Неточные совпадения
Пить вино и развратничать он не любит, а между тем
старик и обойтись без него не может, до того ужились!» Это
была правда; молодой человек имел даже видимое влияние на
старика; тот почти начал его иногда как будто слушаться, хотя
был чрезвычайно и даже злобно подчас своенравен; даже вести себя начал иногда приличнее…
Прежние знакомые его нашли его страшно состарившимся, хотя
был он вовсе еще не такой
старик.
— Так я и знал, что он тебе это не объяснит. Мудреного тут, конечно, нет ничего, одни бы, кажись, всегдашние благоглупости. Но фокус
был проделан нарочно. Вот теперь и заговорят все святоши в городе и по губернии разнесут: «Что, дескать, сей сон означает?» По-моему,
старик действительно прозорлив: уголовщину пронюхал. Смердит у вас.
Это
был высокий, худощавый, но все еще сильный
старик, черноволосый, с сильною проседью, с длинным постным и важным лицом.
— Да ведь и моя, я думаю, мать его мать
была, как вы полагаете? — вдруг с неудержимым гневным презрением прорвался Иван.
Старик вздрогнул от его засверкавшего взгляда. Но тут случилось нечто очень странное, правда на одну секунду: у
старика действительно, кажется, выскочило из ума соображение, что мать Алеши
была и матерью Ивана…
— Значит, она там! Ее спрятали там! Прочь, подлец! — Он рванул
было Григория, но тот оттолкнул его. Вне себя от ярости, Дмитрий размахнулся и изо всей силы ударил Григория.
Старик рухнулся как подкошенный, а Дмитрий, перескочив через него, вломился в дверь. Смердяков оставался в зале, на другом конце, бледный и дрожащий, тесно прижимаясь к Федору Павловичу.
Тем временем Иван и Григорий подняли
старика и усадили в кресла. Лицо его
было окровавлено, но сам он
был в памяти и с жадностью прислушивался к крикам Дмитрия. Ему все еще казалось, что Грушенька вправду где-нибудь в доме. Дмитрий Федорович ненавистно взглянул на него уходя.
Алеша подал ему маленькое складное кругленькое зеркальце, стоявшее на комоде.
Старик погляделся в него: распух довольно сильно нос, и на лбу над левою бровью
был значительный багровый подтек.
— Нельзя наверно угадать. Ничем, может
быть: расплывется дело. Эта женщина — зверь. Во всяком случае,
старика надо в доме держать, а Дмитрия в дом не пускать.
Один этот
старик безногий, купец, — но он
был скорей нашим отцом, другом нашим, оберегателем.
Что всего более поразило бедного монашка, так это то, что отец Ферапонт, при несомненном великом постничестве его и
будучи в столь преклонных летах,
был еще на вид
старик сильный, высокий, державший себя прямо, несогбенно, с лицом свежим, хоть и худым, но здоровым.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня
было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено
стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
— Засади я его, подлеца, она услышит, что я его засадил, и тотчас к нему побежит. А услышит если сегодня, что тот меня до полусмерти, слабого
старика, избил, так, пожалуй, бросит его, да ко мне придет навестить… Вот ведь мы какими характерами одарены — только чтобы насупротив делать. Я ее насквозь знаю! А что, коньячку не
выпьешь? Возьми-ка кофейку холодненького, да я тебе и прилью четверть рюмочки, хорошо это, брат, для вкуса.
— Нет, не надо, благодарю. Вот этот хлебец возьму с собой, коли дадите, — сказал Алеша и, взяв трехкопеечную французскую булку, положил ее в карман подрясника. — А коньяку и вам бы не
пить, — опасливо посоветовал он, вглядываясь в лицо
старика.
— Врешь! Не надо теперь спрашивать, ничего не надо! Я передумал. Это вчера глупость в башку мне сглупу влезла. Ничего не дам, ничегошеньки, мне денежки мои нужны самому, — замахал рукою
старик. — Я его и без того, как таракана, придавлю. Ничего не говори ему, а то еще
будет надеяться. Да и тебе совсем нечего у меня делать, ступай-ка. Невеста-то эта, Катерина-то Ивановна, которую он так тщательно от меня все время прятал, за него идет али нет? Ты вчера ходил к ней, кажется?
— Я вчера за обедом у
старика тебя этим нарочно дразнил и видел, как у тебя разгорелись глазки. Но теперь я вовсе не прочь с тобой переговорить и говорю это очень серьезно. Я с тобой хочу сойтись, Алеша, потому что у меня нет друзей, попробовать хочу. Ну, представь же себе, может
быть, и я принимаю Бога, — засмеялся Иван, — для тебя это неожиданно, а?
Это мог
быть, наконец, просто бред, видение девяностолетнего
старика пред смертью, да еще разгоряченного вчерашним автодафе во сто сожженных еретиков.
«Имеешь ли ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого ты пришел? — спрашивает его мой
старик и сам отвечает ему за него, — нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже
было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую ты так стоял, когда
был на земле.
Видишь: предположи, что нашелся хотя один из всех этих желающих одних только материальных и грязных благ — хоть один только такой, как мой
старик инквизитор, который сам
ел коренья в пустыне и бесновался, побеждая плоть свою, чтобы сделать себя свободным и совершенным, но однако же, всю жизнь свою любивший человечество и вдруг прозревший и увидавший, что невелико нравственное блаженство достигнуть совершенства воли с тем, чтобы в то же время убедиться, что миллионы остальных существ Божиих остались устроенными лишь в насмешку, что никогда не в силах они
будут справиться со своею свободой, что из жалких бунтовщиков никогда не выйдет великанов для завершения башни, что не для таких гусей великий идеалист мечтал о своей гармонии.
Кто знает, может
быть, этот проклятый
старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых
стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать их счастливыми.
— А зачем ему к отцу проходить, да еще потихоньку, если, как ты сам говоришь, Аграфена Александровна и совсем не придет, — продолжал Иван Федорович, бледнея от злобы, — сам же ты это говоришь, да и я все время, тут живя,
был уверен, что
старик только фантазирует и что не придет к нему эта тварь. Зачем же Дмитрию врываться к
старику, если та не придет? Говори! Я хочу твои мысли знать.
Очень может
быть, что
старик слишком
был ему в эту минуту ненавистен, но такое бесцеремонное проявление враждебного чувства даже и для Федора Павловича
было неожиданным.
Только провожая сына уже с крыльца,
старик немного как бы заметался, полез
было лобызаться.
Говорили, впрочем, что хотя Грушенька и действительно
была взята своим
стариком из нищеты, но что семейства
была честного и происходила как-то из духовного звания,
была дочь какого-то заштатного дьякона или что-то в этом роде.
В одном только все
были убеждены: что к Грушеньке доступ труден и что, кроме
старика, ее покровителя, не
было ни единого еще человека, во все четыре года, который бы мог похвалиться ее благосклонностью.
Этот
старик, большой делец (теперь давно покойник),
был тоже характера замечательного, главное скуп и тверд, как кремень, и хоть Грушенька поразила его, так что он и жить без нее не мог (в последние два года, например, это так и
было), но капиталу большого, значительного, он все-таки ей не отделил, и даже если б она пригрозила ему совсем его бросить, то и тогда бы остался неумолим.
Замечательно, что Грушенька
была со своим
стариком за все время их знакомства вполне и даже как бы сердечно откровенна, и это, кажется, с единственным человеком в мире.
Замечу еще мельком, что хотя у нас в городе даже многие знали тогда про нелепое и уродливое соперничество Карамазовых, отца с сыном, предметом которого
была Грушенька, но настоящего смысла ее отношений к обоим из них, к
старику и к сыну, мало кто тогда понимал.
Сказала ему, что к Кузьме Кузьмичу, к
старику моему, на весь вечер уйду и
буду с ним до ночи деньги считать.
По слухам ли каким или из каких-нибудь слов Грушеньки, но он заключил тоже, что
старик, может
быть, предпочел бы его для Грушеньки Федору Павловичу.
Вследствие этого-то простодушия своего он, между прочим,
был серьезно убежден, что старый Кузьма, собираясь отходить в другой мир, чувствует искреннее раскаяние за свое прошлое с Грушенькой, и что нет теперь у нее покровителя и друга более преданного, как этот безвредный уже
старик.
И дети, и приказчики теснились в своих помещениях, но верх дома занимал
старик один и не пускал к себе жить даже дочь, ухаживавшую за ним и которая в определенные часы и в неопределенные зовы его должна
была каждый раз взбегать к нему наверх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою.
Митя вздрогнул, вскочил
было, но сел опять. Затем тотчас же стал говорить громко, быстро, нервно, с жестами и в решительном исступлении. Видно
было, что человек дошел до черты, погиб и ищет последнего выхода, а не удастся, то хоть сейчас и в воду. Все это в один миг, вероятно, понял
старик Самсонов, хотя лицо его оставалось неизменным и холодным как у истукана.
Этот-де самый Корнеплодов, опросив подробно и рассмотрев документы, какие Митя мог представить ему (о документах Митя выразился неясно и особенно спеша в этом месте), отнесся, что насчет деревни Чермашни, которая должна бы, дескать,
была принадлежать ему, Мите, по матери, действительно можно бы
было начать иск и тем старика-безобразника огорошить… «потому что не все же двери заперты, а юстиция уж знает, куда пролезть».
— Видите, сударь, нам такие дела несподручны, — медленно промолвил
старик, — суды пойдут, адвокаты, сущая беда! А если хотите, тут
есть один человек, вот к нему обратитесь…
Митя схватил
было старика за руку, чтобы потрясть ее, но что-то злобное промелькнуло в глазах того. Митя отнял руку, но тотчас же упрекнул себя во мнительности. «Это он устал…» — мелькнуло в уме его.
Неужели же
старик мог надо мной насмеяться?» Так восклицал Митя, шагая в свою квартиру, и уж, конечно, иначе и не могло представляться уму его, то
есть: или дельный совет (от такого-то дельца) — со знанием дела, со знанием этого Лягавого (странная фамилия!), или — или
старик над ним посмеялся!
«Так и
есть, у
старика в спальне освещено, она там!» — и он спрыгнул с забора в сад.
«Она, может
быть, у него за ширмами, может
быть уже спит», — кольнуло его в сердце. Федор Павлович от окна отошел. «Это он в окошко ее высматривал, стало
быть, ее нет: чего ему в темноту смотреть?.. нетерпение значит пожирает…» Митя тотчас подскочил и опять стал глядеть в окно.
Старик уже сидел пред столиком, видимо пригорюнившись. Наконец облокотился и приложил правую ладонь к щеке. Митя жадно вглядывался.
И
старик чуть не вылез из окна, заглядывая направо, в сторону, где
была дверь в сад, и стараясь разглядеть в темноте.
Весь столь противный ему профиль
старика, весь отвисший кадык его, нос крючком, улыбающийся в сладостном ожидании, губы его, все это ярко
было освещено косым светом лампы слева из комнаты.
— Понимаешь? Понял! Отцеубийца и изверг, кровь
старика отца твоего вопиет за тобою! — заревел внезапно, подступая к Мите,
старик исправник. Он
был вне себя, побагровел и весь так и трясся.
— Я вас изо всех сил попрошу, голубчик Михаил Макарыч, на сей раз удержать ваши чувства, — зашептал
было скороговоркой
старику товарищ прокурора, — иначе я принужден
буду принять…
Петр Ильич, войдя к исправнику,
был просто ошеломлен: он вдруг увидал, что там всё уже знают. Действительно, карты бросили, все стояли и рассуждали, и даже Николай Парфенович прибежал от барышень и имел самый боевой и стремительный вид. Петра Ильича встретило ошеломляющее известие, что
старик Федор Павлович действительно и в самом деле убит в этот вечер в своем доме, убит и ограблен. Узналось же это только сейчас пред тем следующим образом.
— Господа, как жаль! Я хотел к ней на одно лишь мгновение… хотел возвестить ей, что смыта, исчезла эта кровь, которая всю ночь сосала мне сердце, и что я уже не убийца! Господа, ведь она невеста моя! — восторженно и благоговейно проговорил он вдруг, обводя всех глазами. — О, благодарю вас, господа! О, как вы возродили, как вы воскресили меня в одно мгновение!.. Этот
старик — ведь он носил меня на руках, господа, мыл меня в корыте, когда меня трехлетнего ребенка все покинули,
был отцом родным!..
И он упал на стул и, закрыв обеими ладонями лицо, навзрыд заплакал. Но это
были уже счастливые слезы. Он мигом опомнился.
Старик исправник
был очень доволен, да, кажется, и юристы тоже: они почувствовали, что допрос вступит сейчас в новый фазис. Проводив исправника, Митя просто повеселел.
Понимаю же я теперешнюю разницу: ведь я все-таки пред вами преступник сижу, как, стало
быть, в высшей степени неровня, а вам поручено меня наблюдать: не погладите же вы меня по головке за Григория, нельзя же в самом деле безнаказанно головы ломать
старикам, ведь упрячете же вы меня за него по суду, ну на полгода, ну на год в смирительный, не знаю, как там у вас присудят, хотя и без лишения прав, ведь без лишения прав, прокурор?
Наконец дело дошло до той точки в рассказе, когда он вдруг узнал, что Грушенька его обманула и ушла от Самсонова тотчас же, как он привел ее, тогда как сама сказала, что просидит у
старика до полуночи: «Если я тогда не убил, господа, эту Феню, то потому только, что мне
было некогда», — вырвалось вдруг у него в этом месте рассказа.
Митя точно и пространно изложил им все, что касалось знаков, изобретенных Федором Павловичем для Смердякова, рассказал, что именно означал каждый стук в окно, простучал даже эти знаки по столу и на вопрос Николая Парфеновича: что, стало
быть, и он, Митя, когда стучал
старику в окно, то простучал именно тот знак, который означал: «Грушенька пришла», — ответил с точностью, что именно точно так и простучал, что, дескать, «Грушенька пришла».
И бойко везет его мужик, славно помахивает, русая, длинная такая у него борода, и не то что
старик, а так лет
будет пятидесяти, серый мужичий на нем зипунишко.