До Петрова дня оставались еще целые сутки, а на росстани народ уже набирался. Это были все дальние богомольцы, из глухих раскольничьих углов и дальних мест. К о. Спиридонию шли благочестивые люди даже из Екатеринбурга и Златоуста, шли целыми неделями. Ключевляне и самосадчане приходили последними, потому что не боялись опоздать. Это было на руку матери Енафе: она побаивалась за свою Аглаиду… Не вышло бы чего от ключевлян, когда узнают ее. Пока мать Енафа мало с
кем говорила, хотя ее и знали почти все.
Нюрочка даже покраснела от этой бабьей болтовни. Она хорошо поняла, о
ком говорила Домнушка. И о Васе Груздеве она слышала, бывая у Парасковьи Ивановны. Старушка заметно ревновала ее и при случае, стороной, рассказывала о Васе ужасные вещи. Совсем мальчишка, а уж водку сосет. Отец-то на старости лет совсем сбесился, — ну, и сынок за ним. Видно, яблоко недалеко от яблони падает. Вася как-то забрался к Палачу, да вместе целых два дня и пьянствовали. Хорош молодец, нечего сказать!
Неточные совпадения
О воле точно боялись
говорить, —
кто знает, что еще будет? — а старики грустно вздыхали: может, и хуже будет.
— Я
говорю, родимый мой:
кто Устюжанинову робить будет? Все уйдут с огненной работы и с рудника тоже.
— Ты чего молчишь, как пень? — накинулась она на Илюшку. —
Кому говорят-то?.. Недавно оглох, так не можешь ответить матери-то?
— Пойдем теперь за стол, так гость будешь, —
говорила старуха, поднимаясь с лавки. — Таисьюшка, уж ты похлопочи, а наша-то Дарья не сумеет ничего сделать. Простая баба, не с
кого и взыскивать…
— Ну ее, ногу: заживет… А я все думаю про этого Кирилла, который
говорил давеча о знамениях. Что это, по-твоему, значит: «и разбойник придет с умиренною душой»? Про
кого это он закинул?
— Уж это што и
говорить, — соглашались все. — Как по другим прочиим местам добрые люди делают, так и мы. Жалованье зададим ходокам, чтобы им не обидно было и чтобы неустойки не вышло. Тоже задарма
кому охота болтаться… В аккурате надо дело делать.
— А этого француза я укорочу… — заметил Лука Назарыч, не
говоря собственно ни с
кем. — Я ему покажу, как со мной разговаривать.
Кто-то и
говорил Таисье, что кержаки грозятся за что-то на мочеганина, а потом она сама видела, как его до полусмерти избили на пристани нынешним летом.
— Так-то оно так, а
кто твой проект читать будет? Лука Назарыч… Крепостное право изничтожили, это ты правильно
говоришь, а Лука Назарыч остался… Старухи так
говорят: щука-то умерла, а зубы остались… Смотри, как бы тебе благодарность из Мурмоса кожей наоборот не вышла. Один Овсянников чего стоит… Они попрежнему гнут, чтобы вольного-то мужика в оглобли завести, а ты дровосушек да кричных мастеров здесь жалеешь. А главная причина. Лука Назарыч обидится.
— Так, так… —
говорил Лука Назарыч, покачивая головой. — Вот и твой брат Мосей то же самое
говорит. Может, вы с ним действуете заодно… А мочеган
кто расстраивал на Ключевском?
— Ну, это все равно, по-моему:
кто ни поп, тот и батька… Эх,
говорил я тебе тогда… Помнишь? Все это твой проект.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно ни к
кому. — Бог за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили. За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я
говорю, Макар?
— Все-то у вас есть, Анисья Трофимовна, — умиленно
говорил солдат. — Не как другие прочие бабы, которые от одной своей простоты гинут… У каждого своя линия. Вот моя Домна…
Кто богу не грешен, а я не ропщу: и хороша — моя, и худа — моя… Закон-то для всех один.
— Это не резон, милый ты мой… Прохарчишься, и все тут. Да… А ты лучше, знаешь, что сделай… Отдавай мне деньги-то, я их оберну раза три-четыре в год, а процент пополам. Глядишь, и набежит тысчонка-другая. На Самосадке-то не прожить… Я для тебя
говорю, а ты подумай хорошенько. Мне-то все равно, тебе платить или
кому другому.
— Ты осудил и грех на тебе, — часто
говорила мать Енафа, предупреждая пытливость и любопытство своей послушницы. —
Кто что сделал, тому и каяться… Знаемый грех легче незнаемого, потому как есть в чем каяться, а не согрешишь — не спасешься.
— Што, испугались? —
говорил Гермоген, выступая вперед. —
Кому вы здесь молитесь, слепцы?
После этого приступа старец Кирилл точно изнемог и несколько времени тоже молчал, а потом начал
говорить, не обращаясь ни к
кому, точно Аглаиды и не было совсем.
— Да
кто не хвалит-то? — накинулась на него Рачителиха. — Ты сам, што ли, видел Тита-то?.. Ну,
говори толком!
Чудной человек этот Морок: работает, ни с
кем ничего не
говорит, а потом вдруг свернулся, сел на свою сивую кобылу и был таков.
— Да
кто тебя раньше-то знал? —
говорил Груздев. — Всех знаю на сто верст кругом, а тебя не знал.
— Я не знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая тех, с
кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся, как будто всё хотят дать почувствовать что-то…
Неточные совпадения
Подозвавши Власа, Петр Иванович и спроси его потихоньку: «
Кто,
говорит, этот молодой человек?» — а Влас и отвечает на это: «Это», —
говорит…
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я
говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от той стороны, с которой
кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда, как нужно гнуть от трех углов… ну, тогда конечно… Нет, не
говорите, иногда очень заманчиво поиграть.
Ни с
кем не
говорила я, // А старика Савелия // Я видеть не могла.
— // «Ну,
кто же?
говори!» // — Известно
кто: разбойники!