Неточные совпадения
Центром
всего дома, конечно, была гостиная, отделанная с трактирной роскошью; небольшой столовой она соединялась непосредственно с половиной Заплатиных, а дверью — с теми комнатами, которые
по желанию могли служить совершенно отдельным помещением или присоединяться к зале.
Прохожие, торопливо сновавшие
по тротуарам Нагорной улицы, с завистью заглядывали в окна бахаревского дома, где
все дышало полным довольством и тихим семейным счастьем.
— Ах, матушка,
по мне
все равно… Не бывала я там никогда. Отчего же он в свой дом не проехал или к нам? Ведь не выгнала бы…
Полинявшие дорогие ковры на полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики
по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах, цветы на окнах и лампадки перед образами старинного письма —
все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких комнатах.
— Когда я получил телеграмму о смерти Холостова, сейчас же отправился в министерство навести справки. У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые и рассказали
все, то есть, что решение
по делу Холостова было получено как раз в то время, когда Холостов лежал на столе, и что министерство перевело его долг на заводы.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы,
по крайней мере, привести
все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился,
все дело испортил.
В этих жалобах было столько старчески забавного, что Привалов
все время старался рассматривать мелкие розовые и голубые цветочки, которые были рассыпаны
по сарафану Марьи Степановны.
— Мама, какая ты странная, — вступилась Надежда Васильевна. —
Все равно мы с тобой не поймем, если Сергей Александрыч будет рассказывать нам о своих делах
по заводам.
Василий Назарыч рассказал дочери последние известия о положении приваловского наследства и
по этому случаю долго припоминал разные эпизоды из жизни Гуляевых и Приваловых. Девушка внимательно слушала
все время и проговорила...
Жизнь в гуляевских палатах была создана
по типу древнего благочестия, в жертву которому здесь приносилось
все.
По большей части это были дети гонимых раскольников, задыхавшихся
по тюрьмам и острогам; Гуляеву привозили их со
всех сторон, где только гнездился раскол: с Ветки, из Керженских лесов, с Иргиза, из Стародубья, Чернораменских скитов и т. д.
Затем, когда сам Гуляев совсем состарился, он принял зятя в часть
по своим сибирским приискам, причем
всем делом верховодил по-прежнему Бахарев.
Несмотря на свою близость к старику Гуляеву, а также и на то, что в течение многих лет он вел
все его громадные дела, Бахарев сам
по себе ничего не имел, кроме знания приискового дела и несокрушимой энергии.
Какой-то дикий разгул овладел
всеми: на целые десятки верст дорога устилается красным сукном, чтобы только проехать
по ней пьяной компании на бешеных тройках; лошадей не только поят, но даже моют шампанским; бесчисленные гости располагаются как у себя дома, и их угощают целым гаремом из крепостных красавиц.
Гуляевский дух еще жил в бахаревском доме, им держался
весь строй семьи и, по-видимому, вливал в нее новые силы в затруднительных случаях.
«А там женишок-то кому еще достанется, — думала про себя Хиония Алексеевна, припоминая свои обещания Марье Степановне. — Уж очень Nadine ваша нос кверху задирает. Не велика в перьях птица: хороша дочка Аннушка, да хвалит только мать да бабушка! Конечно, Ляховский гордец и кощей, а если взять Зосю, — вот эта, по-моему, так действительно невеста:
всем взяла… Да-с!.. Не чета гордячке Nadine…»
Это сердило и удивляло Хионию Алексеевну, потому что она,
по странному свойству человеческой природы, переносила
все, что относилось до жильца, на собственную особу.
В эти минуты одиночества, когда Привалов насильно усаживал себя за какую-нибудь книгу или за вычисления
по каким-нибудь планам, он
по десяти раз перебирал в своей памяти
все, в чем действующим лицом являлась Надежда Васильевна.
— Слава богу, слава богу, что вы приехали наконец! — улыбаясь Привалову, говорила Павла Ивановна. — Дом-то валится у вас, нужен хозяйский глаз… Да, я знаю это
по себе, голубчик, знаю. У меня
все вон развалилось.
Верочка
вся вспыхнула, взглянула на Привалова как-то исподлобья, совсем по-детски, и тихо ответила...
— А что, Сергей Александрыч, — проговорил Бахарев, хлопая Привалова
по плечу, — вот ты теперь третью неделю живешь в Узле, поосмотрелся? Интересно знать, что ты надумал… а? Ведь твое дело молодое, не то что наше, стариковское: на
все четыре стороны скатертью дорога. Ведь не сидеть же такому молодцу сложа руки…
— Не укушу, Агриппина Филипьевна, матушка, — хриплым голосом заговорил седой, толстый, как бочка, старик, хлопая Агриппину Филипьевну
все с той же фамильярностью
по плечу. Одет он был в бархатную поддевку и ситцевую рубашку-косоворотку; суконные шаровары были заправлены в сапоги с голенищами бутылкой. — Ох, уморился, отцы! — проговорил он, взмахивая короткой толстой рукой с отекшими красными пальцами, смотревшими врозь.
—
Все это мои клиенты, — проговорил Веревкин, кивая головой на тянувшиеся
по сторонам лавки узловских мучников.
— Если это ты в мой огород метишь, — напрасный труд, Александр…
Все равно, что из пушки
по воробью палить… Ха-ха!..
«Недостает решительности!
Все зависит от того, чтобы повести дело смелой, твердой рукой, — думал Половодов, ходя
по кабинету из угла в угол. — Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела не делает и другим мешает. Вот если бы освободиться от него…»
— Вы хотите сказать о Nicolas? Это старая новость… Только едва ли они чего-нибудь добьются: Привалов и раньше
все время хлопотал в Петербурге
по своему делу.
Оскар Филипыч в нескольких словах дал заметить Половодову, что ему в тонкости известно не только
все дело
по опеке, но
все его мельчайшие подробности и особенно слабые места. Половодов с возраставшим удивлением слушал улыбавшегося немца и, наконец, проговорил...
— Очень просто: вы и Ляховский держитесь только благодаря дворянской опеке и кой-каким связям в Петербурге… Так? Дворянскую опеку и после нельзя будет обойти, но ее купить очень недорого стоит: члены правления — один полусумасшедший доктор-акушер восьмидесяти лет, другой — выгнанный со службы за взятки и просидевший несколько лет в остроге становой, третий — приказная строка, из поповичей…
Вся эта братия получает
по двадцать восемь рублей месячного жалованья. Так?
— Позвольте… Главное заключается в том, что не нужно терять дорогого времени, а потом действовать зараз и здесь и там. Одним словом, устроить некоторый дуэт, и
все пойдет как
по нотам… Если бы Сергей Привалов захотел, он давно освободился бы от опеки с обязательством выплатить государственный долг
по заводам в известное число лет. Но он этого не захотел сам…
Эти кофейные обои, эти драпировки на окнах, мебель… как
все это было жалко
по сравнению с тем, что носилось теперь в его воображении.
Антонида Ивановна,
по мнению Бахаревой, была первой красавицей в Узле, и она часто говорила, покачивая головой: «
Всем взяла эта Антонида Ивановна, и полнотой, и лицом, и выходкой!» При этом Марья Степановна каждый раз с коротким вздохом вспоминала, что «вот у Нади, для настоящей женщины, полноты недостает, а у Верочки кожа смуглая и волосы на руках, как у мужчины».
За чайным столом скоро собралась
вся семья. Надежда Васильевна показалась сегодня Привалову особенно веселой. Она рассказывала о своей поездке в Шатровский завод, о том, как Костя ждет Привалова, и т. д. Виктор Васильич и Верочка
по обыкновению дурачились, несмотря на самые строгие взгляды Марьи Степановны.
— Девичье дело, Марья Степановна… Нынче образованные да бойкие девицы пошли, не как в наше время. Ну, у них уж
все по-своему и выходит.
— Да так… Существует что-то вроде фатализма: люди, близкие друг другу
по духу,
по складу ума,
по стремлениям и даже
по содержанию основных идей, расходятся иногда на
всю жизнь из-за каких-либо глупейших пустяков, пустой фразы, даже из-за одного непонятого слова.
Из
всей обстановки кабинета Ляховского только это зеркало несколько напоминало об удобствах и известной привычке к роскоши;
все остальное отличалось большой скромностью, даже некоторым убожеством: стены были покрыты полинялыми обоями, вероятно, синего цвета; потолок из белого превратился давно в грязно-серый и был заткан
по углам паутиной; паркетный пол давно вытерся и был покрыт донельзя измызганным ковром, потерявшим
все краски и представлявшимся издали большим грязным пятном.
Несколько старых стульев, два небольших столика
по углам и низкий клеенчатый диван направо от письменного стола составляли
всю меблировку кабинета.
Нужно сознаться, что он знал
все дело, как свои пять пальцев, и артистически набросал картину настоящего положения дел
по опеке.
— Вы
все сговорились пустить меня
по миру! — неестественно тонким голосом выкрикивал Ляховский. — Ведь у тебя третьего дня была новая метла! Я своими глазами видел… Была, была, была, была!..
Особенно это важно для меня: у меня столько дел, столько служащих, прислуги… да они
по зернышку разнесут
все, что я наживал годами.
В густом сосновом бору, который широким кольцом охватывал город со
всех сторон, дымилось до десятка больших фабрик и заимок, а
по течению Узловки раскинулись дачи местных богачей.
Несмотря на
все принятые предосторожности, в характере Зоси рано сказалось ее мужское воспитание, и она
по своим привычкам походила больше на молодого человека.
Правда,
по наружному виду это трудно было отгадать, но оно чувствовалось во
всем, и Ляховский искренне жалел об этом невыгодном для него обстоятельстве.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах
всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться
по первому зову, быть разом в нескольких местах,
все видеть, и
все слышать, и
все давить, что попало к нему под руку.
Антонида Ивановна умела вытянуть ту заунывную, щемящую нотку, которая неизменно слышится во
всех проголосных русских песнях: глухие слезы и смертная тоска
по какой-то воле и неизведанном счастье, казалось, стояли в этой песне.
— Мне Верета больше нравится; знаете, в ней есть что-то такое нетронутое, как переход от вчерашней девочки к завтрашней барышне. Тогда пиши пропало
все, потому что начнется это жеманство да кривлянье. Пойдемте в гостиную, — прибавил он, подхватывая Привалова,
по своей привычке, под руку.
— А ведь это верно, — засмеялся Привалов. — А если бы вам предложили устроить
все по-своему, вы как бы сделали?
Старик остался в гостиной и долго разговаривал с Приваловым о делах
по опеке и его визитах к опекунам.
По лицу старика Привалов заметил, что он недоволен чем-то, но сдерживает себя и не высказывается. Вообще
весь разговор носил сдержанный, натянутый характер, хотя Василий Назарыч и старался казаться веселым и приветливым по-прежнему.
Василий Назарыч тоже подолгу не спит
по ночам и
все что-то пишет и откладывает на счетах.
— Ты меня зарезал… Понимаешь: за-ре-зал… — неистово выкрикивал Василий Назарыч каким-то диким, страшным голосом. — На старости лет пустил
по миру
всю семью!..
Всех погубил!!
всех!!
Его железная натура, кажется, не знала, что такое усталость, и жить
по целым месяцам в глубине тайги,
по неделям спать под прикрытием полотняной палатки на снегу в горах, делать тысячеверстные экскурсии верхом — во
всех этих подвигах Данила Шелехов не знал соперников.