Неточные совпадения
— Ах! коза, коза… — разжимая теплые полные руки, шептала Хиония Алексеевна. — Кто же, кроме тебя, будет у вас шутить? Сейчас видела Nadine… Ей, кажется, и улыбнуться-то тяжело. У нее и девичьего ничего нет на уме…
Ну, здравствуй, Верочка, ma petite, ch###vre!.. [моя маленькая козочка!.. (фр.).] Ax, молодость, молодость, все шутки на уме, смехи
да пересмехи.
—
Да откуда это ты… вы… Вот уж, поистине сказать, как снег на голову.
Ну, здравствуй!..
— Гм… я думал, лучше.
Ну,
да об этом еще успеем натолковаться! А право, ты сильно изменился… Вот покойник Александр-то Ильич, отец-то твой, не дожил…
Да. А ты его не вини. Ты еще молод,
да и не твое это дело.
—
Да начать хоть с Хины, папа.
Ну, скажи, пожалуйста, какое ей дело до меня? А между тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова было самое глупое, и мое тоже не лучше.
— Не видать бы Привалову моей Варвары, как своих ушей, только уж, видно, такое его счастье… Не для него это дерево растилось, Вася,
да, видно, от своей судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская…
Да и заводов жаль, Вася: погинули бы ни за грош.
Ну,
да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам не плачут.
—
Да… Но ведь миллионами не заставишь женщину любить себя… Порыв, страсть —
да разве это покупается на деньги? Конечно, все эти Бахаревы и Ляховские будут ухаживать за Приваловым: и Nadine и Sophie, но… Я, право, не знаю, что находят мужчины в этой вертлявой Зосе?..
Ну, скажите мне, ради бога, что в ней такого: маленькая, сухая, вертлявая, белобрысая… Удивляюсь!
Ну,
да уж я сам распоряжусь.
«
Ну, теперь запел Лазаря», — заметил про себя Веревкин. — То-то обрадуете эту провинцию всесословной волостью, мекленбургскими порядками [Мекленбург — немецкая провинция, в которой долгое время сохранялись средневековые сословные порядки.]
да поземельной аристократией…
«
Ну,
да это пустяки: было бы болото — черти будут, — утешал себя Половодов; он незаметно для себя пил вино стакан за стаканом и сильно опьянел. — А вот дядюшка — это в своем роде восьмое чудо света… Ха-ха-ха!.. Перл…»
—
Ну, вот и отлично! — обрадовался молодой человек, оглядывая Привалова со всех сторон. — Значит, едем? Только для чего ты во фрак-то вытянулся, братец… Испугаешь еще добрых людей, пожалуй.
Ну,
да все равно, едем.
Ну,
да я на тебя не сержусь, а приехал специально за тобой потому, что послала мамка.
— Девичье дело, Марья Степановна… Нынче образованные
да бойкие девицы пошли, не как в наше время.
Ну, у них уж все по-своему и выходит.
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей…
Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты что?
Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик, и больше ничего… Надел порты
да пояс — и дело с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Ну,
да мы их проберем и всех узлом завяжем.
— Тонечка, голубушка, спой эту песню про Волгу, — умолял он. — Уважь единоутробного брата… а?.. Привалова не стесняйся, он отличный малый, хоть немножко и того (Веревкин многозначительно повертел около лба пальцем), понимаешь — славянофил своего рода. Ха-ха!..
Ну,
да это пустяки: всякий дурак по-своему с ума сходит.
— Что же, я только в своей стихии — не больше того. «Пьян
да умен — два угодья в нем…» Видишь, начинаю завираться.
Ну, спой, голубчик.
—
Ну, так вы, батенька, ничего не видели; это unicus [редкий экземпляр (лат.).] в своем роде…
Да,
да. Наш доктор отыскал его… Замечательная голова: философ, ученый, поэт — все, что хотите, черт его знает, чего он только не учил и чего не знает! В высшей степени талантливая натура. И очень благодарен доктору за этот подарок.
—
Да ей нездоровится что-то… — подобрав губы, ответила Марья Степановна. — Все это от ваших книжек: читает, читает,
ну и попритчится что ни на есть.
— А ты возьми глаза-то в зубы,
да и посмотри, — хрипло отозвался Данила Семеныч, грузно вваливаясь в переднюю. — Что, не узнал, старый хрен? Девичья память-то у тебя под старость стала…
Ну, чего вытаращил на меня шары-то? Выходит, что я самый и есть.
— Обнаковенно… А то откуда?..
Ну,
да нечего с тобой бобы-то разводить… Старик-то дома?
—
Ну, уж я тебя в таком виде не пущу, Данила Семеныч. Ты хоть образину-то умой наперво, а то испугаешь еще Василия-то Назарыча.
Да приберись малость, — вон на тебе грязищи-то сколько налипло…
—
Да ну тебя, подь ты к чомору! — отмахивался Лука, затаскивая гостя в свою каморку. — Все у тебя, Данила Семеныч, хихи
да смехи… Ты вот скажи, зачем к нам объявился-то?
—
Ну,
да этот… Лоскутов! Ха-ха!.. Вот вам визави; два сапога — пара…
Ну,
да все это вздор!.. — добродушно проговорил Веревкин и, взглянув на Привалова сбоку, прибавил совсем другим тоном: — А я сегодня того…
Мы, то есть я
да вы, конечно, — порядочные люди, а из остальных…
ну, вот из этих, которые танцуют и которые смотрят, знаете, кто здесь еще порядочные люди?
Ну,
да это все равно: дело не во мне, а в докторе.
—
Ну, брат, шалишь: у нее сегодня сеанс с Лепешкиным, — уверял «Моисей», направляясь к выходу из буфета; с половины дороги он вернулся к Привалову, долго грозил ему пальцем, ухмыляясь глупейшей пьяной улыбкой и покачивая головой, и, наконец, проговорил: — А ты, брат, Привалов, ничего… Хе-хе! Нет, не ошибся!.. У этой Тонечки, черт ее возьми, такие амуры!.. А грудь?..
Ну,
да тебе это лучше знать…
— Есть, есть некоторое предчувствие…
Ну,
да страшен сон, но милостив бог. Мы и дядюшку подтянем. А вы здесь донимайте, главное, Ляховского: дохнуть ему не давайте, и Половодову тоже. С ними нечего церемониться…
—
Ну, уж извините, я вам голову отдаю на отсечение, что все это правда до последнего слова. А вы слышали, что Василий Назарыч уехал в Сибирь?
Да… Достал где-то денег и уехал вместе с Шелеховым. Я заезжала к ним на днях: Марья Степановна совсем убита горем, Верочка плачет… Как хотите — скандал на целый город, разоренье на носу, а тут еще дочь-невеста на руках.
— Нет, серьезно умница… Знаешь новость?..
Ну,
да это все равно!.. Хе-хе… Дело-то, пожалуй, и не в этом…
—
Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что другое, но богу было угодно поднять меня на ноги…
Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями…
Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно…
Да!
— А так, как обнаковенно по семейному делу случается: он в одну сторону тянет, а она в другую…
Ну, вздорят промежду себя, а потом Сереженька же у нее и прощения просят… Да-с. Уж такой грех, сударь, вышел, такой грех!..
— Ах
да… виноват.
Ну что, как она поживает?
—
Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала.
Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
— Меня?!. Ха-ха!.. Привела меня сюда…
ну, одним словом, я прилетел сюда на крыльях любви, а выражаясь прозой, приехал с Иваном Яковличем. Да-с. Папахен здесь и сразу курсы поправил. Третью ночь играет и на второй десяток тысяч перевалило.
—
Да, так вот в чем дело!
Ну, это еще не велико горе. Катерина Ивановна, конечно, девица первый сорт по всем статьям, но сокрушаться из-за нее, право, не стоит. Поверь моей опытности в этом случае.
—
Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх ногами поставил: одну за одну ногу схватил, другую за другую
да обеих, как куриц, со всем потрохом и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу на руках качать.
Ну, еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а то мы и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.
—
Да так… не выдержал характера: нужно было забастовать, а я все добивал до сотни тысяч,
ну и продул все. Ведь раз совсем поехал из Ирбита, повез с собой девяносто тысяч с лишком, поехали меня провожать,
да с первой же станции и заворотили назад… Нарвался на какого-то артиста.
Ну, он меня и раздел до последней нитки. Удивительно счастливо играет бестия…
—
Да ты в самом деле ничего не знаешь? Приехала она сюда вместе с этим…
ну, с мужем, по-нынешнему. Болен он,
ну, муж-то этот.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка…
ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому…
Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь,
да я ничего не сказала: сама не знаю.
—
Ну, матушка, трудно нынче людей разбирать, особенно по чужим-то разговорам. А мне Николай Иваныч тем поглянулся, что простой он человек…
Да. Не съест нас…
—
Ну, твое счастье… Прежде старики сами выбирали женихов детям
да невест, а нынче пошло уж другое. Тебе лучше знать, что тебе нравится; только не ошибись…
—
Ну, рассчитываешь там или нет, — по мне, было бы сказано… так-то!.. Конечно, оно хорошо быть адвокатом, жизнь самая легкая,
да от легкой-то жизни люди очень скоро портятся.
—
Да все то же, все по-старому. Школку зимой открыла, с ребятишками возится
да баб лечит.
Ну, по нашему делу тоже постоянно приходится отрываться: то
да се… Уж как это вы хорошо надумали, Василий Назарыч, что приехали сюда. Уж так хорошо, так хорошо.
—
Ну, как ты живешь здесь?.. — заговорил Василий Назарыч после короткой, но тяжелой паузы. — Все с твоей школой
да с бабами возишься? Слышал, все слышал… Сорока на хвосте приносила весточки. Вон ты какая сама-то стала: точно сейчас из монастыря. Ведь три года не видались…