— Да, так я желал вас видеть, — заговорил Половецкий, облокачиваясь на подушке. — Предупреждаю, что я совсем не сержусь на вас, и вы спокойно можете забыть о
последнем эпизоде с куклой… да.
«Особа» слушала все внимательнее и внимательнее. В уме ее не оставалось сомнения в своей ошибке относительно этой женщины, и совесть громко стала упрекать его за преступное потворство, почти содействие этому извергу в человеческом образе. По мере рассказа, его превосходительство делался все бледнее и бледнее, он нервно подергивал плечами и кусал губы. Когда Костя дошел до
последнего эпизода с ним самим, голос его снова задрожал и он на минуту остановился.
Наконец
последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de coeur) [парижанку сердцем] в то время, как сам поступил во французскую службу.
Неточные совпадения
Помню даже промелькнувшую тогда одну догадку: именно безобразие и бессмыслица той
последней яростной вспышки его при известии о Бьоринге и отсылка оскорбительного тогдашнего письма; именно эта крайность и могла служить как бы пророчеством и предтечей самой радикальной перемены в чувствах его и близкого возвращения его к здравому смыслу; это должно было быть почти как в болезни, думал я, и он именно должен был прийти к противоположной точке — медицинский
эпизод и больше ничего!
Можно с уверенностию предположить, что она сама, до самой
последней минуты, не знала: расскажет она этот
эпизод на суде или нет и ждала какого-то вдохновения.)
Стены, увешанные оружием, обрамляющим фотографии
последних московских боев, собрали современников во главе с наркомами… На фотографиях
эпизодов узнают друг друга… Говорят…
Мы, разумеется, подговорились, чтобы Иван Северьяныч довершил свою любезность, досказав этот новый злополучный
эпизод в своей жизни, а он, по доброте своей, всеконечно от этого не отказался и поведал о своем «
последнем выходе» следующее:
Одни названия навели на меня какие-то необыкновенно тоскливые мысли, от которых я не мог отделаться ни насвистыванием арий из „Герцогини Герольштейнской“, ни припоминанием особенно характерных
эпизодов из
последних наших трактирных похождений, ни даже закусыванием соленого огурца, каковое закусывание, как известно, представляет, во время загула, одно из самых дивных, восстановляющих средств (увы! даже и это средство отыскано не мною, непризнанным Гамлетом сороковых годов, а все тем же дедушкой Матвеем Иванычем!).