Неточные совпадения
Несмотря
на эти уговоры, о. Сергей с мягкою настойчивостью
остался при
своем, что заставило Луку Назарыча посмотреть
на попа подозрительно: «Приглашают, а он кочевряжится… Вот еще невидаль какая!» Нюрочка ласково подбежала к батюшке и, прижавшись головой к широкому рукаву его рясы, крепко ухватилась за его руку. Она побаивалась седого сердитого старика.
У Морока был
свой гонор, и в течение лета он
оставался почти честным человеком, за исключением мелких краж где-нибудь
на покосе.
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка с большими серыми глазами и серьезным не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее
на одну руку и шел с
своею живою ношей как ни в чем не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич не
остался за поворотом дороги.
Все были уверены вперед, что круг унесет Матюшка Гущин, который будет бороться последним. Он уже раза два уносил круг, и обе стороны
оставались довольны, потому что каждая считала Матюшку
своим: ключевляне — потому, что Матюшка родился и вырос в Ключевском, а самосадские — потому, что он жил сейчас
на Самосадке.
Девочка
осталась без матери, отец вечно под
своею домной, а в праздники всегда пьян, — все это заставляло Таисью смотреть
на сироту, как
на родную дочь.
Куренные собаки проводили сани отчаянным лаем, а смиренный заболотский инок сердито отплюнулся, когда курень
остался назади. Только и народец, эти куренные… Всегда
на смех подымут: увязла им костью в горле эта Енафа. А не заехать нельзя, потому сейчас учнут доискиваться, каков человек через курень проехал, да куда, да зачем. Только вот другой дороги в скиты нет… Диви бы мочегане
на смех подымали, а то
свои же кержаки галятся. Когда это неприятное чувство улеглось, Кирилл обратился к Аграфене...
Старая Мавра опять
осталась с глазу
на глаз с
своею непокрытою бедностью, Наташка попрежнему в четыре часа утра уходила
на фабрику, в одиннадцать прибегала пообедать, а в двенадцать опять уходила, чтобы вернуться только к семи, когда коморник Слепень отдавал шабаш.
Оставались на прежнем положении горничная Катря да старый караульщик Антип, — первой никак нельзя было миновать кухни, а второму не было никуда другой дороги, как от
своей караушки до господской кухни.
Нюрочке делалось совестно за
свое любопытство, и она скрывалась, хотя ее так и тянуло в кухню, к живым людям. Петр Елисеич половину дня проводил
на фабрике, и Нюрочка ужасно скучала в это время, потому что
оставалась в доме одна, с глазу
на глаз все с тою же Катрей. Сидор Карпыч окончательно переселился в сарайную, а его комнату временно занимала Катря. Веселая хохлушка тоже заметно изменилась, и Нюрочка несколько раз заставала ее в слезах.
Петр Елисеич неожиданно смутился, помахал платком и торопливо ушел в
свой кабинет, а Нюрочка так и
осталась с раскрытым ртом от изумления. Вообще, что-то случилось, а что — Нюрочка не понимала, и никто ей не мог ничего объяснить. Ей показалось только, что отец точно испугался, когда она пожаловалась
на Домнушку.
В
свою очередь Груздев приехал тоже потолковать о
своих делах. По раскольничьей привычке, он откладывал настоящий разговор вплоть до ночи и разговорился только после ужина, когда Нюрочка ушла спать, а они
остались за столом с глазу
на глаз.
После обеда Груздев прилег отдохнуть, а Анфиса Егоровна ушла в кухню, чтобы сделать необходимые приготовления к ужину. Нюрочка
осталась в чужом доме совершенно одна и решительно не знала, что ей делать. Она походила по комнатам, посмотрела во все окна и кончила тем, что надела
свою шубку и вышла
на двор. Ворота были отворены, и Нюрочка вышла
на улицу. Рынок, господский дом, громадная фабрика, обступившие завод со всех сторон лесистые горы — все ее занимало.
За ужином, вместе с Илюшкой, прислуживал и Тараско, брат Окулка. Мальчик сильно похудел, а
на лице у него
остались белые пятна от залеченных пузырей. Он держался очень робко и, видимо, стеснялся больше всего
своими новыми сапогами.
Ничего не
оставалось, как вернуться в
свой Кержацкий конец
на общее посмешище.
Предварительно Петр Елисеич съездил
на Самосадку, чтобы там приготовить все, а потом уже начались серьезные сборы. Домнушка как-то выпросилась у
своего солдата и прибежала в господский дом помогать «собираться». Она горько оплакивала уезжавших
на Самосадку, точно провожала их
на смерть. Из прежней прислуги у Мухина
оставалась одна Катря, попрежнему «
на горничном положении». Тишка поступал «в молодцы» к Груздеву. Таисья, конечно, была тоже
на месте действия и управлялась вместе с Домнушкой.
До Петрова дня
оставались еще целые сутки, а
на росстани народ уже набирался. Это были все дальние богомольцы, из глухих раскольничьих углов и дальних мест. К о. Спиридонию шли благочестивые люди даже из Екатеринбурга и Златоуста, шли целыми неделями. Ключевляне и самосадчане приходили последними, потому что не боялись опоздать. Это было
на руку матери Енафе: она побаивалась за
свою Аглаиду… Не вышло бы чего от ключевлян, когда узнают ее. Пока мать Енафа мало с кем говорила, хотя ее и знали почти все.
Она с
своей стороны употребляла все меры, чтобы удержать Дороха около себя, а когда он порывался уйти к кому-нибудь
на покос, она пускала в ход последнее средство — угощала
своего пьяницу водкой, и Коваль
оставался.
Осмотрев работу, Груздев
остался на несколько дней, чтобы лично следить за делом. До ближайшей деревни было верст одиннадцать, да и та из четырех дворов, так что сначала Груздев устроился было
на своей лодке, а потом перешел
на берег. Угодливый и разбитной солдат ему нравился.
Нюрочка бросилась Парасковье Ивановне
на шею и целовала ее со слезами
на глазах. Один Ефим Андреич был недоволен, когда узнал о готовившейся экспедиции. Ему еще не случалось
оставаться одному. А вдруг что-нибудь случится с Парасковьей Ивановной? И все это придумала проклятая Таисья, чтобы ей ни дна ни покрышки… У ней там
свои дела с скитскими старцами и старицами, а зачем Парасковью Ивановну с Нюрочкой волокет за собой? Ох, неладно удумала святая душа
на костылях!
Во всех трудных случаях обыкновенно появлялась мастерица Таисья, как было и теперь. Она уже была в сарайной, когда поднимали туда
на руках Васю. Откуда взялась Таисья, как она проскользнула в сарайную раньше всех,
осталось неизвестным, да никто про это и не спрашивал. Таисья
своими руками уложила Васю
на кровать Сидора Карпыча, раздела, всего ощупала и сразу решила, что
на молодом теле и не это износится.
В этих походах против Морока главное участие принимали старики, а молодежь
оставалась в стороне, — у ней было
свое на уме.
— А вот по этому самому… Мы люди простые и живем попросту. Нюрочку я считаю вроде как за родную дочь, и жить она у нас же
останется, потому что и деться-то ей некуда. Ученая она, а тоже простая… Девушка уж
на возрасте, и пора ей
свою судьбу устроить. Ведь правильно я говорю? Есть у нас
на примете для нее и подходящий человек… Простой он, невелико за ним ученье-то, а только, главное, душа в ём добрая и хороших родителей притом.
Неточные совпадения
Простаков. От которого она и
на тот свет пошла. Дядюшка ее, господин Стародум, поехал в Сибирь; а как несколько уже лет не было о нем ни слуху, ни вести, то мы и считаем его покойником. Мы, видя, что она
осталась одна, взяли ее в нашу деревеньку и надзираем над ее имением, как над
своим.
Стародум. Как! А разве тот счастлив, кто счастлив один? Знай, что, как бы он знатен ни был, душа его прямого удовольствия не вкушает. Вообрази себе человека, который бы всю
свою знатность устремил
на то только, чтоб ему одному было хорошо, который бы и достиг уже до того, чтоб самому ему ничего желать не
оставалось. Ведь тогда вся душа его занялась бы одним чувством, одною боязнию: рано или поздно сверзиться. Скажи ж, мой друг, счастлив ли тот, кому нечего желать, а лишь есть чего бояться?
Наступала минута, когда ему предстояло
остаться на развалинах одному с
своим секретарем, и он деятельно приготовлялся к этой минуте.
Ибо, ежели градоначальник, выйдя из
своей квартиры, прямо начнет палить, то он достигнет лишь того, что перепалит всех обывателей и, как древний Марий,
останется на развалинах один с письмоводителем.
И
остался бы наш Брудастый
на многие годы пастырем вертограда [Вертоград (церковно-славянск.) — сад.] сего и радовал бы сердца начальников
своею распорядительностью, и не ощутили бы обыватели в
своем существовании ничего необычайного, если бы обстоятельство совершенно случайное (простая оплошность) не прекратило его деятельности в самом ее разгаре.