к стойке; они не заметили, что
кабак быстро опустел, точно весь народ вымели. Только
в дверях нерешительно шушукались чьи-то голоса. У стойки на скамье сидел плечистый мужик
в одной красной рубахе и тихо разговаривал о чем-то с целовальничихой. Другой
в чекмене и синих пестрядинных шароварах
пил водку, поглядывая на сердитое лицо целовальничихина сына Илюшки, который косился на мужика
в красной рубахе.
В это время, пошатываясь,
в кабак входил Антип. Он размахивал шапкой и
напевал крепостную московскую песню, которую выучил
в одном сибирском остроге...
Набат точно вымел весь народ из господского дома, остались только Домнушка, Катря и Нюрочка, да бродил еще по двору пьяный коморник Антип. Народ с площади бросился к
кабаку, — всех гнало любопытство посмотреть, как
будет исправник ловить Окулка. Перепуганные Катря и Нюрочка прибежали
в кухню к Домнушке и не знали, куда им спрятаться.
Замерло все
в кабаке и около
кабака. Со стороны конторы близился гулкий топот, — это гнали верхами лесообъездчики и исправничьи казаки. Дверь
в кабаке была отворена попрежнему, но никто не смел войти
в нее. К двум окнам припали усатые казачьи рожи и глядели
в кабак.
— Готово!.. — отвечал Матюшка Гущин, который бросился
в кабак в числе первых и теперь пластом лежал на разбойнике. — Тут ён, вашескородие… здесь… Надо полагать, самый Окулко и
есть!
Этот шум обратил на себя внимание литухов, которые тоже бегали
в кабак ловить Окулка и теперь сбились
в одну кучку
в воротах доменного корпуса. Они помирали со смеху над Самоварником, и только один Сидор Карпыч
был невозмутим и попрежнему смотрел на красный глаз печи.
— Матушка, да ведь старики и
в самом деле, надо
быть, пропили Федорку! — спохватилась Лукерья и даже всплеснула руками. — С Титом Горбатым весь день
в кабаке сидели, ну и ударили по рукам…
—
В красной кумачной рубахе
буду ходить, как Окулко, и
в плисовых шароварах. Приду
в кабак — все и расступятся… Разбойник Илька пришел!..
— А ты не знал, зачем Окулко к вам
в кабак ходит? — не унимался Пашка, ободренный произведенным впечатлением. — Вот тебе и двои Козловы ботинки… Окулко-то ведь жил с твоею матерью, когда она еще
в девках
была. Ее
в хомуте водили по всему заводу… А все из-за Окулка!..
«Три пьяницы» вообще чувствовали себя прекрасно, что бесило Рачителиху, несколько раз выглядывавшую из дверей своей каморки
в кабак. За стойкой управлялся один Илюшка, потому что днем
в кабаке народу
было немного, а набивались к вечеру. Рачителиха успевала
в это время управиться около печи, прибрать ребятишек и вообще повернуть все свое бабье дело, чтобы вечером уже самой выйти за стойку.
К особенностям Груздева принадлежала феноменальная память. На трех заводах он почти каждого знал
в лицо и мог назвать по имени и отчеству, а
в своих десяти
кабаках вел счеты на память, без всяких книг. Так
было и теперь. Присел к стойке, взял счеты
в руки и пошел пощелкивать, а Рачителиха тоже на память отсчитывалась за две недели своей торговли. Разница вышла
в двух полуштофах.
Все время расчета Илюшка лежал связанный посреди
кабака, как мертвый. Когда Груздев сделал знак, Морок бросился его развязывать, от усердия к благодетелю у него даже руки дрожали, и узлы он развязывал зубами. Груздев, конечно, отлично знал единственного заводского вора и с улыбкой смотрел на его широчайшую спину. Развязанный Илюшка бросился
было стремглав
в открытую дверь
кабака, но здесь попал прямо
в лапы к обережному Матюшке Гущину.
Сборы Илюшки
были окончены
в пять минут: две новых рубахи, новые сапоги и суконное пальтишко
были связаны
в один узел и засунуты
в повозку Груздева под козла. Рачителиха, заливаясь слезами, остановилась
в дверях
кабака.
Выйдя от приказчика, старики долго шли молча и повернули прямо
в кабак к Рачителихе.
Выпив по стаканчику, они еще помолчали, и только потом уже Тит проговорил...
Ходоки упорно стояли каждый на своем, и это подняло на ноги оба мочеганских конца.
В спорах и препирательствах сторонников и противников орды принял деятельное участие даже Кержацкий конец, насколько он
был причастен
кабаку Рачителихи. Ходокам делали очные ставки, вызывали
в волость, уговаривали, но они продолжали рознить. Особенно неистовствовал Тит, так и наступавший на Коваля.
И
в кабаке, и
в волости, и на базаре, и на фабрике только и разговору
было, что о вздоривших ходоках.
— Мои совет — переезжать.
В Мурмосе
будешь жить — до всего близко… Тогда и
кабаки можешь бросить. Не люблю я этого дела, Самойло Евтихыч.
Туляцкому и Хохлацкому концам
было не до этих разговоров, потому что все жили
в настоящем. Наезд исправника решил все дело: надо уезжать. Первый пример подал и здесь Деян Поперешный. Пока другие говорили да сбирались потихоньку у себя дома, он взял да и продал свой покос на Сойге, самый лучший покос во всем Туляцком конце. Покупателем явился Никитич. Сделка состоялась, конечно,
в кабаке и «руки розняла» сама Рачителиха.
По вечерам он частенько завертывал проведать мать
в кабаке, — сам он жил на отдельной квартире, потому что у матери и без него негде
было кошку за хвост повернуть.
Про черный день у Петра Елисеича
было накоплено тысяч двенадцать, но они давали ему очень немного. Он не умел купить выгодных бумаг, а чтобы продать свои бумаги и купить новые — пришлось бы потерять очень много на комиссионных расходах и на разнице курса. Предложение Груздева пришлось ему по душе. Он доверялся ему вполне. Если что его и смущало, так это груздевские
кабаки. Но ведь можно уговориться, чтобы он его деньги пустил
в оборот по другим операциям, как та же хлебная торговля.
Когда старая Ганна Ковалиха узнала о возвращении разбитой семьи Горбатых, она ужасно всполошилась. Грозный призрак жениха-туляка для Федорки опять явился перед ней, и она опять оплакивала свою «крашанку», как мертвую. Пока еще, конечно, ничего не
было, и сват Тит еще носу не показывал
в хату к Ковалям, ни
в кабак к Рачителихе, но все равно — сваты где-нибудь встретятся и еще раз пропьют Федорку.
Макар обыкновенно
был в лесу, солдат Артем ходил по гостям или сидел на базаре,
в волости и
в кабаке, так что с домашностью раньше управлялись одни бабы.
Придут сваты
в кабак,
выпьют горилки, сядут куда-нибудь
в уголок да так и сидят молча, точно пришибленные. И
в кабаке все новый народ пошел, и все больше молодые, кержачата да хохлы, а с ними и туляки, которые посмелее.
Она прибрала Груздева
в свои руки и мечтала только о том, чтобы развязаться с
кабаком, где ей, пожалуй, уж не под силу
было управляться.
Много
было перемен
в Ключевском заводе, и только один Морок оставался прежним Мороком: так же лето он ходил
в конных пастухах, а всю зиму околачивался
в кабаке, и так же его били время от времени за разные мелкие кражи.
В кабаке Рачителихи происходило невиданное еще оживление, какого не
было даже при объявлении воли.
На стойке появилась опять водка. Бывший крепостной разбойник и крепостной управитель
выпили вместе и заставили
выпить Рачителиху, а потом, обнявшись, побрели из
кабака в волость.