Неточные совпадения
Петр Елисеич наливал стаканы, а Нюрочка подавала их по очереди. Девочка
была счастлива, что могла принять, наконец, деятельное участие в этой церемонии, и с удовольствием следила, как стаканы быстро выпивались, лица веселели, и везде поднимался смутный говор, точно закипала приставленная к огню
вода.
— Так вот што, бабоньки, — спохватилась Таисья, —
есть горячая-то
вода? Берите-ка вехти [Вехоть — мочалка. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] да песку, да в потемках-то и смоем деготь с ворот.
Аграфене случалось
пить чай всего раза три, и она не понимала в нем никакого вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую
воду, чтобы не обидеть Таисью. Попав с мороза в теплую комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась на нее; то ли не девка, то ли не писаная красавица: брови дугой, глаза с поволокой, шея как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и не бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло на душе, как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
— Що я вам кажу? — тянет Коваль точно сквозь сон. — А то я вам кажу, братики, што сват гвалтует понапрасну… Пусто бы этой орде
было! Вот што я вам кажу… Бо ка-зна-що! Чи
вода була б, чи лес бул, чи добри люди: ничегесенько!.. А ну ее, орду, к нечистому… Пранцеватый народ в орде.
Вот когда пригодились хоть отчасти те знания, которые
были приобретены Мухиным за границей, хотя за сорок лет много
воды утекло, и заводская крупная промышленность за это время успела шагнуть далеко.
Это
был захватывающий момент, и какая-то стихийная сила толкала вперед людей самых неподвижных, точно в половодье, когда выступившая из берегов
вода выворачивает деревья с корнем и уносит тяжелые камни.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная
вода била пенившеюся волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж
было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Между скитом Фаины и скитом Енафы шла давнишняя «пря», и теперь мать Енафа задалась целью влоск уничтожить Фаину с ее головщицей. Капитолина
была рябая девка с длинным носом и левое плечо у ней
было выше, а Аглаида красавица — хоть
воду у ней с лица
пей. Последнего, конечно, Енафа не говорила своей послушнице, да и торопиться
было некуда: пусть исправу сперва примет да уставы все пройдет, а расчет с Фаиной потом. Не таковское дело, чтобы торопиться.
В жаркие дни здесь
было настоящее раздолье, а к ключику, выбегавшему с полгоры, приходили
пить студеную
воду олени и дикие козы.
Смиренный заболотский инок повел скитниц так называемыми «волчьими тропами», прямо через Чистое болото, где дорога пролегала только зимой. Верст двадцать пришлось идти мочежинами, чуть не по колена в
воде. В особенно топких местах
были проложены неизвестною доброю рукой тоненькие жердочки, но пробираться по ним
было еще труднее, чем идти прямо болотом. Молодые девицы еще проходили, а мать Енафа раз десять совсем
было «огрузла», так что инок Кирилл должен
был ее вытаскивать.
У ключика, который
был в десяти шагах, старика облили холодною
водой, и он сейчас же открыл глаза.
Вася
был отправлен сейчас же к матери в Мурмос, а Груздев занялся караваном с своею обычною энергией. Во время сплава он иногда целую неделю «ходил с теми же глазами», то
есть совсем не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное время. Нужно
было повернуть дело дня в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь на отваливший заводский караван. Задержка у Груздева вышла в одной коломенке, которую при спуске на
воду «избочило», — надо
было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
Но потом все стихло, и стали ждать повестки: легкое место сказать, два года с лишним как уехали и точно в
воду канули, — должна
быть повестка.
На этот раз солдат действительно «обыскал работу». В Мурмосе он
был у Груздева и нанялся сушить пшеницу из разбитых весной коломенок. Работа началась, как только спала
вода, а к страде народ и разбежался. Да и много ли народу в глухих деревушках по Каменке? Работали больше самосадчане, а к страде и те ушли.
Работы у «убитых коломенок»
было по горло. Мужики вытаскивали из
воды кули с разбухшим зерном, а бабы расшивали кули и рассыпали зерно на берегу, чтобы его охватывало ветром и сушило солнышком. Но зерно уже осолодело и от него несло затхлым духом. Мыс сразу оживился. Бойкие заводские бабы работали с песнями, точно на помочи. Конечно, в первую голову везде пошла развертная солдатка Аннушка, а за ней Наташка. Они и работали везде рядом, как привыкли на фабрике.
Дорога до Мурмоса для Нюрочки промелькнула, как светлый, молодой сон. В Мурмос приехали к самому обеду и остановились у каких-то родственников Парасковьи Ивановны. Из Мурмоса нужно
было переехать в лодке озеро Октыл к Еловой горе, а там уже идти тропами. И лодка, и гребцы, и проводник
были приготовлены заранее. Оказалось, что Парасковья Ивановна ужасно боялась
воды, хотя озеро и
было спокойно. Переезд по озеру верст в шесть занял с час, и Парасковья Ивановна все время охала и стонала.
Красивое это озеро Октыл в ясную погоду.
Вода прозрачная, с зеленоватым оттенком. Видно, как по дну рыба ходит. С запада озеро обступили синею стеной высокие горы, а на восток шел низкий степной берег, затянутый камышами. Над лодкой-шитиком все время с криком носились белые чайки-красноножки. Нюрочка
была в восторге, и Парасковья Ивановна все время держала ее за руку, точно боялась, что она от радости выскочит в
воду. На озере их обогнало несколько лодок-душегубок с богомольцами.
Острова
были густо запушены смотревшеюся в
воду зеленью, а огни дымились дальше.
— Ну, это не в Беловодье, а на расейской стороне. Такое озеро
есть, а на берегу стоял святый град Китиш. И жители в нем
были все благочестивые, а когда началась никонианская пестрота — святой град и ушел в
воду. Слышен и звон и церковная служба. А мы уйдем на Кавказ, сестрица. Там места нежилые и всякое приволье. Всякая гонимая вера там сошлась: и молоканы, и субботники, и хлысты… Тепло там круглый год, произрастание всякое, наших братьев и сестер найдется тоже достаточно… виноград…
— Давненько мы с вами не видались, Анна Петровна… Много
воды утекло: вы вот выросли, а я начинаю стариться. Да… Теперь поближе
будем жить, так и встречаться чаще придется.
Нужно
было устроить «спишку» совсем готовых коломенок в
воду, что составляло обыкновенно на Самосадке что-то вроде праздника.
— Мы-то в уме, а вот как вы спихиваться
будете с Леонидом-то Федоровичем… Он нас достиг, так теперь пусть сам управляется. Когда еще чужестранный народ наберется, а полая
вода сойдет. Как бы вы на сухом берегу не остались.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я с тобою, дурак, не хочу рассуждать. (Наливает суп и
ест.)Что это за суп? Ты просто
воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет. Я не хочу этого супу, дай мне другого.
Глеб — он жаден
был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
Он, как
водой студеною, // Больную
напоил: // Обвеял буйну голову, // Рассеял думы черные, // Рассудок воротил.
Садятся два крестьянина, // Ногами упираются, // И жилятся, и тужатся, // Кряхтят — на скалке тянутся, // Суставчики трещат! // На скалке не понравилось: // «Давай теперь попробуем // Тянуться бородой!» // Когда порядком бороды // Друг дружке поубавили, // Вцепились за скулы! // Пыхтят, краснеют, корчатся, // Мычат, визжат, а тянутся! // «Да
будет вам, проклятые! // Не разольешь
водой!»
«Дерзай!» — за ними слышится // Дьячково слово; сын его // Григорий, крестник старосты, // Подходит к землякам. // «Хошь водки?» —
Пил достаточно. // Что тут у вас случилося? // Как в
воду вы опущены?.. — // «Мы?.. что ты?..» Насторожились, // Влас положил на крестника // Широкую ладонь.