Неточные совпадения
— Нет, стыд-то у тебя где, змей?! — азартно наступала на него Домнушка
и даже замахнулась деревянною скалкой. — Разе у меня глаз нет, выворотень проклятый?.. Еще материно молоко на губах не обсохло, а он девке проходу не дает…
Хозяин сделал нетерпеливое движение своею волосатою рукой
и даже поправил ворот крахмальной сорочки, точно она его душила.
— Отчего же ты мне прямо не сказал, что у вас Мосей смутьянит? — накинулся Петр Елисеич
и даже покраснел. — Толкуешь-толкуешь тут, а о главном молчишь… Удивительные, право, люди: все с подходцем нужно сделать, выведать, перехитрить.
И совершенно напрасно… Что вам говорил Мосей про волю?
Опрометью летевшая по двору Катря набежала на «фалетура»
и чуть не сшибла его с ног, за что
и получила в бок здорового тумака. Она
даже не оглянулась на эту любезность,
и только голые ноги мелькнули в дверях погреба: Лука Назарыч первым делом потребовал холодного квасу, своего любимого напитка, с которым ходил
даже в баню. Кержак Егор спрятался за дверью конюшни
и отсюда наблюдал приехавших гостей: его кержацкое сердце предчувствовало, что начались важные события.
— Не нужно! — проронил всего одно слово упрямый старик
и даже махнул рукой.
Старый коморник, по прозванию Слепень, не узнал его
и даже не снял шапки, приняв за кого-нибудь из служащих с медного рудника, завертывавших по вечерам на фабрику, чтобы в конторке сразиться в шашки.
От волнения Мухин
даже покраснел
и усиленно принялся размахивать носовым платком.
Петр Елисеич хотел сказать еще что-то, но круто повернулся на каблуках, махнул платком
и, взяв Сидора Карпыча за руку, потащил его из сарайной. Он
даже ни с кем не простился, о чем вспомнил только на лестнице.
— А вот, душа моя, Самойло-то Евтихыч с волей распыхается у нас, — заговорил исправник
и даже развел руками. — Тогда его
и рукой не достанешь.
Всевозможная детвора скоро облепила всю церковную ограду, паперть
и даже церковные липы.
Домнушка, Катря
и казачок Тишка выбивались из сил: нужно было приготовить два стола для панов, а там еще стол в сарайной для дозорных, плотинного, уставщиков
и кафтанников
и самый большой стол для лесообъездчиков
и мастеров во дворе. После первых рюмок на Домнушку посыпался целый ряд непрошенных любезностей, так что она отбивалась
даже ногами, особенно когда пробегала через крыльцо мимо лесообъездчиков.
Особенно смешил ее исправник Иван Семеныч, который то пугал ее козой, то делал из салфетки зайчика
и даже кудахтал по-индюшечьи.
Сидор Карпыч сидел тут же за столом
и равнодушно слушал рассказ Ивана Семеныча. Кто-то
даже засмеялся над добродушным объяснением исправника, но в этот момент Нюрочка дико вскрикнула
и, бледная как полотно, схватила отца за руку.
Около Самоварника собралась целая толпа, что его еще больше ободрило. Что же, пустой он человек, а все-таки
и пустой человек может хорошим словом обмолвиться. Кто в самом деле пойдет теперь в огненную работу или полезет в гору? Весь кабак загалдел, как пчелиный улей, а Самоварник орал пуще всех
и даже ругал неизвестно кого.
Все сконфуженно молчали. Иван Семеныч, когда узнал, в чем дело,
даже побелел от злости
и дрожащими губами сказал Рачителихе...
Рабочие так привыкли к безмолвному присутствию «немого», как называли его, что не замечали
даже, когда он приходил
и когда уходил: явится, как тень,
и, как тень, скроется.
— Как ты сказал? — удивился Никитич
и даже опустил зажженную лучину, не замечая, что у него уже начала тлеть пола кафтана.
Даже «красная шапка» не производила такого панического ужаса: бабы выли
и ревели над Петькой хуже, чем если бы его живого закапывали в землю, — совсем несмысленый еще мальчонко, а бритоусы
и табашники обасурманят его.
Ах, как она тосковала, что
даже мертвым ее тело должно оставаться в русских снегах, хотя
и верила, что наступит счастливая пора
и для крепостной России.
Единственный человек, который мог разделить
и горе
и радость великого дня, не мог
даже ответить.
— Матушка, да ведь старики
и в самом деле, надо быть, пропили Федорку! — спохватилась Лукерья
и даже всплеснула руками. — С Титом Горбатым весь день в кабаке сидели, ну
и ударили по рукам…
Это известие совсем ошеломило Ганну, у ней
даже руки повело от ужаса,
и она только смотрела на сноху. Изба едва освещалась чадившим ночником. На лавке, подложив старую свитку в головы, спала мертвым сном Федора.
Когда-то давно Ганна была
и красива
и «товста», а теперь остались у ней кожа да кости.
Даже сквозь жупан выступали на спине худые лопатки. Сгорбленные плечи, тонкая шея
и сморщенное лицо делали Ганну старше ее лет, а обмотанная бумажною шалью голова точно была чужая. Стоптанные старые сапоги так
и болтались у ней на ногах. С моста нужно было подняться опять в горку,
и Ганна приостановилась, чтобы перевести немного дух: у ней давно болела грудь.
Тит схватил его за волосы
и принялся колотить своею палкой что было силы. Гибкий черемуховый прут только свистел в воздухе, а Макар
даже не пробовал защищаться. Это был красивый, широкоплечий парень,
и Ганне стало до смерти его жаль.
— Буде тоби хлопца увечить, — вступилась было Ганна
и даже сделала попытку схватить черемуховую палку у расходившегося старика.
На мосту ей попались Пашка Горбатый, шустрый мальчик,
и Илюшка Рачитель, — это были закадычные друзья. Они ходили вместе в школу, а потом бегали в лес, затевали разные игры
и баловались. Огороды избенки Рачителя
и горбатовской избы были рядом, что
и связывало ребят: вышел Пашка в огород, а уж Илюшка сидит на прясле, или наоборот. Старая Ганна пристально посмотрела на будущего мужа своей ненаглядной Федорки
и даже остановилась: проворный парнишка будет, ежели бы не семья ихняя.
Илюшка молчал
и только смотрел на Пашку широко раскрытыми глазами. Он мог, конечно, сейчас же исколотить приятеля, но что-то точно связывало его по рукам
и по ногам,
и он ждал с мучительным любопытством, что еще скажет Пашка.
И злость,
и слезы,
и обидное щемящее чувство захватывали ему дух, а Пашка продолжал свое, наслаждаясь мучениями благоприятеля. Ему страстно хотелось, чтобы Илюшка заревел
и даже побил бы его. Вот тебе, хвастун!
На шум выползла из своей избушки
даже бабушка Акулина, на которую
и накинулась Палагея, — Илюшка уже давно летел по улице к кабаку.
Даже большак Федор, околачивавшийся в доменной печи подсыпкой,
и тот чувствовал свое превосходство.
Все время расчета Илюшка лежал связанный посреди кабака, как мертвый. Когда Груздев сделал знак, Морок бросился его развязывать, от усердия к благодетелю у него
даже руки дрожали,
и узлы он развязывал зубами. Груздев, конечно, отлично знал единственного заводского вора
и с улыбкой смотрел на его широчайшую спину. Развязанный Илюшка бросился было стремглав в открытую дверь кабака, но здесь попал прямо в лапы к обережному Матюшке Гущину.
Кучер не спрашивал, куда ехать. Подтянув лошадей, он лихо прокатил мимо перемен, проехал по берегу Березайки
и, повернув на мыс, с шиком въехал в открытые ворота груздевского дома, глядевшего на реку своими расписными ставнями, узорчатою вышкой
и зеленым палисадником. Было еще рано, но хозяин выскочил на крыльцо в шелковом халате с болтавшимися кистями, в каком всегда ходил дома
и даже принимал гостей.
Егор с женой Дарьей уже ждали в избе. Мухин поздоровался со снохой
и сел на лавку к столу. Таисья натащила откуда-то тарелок с пряниками, изюмом
и конфетами, а Дарья поставила на стол только что испеченный пирог с рыбой. Появилась
даже бутылка с наливкой.
Мухина смущало молчание Егора
и Дарьи, которые не решались
даже присесть.
Таисья
даже не обернулась,
и Никитич махнул рукой, когда она с девочками скрылась в воротах груздевского дома. Он постоял на одном месте, побормотал что-то про себя
и решительно не знал, что ему делать.
Нюрочке сделалось смешно: разве можно бояться Таисьи? Она такая добрая
и ласковая всегда. Девочки быстро познакомились
и первым делом осмотрели костюмы одна у другой. Нюрочка
даже хотела было примерять Оленкин сарафан, как в окне неожиданно показалась голова Васи.
Расхрабрившись, она
даже показала ему язык
и очень смутилась, когда встретила строгий взгляд Таисьи.
— Антихрист народился, вот что, если говорить напрямки! — с неожиданным азартом заявил смиренный Кирилл
и даже ударил кулаком по столу, так что посуда загремела.
В яркий солнечный день картина получалась замечательно красивая,
и даже Таисья вздохнула, любуясь всем «жилом».
Семья Горбатого в полном составе перекочевала на Сойгу, где у старика Тита был расчищен большой покос. Увезли в лес
даже Макара, который после праздника в Самосадке вылежал дома недели три
и теперь едва бродил. Впрочем, он
и не участвовал в работе семьи, как лесообъездчик, занятый своим делом.
Последнюю мысль старый Тит как будто прячет от самого себя
и даже оглядывается каждый раз, точно кто может его подслушать.
Всю ночь думает Тит
и день думает,
и даже совсем от хлеба отбился.
— А ну их, жинок, к нечистому! — подтвердил старый Коваль
и даже благочестиво отплюнулся.
Сваты
даже легонько повздорили
и разошлись недовольные друг другом. Особенно недоволен был Тит: тоже послал бог свата, у которого семь пятниц на неделе. Да
и бабы хороши! Те же хохлы наболтали, а теперь валят на баб. Во всяком случае, дело выходит скверное: еще не начали, а уж разговор пошел по всему заводу.
Старухи, по возможности, таились от снох
и даже от родных дочерей, а молодые бабы шушукались между собой.
Замечательно было то, что как хохлушки, так
и тулянки одевались совсем по-заводски, как кержанки: в подбористые сарафаны, в ситцевые рубашки, в юбки с ситцевым подзором, а щеголихи по праздникам разряжались
даже в ситцевые кофты.
Окулко косил с раннего утра вплоть до обеда, без передышки. Маленький Тараско ходил по косеву за ним
и молча любовался на молодецкую работу богатыря-брата. Обедать Окулко пришел к балагану, молча съел кусок ржаного хлеба
и опять пошел косить. На других покосах уже заметили, что у Мавры косит какой-то мужик,
и, конечно, полюбопытствовали узнать, какой такой новый работник объявился. Тит Горбатый
даже подъехал верхом на своей буланой кобыле
и вслух похвалил чистую Окулкину работу.
Сваты
даже уехали с покоса
и за разговорами проводили время в кабаке у Рачителихи.
Катря провела их в переднюю, куда к ним вышел
и сам Петр Елисеич. Он только что оторвался от работы
и не успел снять
даже больших золотых очков.
Петр Елисеич был другого мнения, которое старался высказать по возможности в самой мягкой форме. В Западной Европе даровой крепостной труд давно уже не существует, а между тем заводское дело процветает благодаря машинам
и улучшениям в производстве. Конечно, сразу нельзя обставить заводы, но постепенно все устроится.
Даже будет выгоднее
и для заводов эта новая система хозяйства.
— Молчать! — завизжал неистовый старик
и даже привскочил на месте. — Я все знаю!.. Родной брат на Самосадке смутьянит, а ты ему помогаешь… Может,
и мочеган ты не подучал переселяться?.. Знаю, все знаю… в порошок изотру… всех законопачу в гору, а тебя первым… вышибу дурь из головы… Ежели мочегане уйдут, кто у тебя на фабрике будет работать? Ты подумал об этом… ты… ты…