Неточные совпадения
Из передней
одна дверь вела прямо в уютную небольшую залу, другая — в три совершенно отдельных комнаты и третья — в темный коридор, служивший границей собственно между половиной, где жили Заплатины, и пансионом.
Вероятно, очень многим
из этих прохожих приходила в голову мысль о том, что хоть бы месяц, неделю, даже
один день пожить в этом славном старом доме и отдохнуть душой и телом от житейских дрязг и треволнений.
Верочка тут же толклась в
одной юбке, не зная, какому
из своих платьев отдать предпочтение, пока не остановилась на розовом барежевом.
Он часто говаривал, что лучше в
одной рубашке останется, а с бритоусами да табашниками
из одной чашки есть не будет.
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч с Константином Васильичем все книжки читали, поэтому
из них можно и крупы и муки намолоть. Сережа-то и маленьким когда был, так зверьком и выглядывал: то веревки
из него вей, то хоть ты его расколи, —
одним словом, приваловская кровь. А впрочем, кто его знает, может, и переменился.
Одного только не удалось сделать Сашке, — это захватить гуляевские капиталы, которые шли в часть старшего
из наследников.
Марья Степановна свято блюла все свычаи и обычаи, правила и обряды, которые вынесла
из гуляевского дома; ей казалось святотатством переступить хотя
одну йоту
из заветов этой угасшей семьи, служившей в течение века самым крепким оплотом древнего благочестия.
После
одного крупного разговора отец и сын разошлись окончательно, хотя, собственно говоря, все дело вышло
из пустяков.
Легонько пошатываясь и улыбаясь рассеянной улыбкой захмелевшего человека, Бахарев вышел
из комнаты. До ушей Привалова донеслись только последние слова его разговора с самим собой: «А Привалова я полюбил… Ей-богу, полюбил! У него в лице есть такое… Ах, черт побери!..» Привалов и Веревкин остались
одни. Привалов задумчиво курил сигару, Веревкин отпивал
из стакана портер большими аппетитными глотками.
Они спорили, горячились, даже выходили
из себя, но всегда мирились на
одной мысли, что все мужчины положительнейшие дураки, которые, как все неизлечимо поврежденные, были глубоко убеждены в своем уме.
Из обруселых рижских немок по происхождению, Агриппина Филипьевна обладала счастливым ровным характером: кажется, это было единственное наследство, полученное ею под родительской кровлей, где оставались еще шесть сестриц и
один братец.
Эти сестрицы выписали
из Риги остальных четырех,
из которых
одна вышла за директора гимназии, другая за доктора, третья за механика, а четвертая, не пожелавшая за преклонными летами связывать себя узами Гименея, получила место начальницы узловской женской гимназии.
Когда Nicolas выбросили
из гимназии за крупный скандал, Агриппина Филипьевна и тогда не сказала ему в упрек ни
одного слова, а собрала последние крохи и на них отправила своего любимца в Петербург.
В течение трех дней у Привалова
из головы не выходила
одна мысль, мысль о том, что Надя уехала на Шатровские заводы.
Иван Яковлич ничего не отвечал на это нравоучение и небрежно сунул деньги в боковой карман вместе с шелковым носовым платком. Через десять минут эти почтенные люди вернулись в гостиную как ни в чем не бывало. Алла подала Лепешкину стакан квасу прямо
из рук, причем
один рукав сбился и открыл белую, как слоновая кость, руку по самый локоть с розовыми ямочками, хитрый старик только прищурил свои узкие, заплывшие глаза и проговорил, принимая стакан...
Когда дверь затворилась за Приваловым и Nicolas, в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание. Все думали об
одном и том же — о приваловских миллионах, которые сейчас вот были здесь, сидели вот на этом самом кресле, пили кофе
из этого стакана, и теперь ничего не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел Привалов, и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы приваловских миллионов.
— Очень просто: вы и Ляховский держитесь только благодаря дворянской опеке и кой-каким связям в Петербурге… Так? Дворянскую опеку и после нельзя будет обойти, но ее купить очень недорого стоит: члены правления —
один полусумасшедший доктор-акушер восьмидесяти лет, другой — выгнанный со службы за взятки и просидевший несколько лет в остроге становой, третий — приказная строка,
из поповичей… Вся эта братия получает по двадцать восемь рублей месячного жалованья. Так?
Половодов, припоминая смешного дядюшку, громко хохотал и вслух разговаривал сам с собой. Такая беседа
один на
один и особенно странный смех донеслись даже до гостиной, через которую проходила Антонида Ивановна в белом пеньюаре
из тонкого батиста.
После
одного очень скучного преферанса, когда Марья Степановна вышла
из комнаты, чтобы отдать Досифее какое-то распоряжение по хозяйству, Надежда Васильевна пытливо и внимательно посмотрела на Привалова и потом спросила...
— Да так… Существует что-то вроде фатализма: люди, близкие друг другу по духу, по складу ума, по стремлениям и даже по содержанию основных идей, расходятся иногда на всю жизнь из-за каких-либо глупейших пустяков, пустой фразы, даже из-за
одного непонятого слова.
— Извините, я оставлю вас на
одну минуту, — проговорил он и сейчас же исчез
из кабинета; в полуотворенную дверь донеслось только, как он быстро скатился вниз по лестнице и обругал по дороге дремавшего Пальку.
— Она и теперь в конюшне стоит, — флегматически отвечал Илья, трогая
одной рукой то место, где у других людей бывает шея, а у него из-под ворота ситцевой рубашки выползала широкая жирная складка кожи, как у бегемота. — Мне на што ее, вашу метлу.
Ляховский в увлечении своими делами поздно обратил внимание на воспитание сына и получил смертельный удар: Давид на глазах отца был погибшим человеком, кутилой и мотом, которому он поклялся не оставить в наследство ни
одной копейки
из своих богатств.
—
Из двух зол нужно выбирать меньшее: или лишиться всего, или пожертвовать
одной частицей…
— Поправимся?! Нет, я тебя сначала убью… жилы
из тебя вытяну!!
Одно только лето не приехал на прииски, и все пошло кверху дном. А теперь последние деньги захватил Работкин и скрылся… Боже мой!! Завтра же еду и всех вас переберу… Ничего не делали, пьянствовали, безобразничали!! На кого же мне положиться?!
— Она, проклятая, — смиренно соглашался Данилушка. — Как теперь
из беды выпутаемся —
одному господу известно…
Бахарев очистил на письменном столе
один угол, куда горничная и поставила кипевший самовар. За чаем Бахарев заговорил об опеке и об опекунах. Привалов в коротких словах рассказал, что вынес
из своих визитов к Ляховскому и Половодову, а затем сказал, что строит мельницу.
— Но ведь эти затраты правительство делало не
из личной пользы, а чтобы создать крупную заводскую промышленность. Примеры Англии, Франции, наконец Америки — везде
одно и то же. Сначала правительство и нация несомненно теряли от покровительственной системы, чтобы потом наверстать свои убытки с лихвой и вывести промышленность на всемирный рынок.
Несколько дней Привалов и Бахарев специально были заняты разными заводскими делами, причем пришлось пересмотреть кипы всевозможных бумаг, смет, отчетов и соображений. Сначала эта работа не понравилась Привалову, но потом он незаметно втянулся в нее, по мере того как из-за этих бумаг выступала действительность. Но, работая над
одним материалом, часто за
одним столом, друзья детства видели каждый свое.
После этого вступления пани Марина наконец сдавалась на «
одно слово», и Альфонс Богданыч выпытывал
из нее все, что ему было нужно. Они беседовали по целым часам самым мирным образом, как самые лучшие друзья, и пани Марина оставалась очень довольна, рассматривая принесенные Альфонсом Богданычем образчики разных материй и план забавок.
— Мы откроем бал полонезом Огиньского, — рапортовал он, подпрыгивая на своем стуле. — Для паненки Зоси костюм
из желтого атласа. Для пары нарочно выписываем
из Сибири
одного шляхтича: от-то танцует!..
— Да ведь он у вас был не
один десяток раз, и все-таки
из этого ничего не вышло, а теперь он передал все дело мне и требует, чтобы все было кончено немедленно. Понимаете, Игнатий Львович: не-мед-лен-но… Кажется, уж будет бобы-то разводить. Да Привалова и в городе нет совсем, он уехал на мельницу.
— Тонечка, извини меня, — торопливо заговорил Половодов, осторожно освобождая свой локоть из-под руки жены. — Я сейчас… только на
одну минуточку оставлю тебя с Сергеем Александрычем.
Nicolas подхватил Привалова под руку и потащил через ряд комнат к буфету, где за маленькими столиками с зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий старик с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда,
один тонкий и длинный, другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко с длинными казацкими усами и с глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер; директор банка, женатый на сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников
из крупных, молодцеватый старик полицеймейстер с военной выправкой и седыми усами, городской голова
из расторговавшихся ярославцев и т. д.
Бахарев вышел
из кабинета Ляховского с красным лицом и горевшими глазами: это было оскорбление, которого он не заслужил и которое должен был перенести. Старик плохо помнил, как он вышел
из приваловского дома, сел в сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в голове неотступно стучала
одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве бы я пошел к этому христопродавцу, если бы не ты!»
Остальное помещение клуба состояло
из шести довольно больших комнат, отличавшихся большей роскошью сравнительно с обстановкой нижнего этажа и танцевального зала; в средней руки столичных трактирах можно встретить такую же вычурную мебель, такие же трюмо под орех, выцветшие драпировки на окнах и дверях.
Одна комната была отделана в красный цвет, другая — в голубой, третья — в зеленый и т. д. На диванчиках сидели дамы и мужчины, провожавшие Привалова любопытными взглядами.
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом,
из которого только что вынесли дорогого покойника. О Надежде Васильевне не было сказано ни
одного слова, точно она совсем не существовала на свете. Привалов в первый раз почувствовал с болью в сердце, что он чужой в этом старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это бывает после смерти близкого человека.
Для Антониды Ивановны сделалось чем-то вроде потребности ставить Привалова
из одного критического положения в другое.
— Да, да… — с живостью подтвердила девушка слова доктора. — И не
одной мельницей, а вообще всем вашим предприятием, о котором, к сожалению, я узнала только
из третьих рук.
Выход
из этого двусмысленного положения был
один: вырвать Зосю из-под влияния родной семьи, другими словами, выгнать Ляховских
из своего дома.
Но Хиония Алексеевна была уже за порогом, предоставив Привалову бесноваться
одному. Она была довольна, что наконец проучила этого миллионера, из-за которого она перенесла на своей собственной спине столько человеческой несправедливости. Чем она не пожертвовала для него — и вот вам благодарность за все труды, хлопоты, неприятности и даже обиды. Если бы не этот Привалов, разве Агриппина Филипьевна рассорилась бы с ней?.. Нет, решительно нигде на свете нет ни совести, ни справедливости, ни признательности!
Поп Савел успел нагрузиться вместе с другими и тоже лез целоваться к Привалову, донимая его цитатами
из всех классиков. Телкин был чуть-чуть навеселе. Вообще все подгуляли, за исключением
одного Нагибина, который «не принимал ни капли водки». Началась пляска, от которой гнулись и трещали половицы; бабы с визгом взмахивали руками; захмелевшие мужики грузно топтались на месте, выбивая каблуками отчаянную дробь.
—
Одним словом, получается довольно грязненькая история, — проговорил Ляховский, бегая по комнате. — Винюсь, выжил
из ума…
Только
одно еще смущало Привалова: Половодов любил Зосю — это очевидно
из всего его поведения; Половодов, без сомнения, очень проницательный и дальновидный человек; как же он не мог предвидеть торжества своей интриги и ошибся всего на какой-нибудь
один месяц?..
По зимнему пути Веревкин вернулся
из Петербурга и представил своему доверителю подробный отчет своей деятельности за целый год. Он в живых красках описал свои хождения по министерским канцеляриям и визиты к разным влиятельным особам; ему обещали содействие и помощь. Делом заинтересовался даже
один министр. Но Шпигель успел организовать сильную партию, во главе которой стояли очень веские имена; он вел дело с дьявольской ловкостью и, как вода, просачивался во все сферы.
Вернувшись
из клуба домой, Привалов не спал целую ночь, переживая страшные муки обманутого человека… Неужели его Зося, на которую он молился, сделается его позором?.. Он, несмотря на все семейные дрязги, всегда относился к ней с полной доверенностью. И теперь, чтобы спуститься до ревности, ему нужно было пережить страшное душевное потрясение. Раньше он мог смело смотреть в глаза всем: его семейная жизнь касалась только его
одного, а теперь…
Обстановка комнаты придавала ей вид будуара: мягкая мебель, ковры, цветы. С потолка спускался розовый фонарь; на стене висело несколько картин с голыми красавицами. Оглядывая это гнездышко, Привалов заметил какие-то ноги в
одном сапоге, которые выставлялись из-под дивана.
В ожидании платья Веревкин успел выспросить у Тита Привалова всю подноготную:
из пансиона Тидемана он бежал два года назад, потому что этот швейцарский профессор слишком часто прибегал к помощи своей ученой палки; затем он поступил акробатом в
один странствующий цирк, с которым путешествовал по Европе, потом служил где-то камердинером, пока счастливая звезда не привела его куда-то в Западный край, где он и поступил в настоящую ярмарочную труппу.
— Нельзя, голубчик, нельзя… Теперь вон у Бахаревых какое горе из-за моей Кати. А была бы жива, может, еще кому прибавила бы и не такую печаль. Виктор Васильич куда теперь? Ох-хо-хо. Разве этот вот Веревкин выправит его — не выправит… Марья Степановна и глазыньки все выплакала из-за деток-то! У меня
одна была Катя —
одно и горе мое, а погорюй-ка с каждым-то детищем…
Председатель, отставной чиновник Феонов, — сутяга и приказная строка, каких свет не производил; два члена еще лучше:
один — доктор-акушер семидесяти восьми лет, а другой —
из проворовавшихся становых приставов, отсидевший в остроге три года…