Неточные совпадения
— Ах, господи…
что же это
такое?.. Да Виктор Николаич… Ах, господи!.. — причитала Заплатина, бестолково бросаясь из угла в угол.
Виктор Николаич мирился с
таким порядком вещей, потому
что на свободе мог вполне предаваться своему любимому занятию — политике.
Я как услышала,
что Привалов приехал,
так сейчас же и перекрестилась: вот, думаю, господь какого жениха Nadine послал…
Не знаю, о
чем плачу, только слезы
так и сыплются.
— Как же это
так… скоро… вдруг, — говорила растерявшаяся Марья Степановна. — Верочка, беги скорее к отцу… скажи… Ах,
чего это я горожу!
— Да, потому
что я
так много обязан вам, Василий Назарыч.
Привалова поразило больше всего то,
что в этом кабинете решительно ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все было
так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Как подумаю,
что делается без меня на приисках,
так вот сердце кровью и обольется.
— Конечно,
так, — подтвердил Виктор Васильич. — Когда мы состаримся, будем тоже говорить,
что вот в наше время
так были люди… Все старики
так говорят.
Когда Надежда Васильевна улыбалась, у нее на широком белом лбу всплывала над левой бровью
такая же морщинка, как у Василья Назарыча. Привалов заметил эту улыбку, а также едва заметный жест левым плечом, — тоже отцовская привычка. Вообще было заметно сразу,
что Надежда Васильевна ближе стояла к отцу,
чем к матери. В ней до мельчайших подробностей отпечатлелись все те характерные особенности бахаревского типа, который старый Лука подводил под одно слово: «прерода».
Привалов,
таким образом, имел удовольствие выслушать,
что Половодов, конечно, умный человек, но гордец, которого следует проучить.
Дело кончилось тем,
что Верочка, вся красная, как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется, еще одна капелька, и девушка раскатилась бы
таким здоровым молодым смехом, какого стены бахаревского дома не слыхали со дня своего основания.
— Да, слышал, слышал… Что-нибудь да не чисто в этом деле, я
так думаю.
— Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее было неприлично, потому
что Привалов был все-таки посторонний человек и мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает
такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше,
чем теперь.
— В
чем же это Привалов
так провинился пред тобой? — с добродушной улыбкой спрашивал Василий Назарыч.
— Вот я назло маме и Хине нарочно не пойду замуж за Привалова… Я
так давеча и маме сказала,
что не хочу разыгрывать из себя какую-то крепость в осадном положении.
— Все это
так, Надя, но я все-таки не вижу, в
чем виноват тут Сергей Александрыч…
— А вот сейчас… В нашем доме является миллионер Привалов; я по необходимости знакомлюсь с ним и по мере этого знакомства открываю в нем самые удивительные таланты, качества и добродетели. Одним словом, я кончаю тем,
что начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Приваловой!» Ведь тысячи девушек сделали бы на моем месте именно
так…
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе,
что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который является к нам в дом и в котором я открываю существо, обремененное всеми человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только
такое заключение,
что дело совсем не в том, кто явится к нам в дом, а в том,
что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
Это обстоятельство окончательно сблизило отца и дочь,
так что Василий Назарыч не мог жить без нее.
Нашлись, конечно, сейчас же
такие люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить,
что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести на самых достоверных людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
Таким образом сделалось всем известно,
что Привалов провел в Петербурге очень бурную молодость в среде jeunesse doree самой высшей пробы; подробно описывали наружность его любовниц с стереотипными французскими кличками, те подарки, которые они в разное время получали от Привалова в форме букетов из сторублевых ассигнаций, баснословной величины брильянтов, целых отелей, убранных с княжеской роскошью.
Нет слов,
что для Nadine Привалов самая выгодная партия, но ведь все-таки к нему необходимо присмотреться, — кто знает, чтобы не пожалеть после.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то не для своей пользы, а для Nadine. Это
такая девушка,
такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь
чем враг не шутит.
— Благодарю вас, — добродушно говорил Привалов, который думал совсем о другом. — Мне ведь очень немного нужно… Надеюсь,
что она меня не съест?.. Только вот имя у нее
такое мудреное.
Ясно было одно, — именно,
что ее фонды на узловской бирже должны быстро подняться:
такой необыкновенный жених и буквально у нее в руках, за стеной.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было
так жаль матери, как именно теперь, и никогда он
так не желал ее видеть, как в настоящую минуту. На душе было
так хорошо, в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим,
что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то,
что его мучило и давило еще
так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было
так ясно,
так хорошо.
— Опять… — произносила Хиония Алексеевна
таким тоном, как будто каждый шаг Привалова по направлению к бахаревскому дому был для нее кровной обидой. — И
чего он туда повадился? Ведь в этой Nadine, право, даже интересного ничего нет… никакой женственности. Удивляюсь, где только у этих мужчин глаза… Какой-нибудь синий чулок и… тьфу!..
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее, не было ли у них
чего. Раз она заметила,
что они о чем-то
так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала,
что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно
так засмеялась.
— А хоть бы и
так, — худого нет; не все в девках сидеть да книжки свои читать. Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел, а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то
чего смотрит?
— Вы, мама, добьетесь того,
что я совсем не буду выходить из своей комнаты, когда у нас бывает Привалов. Мне просто совестно… Если человек хорошо относится ко мне,
так вы хотите непременно его женить. Мы просто желаем быть хорошими знакомыми — и только.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в
чем не стесняю и выдавать силой замуж не буду, только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
Не потому,
что они стоят
так дорого, и даже не потому,
что с этими именно заводами срослись наши лучшие семейные воспоминания, — нет, я люблю их за тот особенный дух, который вносит эта работа в жизнь.
Что-то
такое хорошее, новое, сильное чувствуется каждый раз, когда смотришь на заводское производство.
Так на этот раз и осталось невысказанным то,
чем Привалову хотелось поделиться именно с Надеждой Васильевной.
— Вы знаете, за
что мама сегодня
так рассердилась на вас? — спрашивала Надежда Васильевна, когда он уходил домой.
«
Чему она
так радуется?» — думал Привалов и в то же время чувствовал,
что любит эту добрую Павлу Ивановну, которую помнил как сквозь сон.
На морщинистом лице старика изображалось
такое напряженное внимание,
что Привалову сделалось его жаль. Верочка тихонько хихикала, прячась за Павлу Ивановну.
— Вот
так Хина!.. Отлично устроила все, право. А помнишь, Nicolas, как Ломтев в этих комнатах тогда обчистил вместе с Иваном Яковличем этих золотопромышленников?.. Ха-ха… В
чем мать родила пустили сердечных. Да-с…
А вот поедешь к Ляховскому,
так там тебе покажут
такую барышню,
что отдай все, да мало, прибавь — недостанет…
С своей стороны могу сказать только то,
что я с удовольствием поработал бы именно для
такого запутанного дела…
—
Что касается меня, то мне решительно все равно,
что ни болтали бы, но ведь здесь является имя девушки; наконец, сама Марья Степановна может показаться в
таком свете…
Подозревать,
что своим намеком Веревкин хотел прибавить себе весу, — этого Привалов не мог по многим причинам: раз — он хорошо относился к Веревкину по университетским воспоминаниям, затем Веревкин был настолько умен,
что не допустит
такого грубого подходца; наконец, из слов Веревкина, которыми он рекомендовал себя, можно вывести только то,
что он сразу хотел поставить себя начистоту, без всяких недомолвок.
Верочка раза два входила в комнату, поглядывая искоса на гостя, и делала
такую мину, точно удивлялась,
что он продолжает еще сидеть.
— А
что, Сергей Александрыч, — проговорил Бахарев, хлопая Привалова по плечу, — вот ты теперь третью неделю живешь в Узле, поосмотрелся? Интересно знать,
что ты надумал… а? Ведь твое дело молодое, не то
что наше, стариковское: на все четыре стороны скатертью дорога. Ведь не сидеть же
такому молодцу сложа руки…
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…»
Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то
что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот
что скажу: прожил ты в Узле три недели и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
— И отлично; значит, к заводскому делу хочешь приучать себя?
Что же, хозяйский глаз да в
таком деле — первее всего.
—
Что же, ты, значит, хочешь возвратить землю башкирам? Да ведь они ее все равно продали бы другому, если бы пращур-то не взял… Ты об этом подумал? А теперь только отдай им землю,
так завтра же ее не будет… Нет, Сергей Александрыч, ты этого никогда не сделаешь…
—
Так вы говорите,
что Привалов не будет пользоваться вниманием женщин? — задумчиво спрашивала Агриппина Филипьевна уже во второй раз.