Неточные совпадения
Петр Елисеич хотел сказать еще что-то, но круто повернулся на каблуках, махнул платком и, взяв Сидора Карпыча за руку, потащил его из сарайной. Он даже
ни с кем не простился, о
чем вспомнил только на лестнице.
Что с ним
ни делали, он устоял на своем.
Маленькому Пете Мухину было двенадцать лет, когда он распрощался
с своею Самосадкой, увозя
с собой твердую решимость во
что бы то
ни стало бежать от антихристовой учебы.
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка
с большими серыми глазами и серьезным не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее на одну руку и шел
с своею живою ношей как
ни в
чем не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич не остался за поворотом дороги.
— Ты вот
что, Аграфенушка… гм… ты, значит,
с Енафой-то поосторожней, особливо насчет еды. Как раз еще окормит
чем ни на есть… Она эк-ту уж стравила одну слепую деушку из Мурмоса. Я ее вот так же на исправу привозил… По-нашему, по-скитскому, слепыми прозываются деушки, которые вроде тебя. А красивая была… Так в лесу и похоронили сердешную. Наши скитские матери тоже всякие бывают…
Чем с тобою ласковее будет Енафа, тем больше ты ее опасайся. Змея она подколодная, пряменько сказать…
Опять переминаются ходоки, —
ни тому,
ни другому не хочется говорить первым. А народ так и льнет к ним, потому всякому любопытно знать,
что они принесли
с собой.
Вообще происходило что-то непонятное, странное, и Нюрочка даже поплакала, зарывшись
с головой под свое одеяло. Отец несколько дней ходил грустный и
ни о
чем не говорил
с ней, а потом опять все пошло по-старому. Нюрочка теперь уже начала учиться, и в ее комнате стоял особенный стол
с ее книжками и тетрадками. Занимался
с ней по вечерам сам Петр Елисеич, — придет
с фабрики, отобедает, отдохнет, напьется чаю и скажет Нюрочке...
У Морока знакомых была полна фабрика: одни его били, других он сам бил. Но он не помнил
ни своего,
ни чужого зла и добродушно раскланивался направо и налево. Между прочим, он посидел в кричном корпусе и поговорил
ни о
чем с Афонькой Туляком, дальше по пути завернул к кузнецам и заглянул в новый корпус, где пыхтела паровая машина.
Морок посидел
с пудлинговыми и тоже поговорил
ни о
чем, как
с кузнецами. Около него собиралась везде целая толпа, ждавшая
с нетерпением, какое колено Морок отколет. Недаром же он пришел на фабрику, — не таковский человек. Но Морок балагурил со всеми — и только.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно
ни к кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с…
Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я говорю, Макар?
О переселенцах не было
ни слуху
ни духу, точно они сквозь землю провалились. Единственное известие привезли приезжавшие перед рождеством мужики
с хлебом, — они сами были из орды и слышали,
что весной прошел обоз
с переселенцами и ушел куда-то «на линию».
Ненависть Морока объяснялась тем обстоятельством,
что он подозревал Самоварника в шашнях
с Феклистой, работавшей на фабрике. Это была совсем некрасивая и такая худенькая девушка, у которой душа едва держалась в теле, но она как-то пришлась по сердцу Мороку, и он следил за ней издали.
С этою Феклистой он не сказал никогда
ни одного слова и даже старался не встречаться
с ней, но за нее он чуть не задушил солдатку Аннушку только потому,
что не терял надежды задушить ее в свое время.
— Вот и
с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев
с грустью в голосе. — Корень была, а не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько
ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич,
что я тогда тебя помирил
с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом у тебя меньше. Мать — первое дело…
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив глаза. Она не проронила
ни одного слова в свое оправдание, потому
что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то было на уме,
что подозревала мать Енафа, обличая ее в шашнях
с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих дочерей, и если бранила, то уж такая у ней была привычка.
— Да лет
с двадцать уголь жег, это точно… Теперь вот
ни к
чему приехал. Макар, этово-тово, в большаках остался и выход заплатил, ну, теперь уж от ево вся причина… Может, не выгонит, а может, и выгонит. Не знаю сам, этово-тово.
Нюрочка добыла себе у Таисьи какой-то старушечий бумажный платок и надела его по-раскольничьи, надвинув на лоб. Свежее, почти детское личико выглядывало из желтой рамы
с сосредоточенною важностью, и Петр Елисеич в первый еще раз заметил,
что Нюрочка почти большая. Он долго провожал глазами укатившийся экипаж и грустно вздохнул: Нюрочка даже не оглянулась на него… Грустное настроение Петра Елисеича рассеял Ефим Андреич: старик пришел к нему размыкать свое горе и не мог от слез выговорить
ни слова.
Тишка только посмотрел на нее, ничего не ответил и пошел к себе на покос, размахивая уздой. Ганна набросилась тогда на Федорку и даже потеребила ее за косу, чтобы не заводила шашней
с кержачатами. В пылу гнева она пригрозила ей свадьбой
с Пашкой Горбатым и сказала,
что осенью в заморозки окрутят их. Так решили старики и так должно быть. Федорка не проронила
ни слова, а только побелела, так
что Ганне стало ее жаль, и старуха горько заплакала.
— А нам-то какая печаль? Мы
ни овсом,
ни сеном не торгуем. Подряды на дрова, уголь и транспорт сданы
с торгов еще весной по средним ценам. Мы исполним то,
что обещали, и потребуем того же и от других. Я понимаю,
что год будет тяжелый, но важен принцип. Да…
С Мороком они жили душа в душу и свою службу исправляли
с такою ревностью,
что ни одна кража и никакое баловство не могло укрыться.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще
ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите,
что идет кто-нибудь
с просьбою, а хоть и не
с просьбою, да похож на такого человека,
что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Городничий. Ах, боже мой, вы всё
с своими глупыми расспросами! не дадите
ни слова поговорить о деле. Ну
что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я не посмотрю
ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но
с почтением поддерживается чиновниками.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы
с Христианом Ивановичем взяли свои меры:
чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б
с ними изъясняться: он по-русски
ни слова не знает.