Неточные совпадения
Отдельный порядок, соединявший базар
с господским домом, составляли так называемые «служительские дома», где
жили заводские служащие и церковный причт.
— Конечно,
с ножом, потому как в лесу
живет… Тьфу!.. Не пымать им Окулка… Туда же и наш Аника-то воин потрепался, Иван-то Семеныч!..
Изба делилась сенями по-москалиному на две половины: в передней
жил сам старик со старухой и дочерью, а в задней — Терешка
с своей семьей.
— К приказчице? — хихикнул Пашка, закрывая рот рукой. — Ведь Анисья
с Палачом
живет.
Когда дело дошло до плетей, Окулко
с ножом бросился на Палача и зарезал бы его, да спасли старика большие старинные серебряные часы луковицей: нож изгадал по часам, и Палач остался
жив.
Эта встреча произвела на Петра Елисеича неприятное впечатление, хотя он и не видался
с Мосеем несколько лет. По своей медвежьей фигуре Мосей напоминал отца, и старая Василиса Корниловна поэтому питала к Мосею особенную привязанность, хотя он и
жил в отделе. Особенностью Мосея, кроме слащавого раскольничьего говора, было то, что он никогда не смотрел прямо в глаза, а куда-нибудь в угол. По тому, как отнеслись к Мосею набравшиеся в избу соседи, Петр Елисеич видел, что он на Самосадке играет какую-то роль.
Посидела Аннушка, потужила и ушла
с тем же,
с чем пришла. А Наташка долго ее провожала глазами: откуда только что берет Аннушка — одета чисто, сама здоровая, на шее разные бусы, и по праздникам в кофтах щеголяет. К пасхе шерстяное платье справила: то-то беспутная голова! Хорошо ей, солдатке! Позавидовала Наташка, как
живут солдатки, да устыдилась.
Домик, в котором
жил Палач, точно замер до следующего утра. Расставленные в опасных пунктах сторожа не пропускали туда ни одной души. Так прошел целый день и вся ночь, а утром крепкий старик ни свет ни заря отправился в шахту. Караул был немедленно снят. Анисья знала все привычки Луки Назарыча, и в восемь часов утра уже был готов завтрак, Лука Назарыч смотрел довольным и даже милостиво пошутил
с Анисьей.
Живешь себе, как мышь в норке, а мы и
с деньгими-то в другой раз жизни своей не рады!»
Пятистенная изба гущинского двора холодными сенями делилась на две половины: в передней
жил Спирька
с женой и сестрой Аграфеной, а в задней середняк
с меньшаком.
Всего
с собой не увезешь, а когда Артем выйдет из службы, вместе и будут
жить в отцовском дворе.
— Знаешь, что я тебе скажу, — проговорил Петр Елисеич после длинной паузы, — состарились мы
с тобой, старина… Вот и пошли ахи да страхи.
Жить не
жили, а состарились.
Бойкая Рачителиха купила за двадцать рублей две избы, — а одну поместила свою мать, старуху Акулину, а в другую пустила
жить мать Окулка
с Наташкой.
— Мороку сорок одно
с кисточкой! — здоровался Самоварник. — Как живешь-можешь, родимый мой?
Некоторые дремали, опустив головы и бессильно свесив руки
с напружившимися
жилами, другие безучастно смотрели куда-нибудь в одну точку, как пришибленные.
Раньше он ездил в Мурмос один, а теперь взял
с собой Нюрочку, потому что там
жили Груздевы и она могла погостить у них.
— Ничего, слава богу, Петр Елисеич… Ежели
с умом, так везде
жить можно.
— Нельзя, Петр Елисеич, —
с какою-то грустью в голосе объясняла Анфиса Егоровна. — На людях
живем… Не доводится быть хуже других. Я-то, пожалуй, и скучаю о Самосадке…
— Сила солому ломит, Петр Елисеич… Ну, да что сделано, то сделано, и покойников
с кладбища назад не носят. Как же ты теперь жить-то будешь, голубчик?
— В самом деле, отличная бы штука была! — согласился Груздев
с женой. — Дом отличный…
Живи себе.
Петр Елисеич долго шагал по кабинету, стараясь приучить себя к мысли, что он гость вот в этих стенах, где
прожил лет пятнадцать. Да, нужно убираться, а куда?.. Впрочем, в резерве оставалась Самосадка
с груздевским домом. Чтобы развлечься, Петр Елисеич сходил на фабрику и там нашел какие-то непорядки. Между прочим, досталось Никитичу, который никогда не слыхал от приказчика «худого слова».
— Не рассоримся, Макар, ежели, например,
с умом… — объяснял «Домнушкин солдат»
с обычною своею таинственностью. — Места двоим хватит достаточно: ты в передней избе
живи, я в задней. Родитель-то у нас запасливый старичок…
— А за кого я в службе-то отдувался, этого тебе родитель-то не обсказывал? Весьма даже напрасно… Теперь что же, по-твоему-то, я по миру должен идти, по заугольям шататься? Нет, я к этому не подвержен… Ежели што, так пусть мир нас рассудит, а покедова я и так
с женой
поживу.
Полуэхт Самоварник теперь
жил напротив Морока, — он купил себе избу у Канусика. Изба была новая, пятистенная и досталась Самоварнику почти даром. Эта дешевка имела только одно неудобство, именно
с первого появления Самоварника в Туляцком конце Морок возненавидел его отчаянным образом и не давал прохода. Только Самоварник покажется на улице, а Морок уж кричит ему из окна...
— Вот и
с старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев
с грустью в голосе. — Корень была, а не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох, жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни
живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда тебя помирил
с матерью. Помнишь? Ежели и помрет старушка, все же одним грехом у тебя меньше. Мать — первое дело…
— Ничего,
живут… Сперва-то брательники больно сердитовали на тебя, — отвечал Матюшка, — а потом ничего, умякли тоже… Не
с кого взыскивать-то. Прямо сказать: отрезанный ломоть.
Беседа
с Пульхерией всегда успокаивала Аглаиду, но на этот раз она ушла от нее
с прежним гнетом на душе. Ей чего-то недоставало… Даже про себя она боялась думать, что в скитах ей трудно
жить и что можно устроиться где-нибудь в другом месте; Аглаида не могла и молиться попрежнему, хотя и выстаивала всякую службу.
Мать Енафа
жила со мной в то же время, а потом я
с Федосьей, да
с Акулиной запутался…
Парасковья Ивановна была почтенная старушка раскольничьего склада, очень строгая и домовитая. Детей у них не было, и старики
жили как-то особенно дружно, точно сироты, что иногда бывает
с бездетными парами. Высокая и плотная, Парасковья Ивановна сохранилась не по годам и держалась в сторонке от жен других заводских служащих. Она была из богатой купеческой семьи
с Мурмоса и крепко держалась своей старой веры.
Так караван и отвалил без хозяина, а Груздев полетел в Мурмос. Сидя в экипаже, он рыдал, как ребенок… Черт
с ним и
с караваном!.. Целую жизнь
прожили вместе душа в душу, а тут не привел бог и глаза закрыть. И как все это вдруг… Где у него ум-то был?
Сначала Дарья подумала, что Морок для Аннушки приехал, и нехорошо подумала про него, но это оказалось неверным: Морок чуть не поколотил Аннушку, так, за здорово
живешь, да и Аннушка грызлась
с ним, как хорошая цепная собака.
— Верно говорю… Первые люди стали, а раньше вровень
с мужиками
жили.
— Это под Горюном проклятый солдат ему подвел девку, — объясняла Парасковья Ивановна, знавшая решительно все, не выходя из комнаты. — Выискался пес… А еще как тосковал-то Самойло Евтихыч, вчуже жаль, а тут вон на какое художество повернул. Верь им, мужчинам, после этого.
С Анфисой-то Егоровной душа в душу всю жизнь
прожил, а тут сразу обернул на другое… Все мужики-то, видно, на одну колодку. Я вот про своего Ефима Андреича так же думаю: помри я, и…
— Стыд-то где у Самойла Евтихыча? — возмущалась Парасковья Ивановна. — Сказывают, куды сам поедет, и Наташку
с собой в повозку… В Мурмосе у него она в дому и
живет. Анфиса Егоровна устраивала дом, а теперь там Наташка расширилась. Хоть бы сына-то Васи постыдился… Ох, и говорить-то, так один срам!.. Да и другие хороши, ежели разобрать: взять этого же Петра Елисеича или Палача… Свое-то лакомство, видно, дороже всего.
— И скажу, все скажу… Зачем ты меня в скиты отправляла, матушка Таисья? Тогда у меня один был грех, а здесь я их, может, нажила сотни… Все тут обманом
живем. Это хорошо, по-твоему? Вот и сейчас добрые люди со всех сторон на Крестовые острова собрались души спасти, а мы перед ними как представленные… Вон Капитолина
с вечера на все голоса голосит, штоб меня острамить. Соблазн один…
После страды семья Горбатых устроилась по-новому: в передней избе
жил Макар
с женой и ребятишками, а заднюю занял старик Тит
с женатым сыном Фролом да
с Пашкой.
— Ваши-то мочегане пошли свою землю в орде искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как народ пригонный,
с расейской стороны… А наше дело особенное: наши деды на Самосадке еще до Устюжанинова
жили. Нас неправильно к заводам приписали в казенное время… И бумага у нас есть, штобы обернуть на старое. Который год теперь собираемся выправлять эту самую бумагу, да только согласиться не можем промежду себя. Тоже у нас этих разговоров весьма достаточно, а розним…
— Правильная бумага, как следовает… Так и прозванье ей: ак. У Устюжанинова свой ак, у нас свой. Беспременно землю оборотим на себя, а
с землей-то можно
жить: и пашенку распахал, и покос расчистил, и репы насеял… Ежели, напримерно, выжечь лес и по горелому месту эту самую репу посеять, так урождай страшенные бывают, — по шляпе репа родится и слатимая такая репа. По скитам завсегда так репу сеют… По старым-то репищам и сейчас знать, где эти скиты стояли.
— И в скитах так же
живут, — неохотно отвечал Мосей. — Те же люди, как и в миру, а только название одно: скит… Другие скитские-то, пожалуй, и похуже будут мирских. Этак вон сибирские старцы проезжали как-то по зиме…
С Москвы они, значит, ехали, от боголюбивых народов, и денег везли
с собой уйму.
— Кириллом прежде звали, а ноне он перекрестился и свою полюбовницу тоже перекрестил. В лесу
с ей и
живет… Робенка, сказывают, прижил. Да тебе-то какая печаль? Вот еще пристал человек, как банный лист.
С ним
живет в избушке сестра Авгарь, бывшая заболотская скитница Аглаида, а в мире Аграфена Гущина.
С ними в избушке
живет маленький сын Глеб, которому пошел уже второй год.
—
С женой великий грех
жить…
Пожил там
с неделю, вызнал и сейчас к жене Спиридона вечерком прихожу: «Я и есть твой самый муж Спиридон».
Жила-то она
с матерью да
с ребятами и себя содержала честно, а тут вдруг чужой человек мужем называется.
— А Домнушка не будет у нас
жить? — спрашивала она отца
с детской наивностью. — И казачка Тишки не будет?.. Ах, если бы к нам переехала Парасковья Ивановна, папа!
Живя на руднике, она бывала у Парасковьи Ивановны по нескольку раз в день, поэтому переезд
с Крутяша в завод ей казался таким далеким путешествием, точно она переселялась по меньшей мере на край света.
— А такой… Не нами это заведено, не нами и кончится. Все
живет девушка, ничего не знает, а тут и свои крылышки отрастут. Не век вековать
с отцом-то… Был у меня и женишок для вас на примете, да только не стоит он красоты вашей. Балуется очень… По крышам вместе, бывало, лазили ребячьим делом.
— Давненько мы
с вами не видались, Анна Петровна… Много воды утекло: вы вот выросли, а я начинаю стариться. Да… Теперь поближе будем
жить, так и встречаться чаще придется.
— Погоди, родитель, будет и на нашей улице праздник, — уверял Артем. — Вот торговлишку мало-мало обмыслил, а там избушку поставлю, штобы тебя не стеснять… Ну, ты и
живи, где хошь: хоть в передней избе
с Макаром, хоть в задней
с Фролом, а то и ко мне милости просим. Найдем и тебе уголок потеплее. Нам-то
с Домной двоим не на пасынков копить. Так я говорю, родитель?