Неточные совпадения
— С фалетуром зажаривают!.. — кричал из сарайной Тишка, счастливый, что
первый «узорил» гостей. — Вон как заухивает… Казаки
на вершных гонят!
Опрометью летевшая по двору Катря набежала
на «фалетура» и чуть не сшибла его с ног, за что и получила в бок здорового тумака. Она даже не оглянулась
на эту любезность, и только голые ноги мелькнули в дверях погреба: Лука Назарыч
первым делом потребовал холодного квасу, своего любимого напитка, с которым ходил даже в баню. Кержак Егор спрятался за дверью конюшни и отсюда наблюдал приехавших гостей: его кержацкое сердце предчувствовало, что начались важные события.
В Мурмосском заводском округе Ключевской завод считался самым старейшим, а ключевская домна — одной из
первых на Урале.
Верстах в двух ниже по течению той же реки Березайки,
на месте старой чудской копи, вырос
первый медный рудник Крутяш, — это был один из лучших медных рудников
на всем Урале.
Он
первый расчистил лес под пашню и завел пчел; занимался он, главным образом, рыболовством
на озерах, хотя эти озера и сдавались крупным арендаторам, так что население лишено было права пользоваться рыбой.
По звону колокольчиков все знали, что едет Самойло Евтихыч,
первый заводский богатей, проживавший
на Самосадке, — он был из самосадских «долгоспинников» и приходился Мухину какою-то дальнею родней.
Появление Груздева в сарайной разбудило
первым исправника, который крепко обругал раннего гостя, перевернулся
на другой бок, попытался было заснуть, но сон был «переломлен», и ничего не оставалось, как подняться и еще раз обругать долгоспинника.
Во главе фамилии Чебаковых стояли меднорудянский надзиратель старичок Ефим Андреич и Палач, а во главе Подседельниковых — заводский надзиратель Ястребок;
первые с испокон веку обращались, главным образом, около медного рудника Крутяша, а вторые
на фабрике и в заводской конторе, хотя и встречались перебежчики.
Домнушка, Катря и казачок Тишка выбивались из сил: нужно было приготовить два стола для панов, а там еще стол в сарайной для дозорных, плотинного, уставщиков и кафтанников и самый большой стол для лесообъездчиков и мастеров во дворе. После
первых рюмок
на Домнушку посыпался целый ряд непрошенных любезностей, так что она отбивалась даже ногами, особенно когда пробегала через крыльцо мимо лесообъездчиков.
Рачителиха знала, зачем прилетела Домнушка: из господского дома в кабак прошел кричный мастер Спирька Гущин,
первый красавец, которого шустрая стряпка давно подманивала и теперь из-за косячка поглядывала
на него маслеными, улыбавшимися глазами.
— Готово!.. — отвечал Матюшка Гущин, который бросился в кабак в числе
первых и теперь пластом лежал
на разбойнике. — Тут ён, вашескородие… здесь… Надо полагать, самый Окулко и есть!
— Теперь вольны стали, не заманишь
на фабрику, — продолжал Самоварник уже с азартом. — Мочегане-то все поднялись даве, как один человек, когда я им сказал это самое словечко… Да я
первый не пойду
на фабрику, плевать мне
на нее! Я торговать сяду в лавку к Груздеву.
С
первых же шагов
на родной почве произошли драматические столкновения: родная, кровная среда не узнавала в «заграничных» свою плоть и кровь.
Первый ученик Ecole polytechnique каждый день должен был спускаться по стремянке с киркой в руках и с блендочкой
на кожаном поясе
на глубину шестидесяти сажен и работать там наравне с другими; он представлял в заводском хозяйстве ценность, как мускульная сила, а в его знаниях никто не нуждался.
Пашка старался усвоить грубый тон Илюшки, которому вообще подражал во всем, — Илюшка был старше его и везде лез в
первую голову. Из избы ребята прошли в огород, где и спрятались за худою баней, — отсюда через прясло было отлично видно, как Тит поедет
на покос.
Она ли не любила, она ли не лелеяла Илюшку, а он
первый поднял
на нее свою детскую руку!
Когда родился
первый ребенок, Илюшка, Рачитель избил жену поленом до полусмерти: это было отродье Окулка. Если Дунька не наложила
на себя рук, то благодаря именно этому ребенку, к которому она привязалась с болезненною нежностью, — она все перенесла для своего любимого детища, все износила и все умела забыть. Много лет прошло, и только сегодняшний случай поднял наверх старую беду. Вот о чем плакала Рачителиха, проводив своего Илюшку
на Самосадку.
Катря и Домнушка все-таки укутали барышню в большую шаль, ноги покрыли одеялом, а за спину насовали подушек. Но и это испытание кончилось, — Антип растворил ворота, и экипаж весело покатил
на Самосадку. Мелькнула контора, потом фабрика, дальше почерневшие от дыма избушки Пеньковки, высокая зеленая труба медного рудника, прогремел под колесами деревянный мост через Березайку, а дальше уже начинался бесконечный лес и тронутые
первою зеленью лужайки. Дорога от р. Березайки пошла прямо в гору.
На половине дороги обогнали телегу, в которой ехал старик Основа с двумя маленькими дочерями, а потом другую телегу, в которой лежали и сидели брательники Гущины. Лошадью правила их сестра Аграфена,
первая заводская красавица.
Вон там еще желтеют ветреницы — это
первые весенние цветы
на Урале, с тонким ароматом и меланхолическою окраской. Странная эта детская память: Нюрочка забыла молебен
на площади, когда объявляли волю, а эту поездку
на Самосадку запомнила хорошо и, главным образом, дорогу туда. Стоило закрыть глаза, как отчетливо представлялся Никитич с сапогами за спиной, улыбавшийся Тишка, телега с брательниками Гущиными, которых Семка назвал телятами,
первые весенние цветы.
Таисья провела обеих девочек куда-то наверх и здесь усадила их в ожидании обеда, а сама ушла
на половину к Анфисе Егоровне, чтобы рассказать о состоявшемся примирении бабушки Василисы с басурманом. Девочки сначала оглядели друг друга, как попавшие в одну клетку зверьки, а потом
первой заговорила Нюрочка...
Тишка сошел с круга
на втором борце, а Илюшка полетел
на землю от
первого.
Первый смельчак, попробовавший счастья, полетел
на землю, как кошка, брошенная за хвост.
Долго толковали старички
на эту тему, и только упорно «мовчал» один старый Коваль, хотя он
первый и выговорил роковое слово.
Все понимали, что в ходоки нужно выбрать обстоятельных стариков, а не кого-нибудь. Дело хлопотливое и ответственное, и не всякий
на него пойдет. Раз под вечер, когда семья Горбатых дружно вершила
первый зарод, к ним степенно подвалила артелька стариков.
—
Первая причина, Лука Назарыч, что мы не обязаны будем содержать ни сирот, ни престарелых, ни увечных, — почтительнейше докладывал Овсянников. — А побочных сколько было расходов: изба развалилась, лошадь пала, коровы нет, — все это мы заводили
на заводский счет, чтобы не обессилить народ. А теперь пусть сами живут, как знают…
— Молчать! — завизжал неистовый старик и даже привскочил
на месте. — Я все знаю!.. Родной брат
на Самосадке смутьянит, а ты ему помогаешь… Может, и мочеган ты не подучал переселяться?.. Знаю, все знаю… в порошок изотру… всех законопачу в гору, а тебя
первым… вышибу дурь из головы… Ежели мочегане уйдут, кто у тебя
на фабрике будет работать? Ты подумал об этом… ты… ты…
Петр Елисеич покраснел, молча повернулся и вышел из корпуса. В
первую минуту Лука Назарыч онемел от изумления, потом ринулся было вдогонку за уходившим. Мухиным, но опомнился и как-то только застонал. Он даже зашатался
на месте, так что Палач должен был его поддержать.
Завтрак вообще удался, и Лука Назарыч повеселел. В окна глядел светлый августовский день. В открытую форточку слышно было, как тяжело работали деревянные штанги. Прогудел свисток
первой смены, — в шахте работали
на три смены.
— Это
на фабрике, милушка… Да и брательникам сейчас не до тебя: жен своих увечат. Совсем озверели… И меня Спирька-то в шею чуть не вытолкал! Вот управятся с бабами, тогда тебя бросятся искать по заводу и в
первую голову ко мне налетят… Ну, да у меня с ними еще свой разговор будет. Не бойся, Грунюшка… Видывали и не такую страсть!
— Ихнее дело, матушка, Анфиса Егоровна, — кротко ответила Таисья, опуская глаза. — Не нам судить ихние скитские дела… Да и деваться Аграфене некуда, а там все-таки исправу примет. За свой грех-то муку получать… И сама бы я ее свезла, да никак обернуться нельзя:
первое дело, брательники
на меня накинутся, а второе — ущитить надо снох ихних. Как даве принялись их полоскать — одна страсть… Не знаю, застану их живыми аль нет. Бабенок-то тоже надо пожалеть…
Первое чувство, которое охватило Аграфену, когда сани переехали
на другую сторону Каменки и быстро скрылись в лесу, походило
на то, какое испытывает тонущий человек. Сиденье у саней было узкое, так что
на поворотах, чтобы сохранить равновесие, инок Кирилл всем корпусом наваливался
на Аграфену.
Не ее
первую увозят так-то в скиты
на исправу, только из увезенных туда девушек редко кто вернулся: увезут — и точно в воду канет.
— Да я-то враг, што ли, самому себе? — кричал Тит, ударяя себя в грудь кулаком. —
На свои глаза свидетелей не надо… В
первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
Раздумавшись дальше, Тит пришел к мысли, что Макар-то, пожалуй, и прав:
первое дело, живет он теперь
на доходах — лесообъездчикам контора жалованье положила, а потом изба за ним же останется, покосы и всякое прочее…
В
первые же дни мальчик так отмахал себе руки, что не мог идти
на работу.
Оставались
на прежнем положении горничная Катря да старый караульщик Антип, —
первой никак нельзя было миновать кухни, а второму не было никуда другой дороги, как от своей караушки до господской кухни.
Они, эти дровосушки, вышли
на работу после воли
первыми, и
первыми же должны остаться без работы.
— Да ведь сам-то я разве не понимаю, Петр Елисеич? Тоже, слава богу, достаточно видали всяких людей и свою темноту видим… А как подумаю, точно сердце оборвется. Ночью просыпаюсь и все думаю… Разве я
первый переезжаю с одного места
на другое, а вот поди же ты… Стыдно рассказывать-то!
Туляцкому и Хохлацкому концам было не до этих разговоров, потому что все жили в настоящем. Наезд исправника решил все дело: надо уезжать.
Первый пример подал и здесь Деян Поперешный. Пока другие говорили да сбирались потихоньку у себя дома, он взял да и продал свой покос
на Сойге, самый лучший покос во всем Туляцком конце. Покупателем явился Никитич. Сделка состоялась, конечно, в кабаке и «руки розняла» сама Рачителиха.
Морок уже наполовину вылез, как загудел свисток. Он точно завяз в двери и выругался. Эк, взвыла собака
на свою голову… Плюнув, Морок влез обратно в караулку. Это рассмешило даже Слепня, который улыбнулся, кажется,
первый раз в жизни: этакой большой мужик, а свистка испугался.
Аннушка сегодня злилась
на всех, точно предчувствуя ожидавшую ее неприятность. Наташка старалась ее задобрить маленькими услугами, но Аннушка не хотела ничего замечать. Подвернувшийся под руку Корнило получил от нее такой град ругательств, что юркнул в
первую печь, как напрокудивший кот.
Долго стоял Коваль
на мосту, провожая глазами уходивший обоз. Ему было обидно, что сват Тит уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал
первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
Когда показались
первые домики, Нюрочка превратилась вся в одно внимание. Экипаж покатился очень быстро по широкой улице прямо к церкви. За церковью открывалась большая площадь с двумя рядами деревянных лавчонок посредине. Одною стороною площадь подходила к закопченной кирпичной стене фабрики, а с другой ее окружили каменные дома с зелеными крышами. К одному из таких домов экипаж и повернул, а потом с грохотом въехал
на мощеный широкий двор.
На звон дорожного колокольчика выскочил Илюшка Рачитель.
Не дождавшись ответа, он круто повернул лошадь
на одних задних ногах и помчался по площади. Нюрочка еще в
первый раз в жизни позавидовала: ей тоже хотелось проехать верхом, как Вася. Вернувшись, Вася
на полном ходу соскочил с лошади, перевернулся кубарем и проговорил деловым тоном...
Дома Петра Елисеича ждала новая неприятность, о которой он и не думал. Не успел он войти к себе в кабинет, как ворвалась к нему Домнушка, бледная, заплаканная, испуганная. Она едва держалась
на ногах и в
первое мгновение не могла выговорить ни одною слова, а только безнадежно махала руками.
В
первое же воскресенье зашел в церковь и
на клиросе дьячку Евгеньичу подпевал всю службу, после обедни подошел к о. Сергею под благословение, а из церкви отправился
на базар.
Полуэхт Самоварник теперь жил напротив Морока, — он купил себе избу у Канусика. Изба была новая, пятистенная и досталась Самоварнику почти даром. Эта дешевка имела только одно неудобство, именно с
первого появления Самоварника в Туляцком конце Морок возненавидел его отчаянным образом и не давал прохода. Только Самоварник покажется
на улице, а Морок уж кричит ему из окна...
Нюрочка в
первую минуту смутилась и посмотрела
на Аглаиду злыми глазами, а потом бросилась к ней
на шею и громко зарыдала. Когда Аглаида узнала, в чем дело, она опустила глаза и сказала...
Таисья посмотрела какими-то удивленными глазами
на Кирилла и ничего не ответила. Она еще с вечера все прислушивалась к чему-то и тревожно поглядывала под гору,
на дорогу из Самосадки, точно поджидала кого. Во время чтения Аглаиды она
первая услышала топот лошадиных копыт.