Неточные совпадения
— Отчего же он
не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег
не знают куда девать, а тут,
как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
— Что же в этом дурного, mon ange? У всякой Маргариты должен быть свой Фауст. Это уж закон природы… Только я никого
не подыскивала, а жених сам явился.
Как с неба упал…
— Да о чем же горевать, Хиония Алексеевна? — спрашивала Верочка, звонко целуя гостью. Верочка ничего
не умела делать тихо и «всех лизала»,
как отзывалась об ее поцелуях Надежда Васильевна.
«Вот этой жениха
не нужно будет искать: сама найдет, — с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось
не закиснет в девках,
как эти принцессы, которые умеют только важничать… Еще считают себя образованными девушками, а когда пришла пора выходить замуж, — так я же им и ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!»
— Ах, Марья Степановна,
какую я вам новость привезла! — торжественно заговорила Хиония Алексеевна, поднимая вылезшие брови чуть
не до самой шляпы. — Вчера приехал При-ва-лов… Сергей Александрыч Привалов… Разве вы
не слыхали?.. Да, приехал.
Фигура у Верочки еще
не сформировалась, и она по-прежнему осталась «булкой»,
как в шутку иногда называл ее отец.
— Что мне делается; живу,
как старый кот на печке. Только вот ноги проклятые
не слушают. Другой раз точно на чужих ногах идешь… Ей-богу! Опять, тоже вот идешь по ровному месту, а левая нога начнет задирать и начнет задирать. Вроде
как подымаешься по лестнице.
Верочка тут же толклась в одной юбке,
не зная,
какому из своих платьев отдать предпочтение, пока
не остановилась на розовом барежевом.
Как всегда в этих случаях бывает, крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется, чего проще иголки с ниткой, а между тем за ней нужно было бежать к Досифее, которая производила в кухне настоящее столпотворение и ничего
не хотела знать, кроме своих кастрюль и горшков.
— Устрой, милостивый господи, все на пользу… — вслух думал старый верный слуга, поплевывая на суконку. — Уж, кажется, так бы хорошо, так бы хорошо… Вот думать, так
не придумать!.. А из себя-то
какой молодец… в прероду свою вышел. Отец-от вон
какое дерево был:
как, бывало, размахнется да ударит, так замертво и вынесут.
—
Какой там Привалов…
Не хочу знать никакого Привалова! Я сам Привалов… к черту!.. — кричал Бахарев, стараясь попасть снятым сапогом в Игоря. — Ты, видно, вчера пьян был… без задних ног, раккалия!.. Привалова жена в окно выбросила… Привалов давно умер, а он: «Привалов приехал…» Болван!
—
Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч. Вы представить себе
не можете! Купцы его просто на руках носят… И
какое остроумие! Недавно на обвинительную речь прокурора он ответил так: «Господа судьи и господа присяжные… Я могу сравнить речь господина прокурора с тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей и пронес ее, вместо рта, к уху». Понимаете: восторг и фурор!..
Дело кончилось тем, что Верочка, вся красная,
как пион, наклонилась над самой тарелкой; кажется, еще одна капелька, и девушка раскатилась бы таким здоровым молодым смехом,
какого стены бахаревского дома
не слыхали со дня своего основания.
— Нет,
не то…
Как ты узнал, что долг Холостова переведен министерством на ваши заводы?
— Василий Назарыч, ведь со времени казенной опеки над заводами прошло почти десять лет… Несмотря ни на
какие хлопоты, я
не мог даже узнать, существует ли такой отчет где-нибудь. Обращался в контроль, в горный департамент, в дворянскую опеку, везде один ответ: «Ничего
не знаем… Справьтесь где-нибудь в другом месте».
Бахарев воспользовался случаем выслать Привалова из кабинета, чтобы скрыть овладевшее им волнение; об отдыхе, конечно,
не могло быть и речи, и он безмолвно лежал все время с открытыми глазами. Появление Привалова обрадовало честного старика и вместе с тем вызвало всю желчь,
какая давно накопилась у него на сердце.
Привалов шел
не один; с ним рядом выступал Виктор Васильевич, пока еще
не знавший,
как ему держать себя. Марья Степановна увела гостя в свою гостиную, куда Досифея подала на стеклянных старинных тарелочках несколько сортов варенья и в какой-то мудреной китайской посудине ломоть сотового меда.
Досифея поняла, что разговор идет о ней, и мимикой объяснила, что Костеньки нет, что его
не любит сам и что она помнит,
как маленький Привалов любил есть соты.
— Это твоей бабушки сарафан-то, — объяснила Марья Степановна. — Павел Михайлыч, когда в Москву ездил, так привез материю… Нынче уж нет таких материй, — с тяжелым вздохом прибавила старушка, расправляя рукой складку на сарафане. — Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза наденут — и подавай новое. Материи другие пошли, и люди
не такие,
как прежде.
— Мама,
какая ты странная, — вступилась Надежда Васильевна. — Все равно мы с тобой
не поймем, если Сергей Александрыч будет рассказывать нам о своих делах по заводам.
Последнее поразило Привалова: оглянувшись на свое прошлое, он должен был сознаться, что еще
не начинал даже жить в том смысле,
как это понимала Марья Степановна.
— Да начать хоть с Хины, папа. Ну, скажи, пожалуйста,
какое ей дело до меня? А между тем она является с своими двусмысленными улыбками к нам в дом, шепчет мне глупости, выворачивает глаза то на меня, то на Привалова. И положение Привалова было самое глупое, и мое тоже
не лучше.
— Решительно ничего
не понимаю… Тебя сводит с ума глупое слово «жених», а ты думай о Привалове просто
как о хорошем, умном и честном человеке.
— Да, сошла, бедная, с ума… Вот ты и подумай теперь хоть о положении Привалова: он приехал в Узел — все равно
как в чужое место, еще хуже. А знаешь, что загубило всех этих Приваловых? Бесхарактерность. Все они — или насквозь добрейшая душа, или насквозь зверь; ни в чем середины
не знали.
Мы уже сказали, что у Гуляева была всего одна дочь Варвара, которую он любил и
не любил в одно и то же время, потому что это была дочь, тогда
как упрямому старику нужен был сын.
—
Не видать бы Привалову моей Варвары,
как своих ушей, только уж, видно, такое его счастье…
Не для него это дерево растилось, Вася, да, видно, от своей судьбы
не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да и заводов жаль, Вася: погинули бы ни за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам
не плачут.
Последняя имела хоть некоторое основание подозревать, что ее выдадут за Бахарева, и свыклась с этой мыслью, а дочь миллионера даже
не видала ни разу своего жениха, равным образом
как и он ее.
Этот оригинальный брак был заключен из политических расчетов: раз, чтобы
не допустить разорения Шатровских заводов, и, второе, чтобы соединить две такие фамилии,
как Приваловы и Гуляевы.
Рождение внука было для старика Гуляева торжеством его идеи. Он сам помолодел и пестовал маленького Сережу,
как того сына, которого
не мог дождаться.
В таком положении дела оставались до самой смерти Гуляева; старик и умер
не так,
как умирают другие люди.
— Нет, Вася, умру… — слабым голосом шептал старик, когда Бахарев старался его успокоить. — Только вот тебя и ждал, Вася. Надо мне с тобой переговорить… Все, что у меня есть, все оставляю моему внучку Сергею…
Не оставляй его… О Варваре тоже позаботься: ей еще много горя будет,
как я умру…
Какой-то дикий разгул овладел всеми: на целые десятки верст дорога устилается красным сукном, чтобы только проехать по ней пьяной компании на бешеных тройках; лошадей
не только поят, но даже моют шампанским; бесчисленные гости располагаются
как у себя дома, и их угощают целым гаремом из крепостных красавиц.
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и,
как говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства
не могли уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.
Воспитанная в самых строгих правилах беспрекословного повиновения мужней воле, она все-таки
как женщина,
как жена и мать
не могла помириться с теми оргиями, которые совершались в ее собственном доме, почти у нее на глазах.
После долгой борьбы она все-таки сдалась для сыновей, дочерей же
не позволяла ни под
каким видом «басурманить».
Набожна она была,
как монахиня, и выстаивала,
не моргнув глазом, самую длинную раскольничью службу,
какая совершалась в моленной Марьи Степановны.
— Мне всего удивительнее во всем этом деле кажется поведение Хионии Алексеевны, — несколько раз довольно многозначительно повторила Агриппина Филипьевна Веревкина, представительница узловского beau monde'a. [высшего света (фр.).] — Представьте: утром, в самый день приезда Привалова, она посылает ко мне свою горничную сказать, что приехал Привалов, а затем
как в воду канула…
Не понимаю, решительно
не понимаю!..
Хиония Алексеевна в эти немногие дни
не только
не имела времени посетить свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление о переменах дня и ночи. У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что это была самая трудная и сложная задача,
какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны сказать,
каким образом все это случилось.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь
не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна,
как я предана вам, и если хлопочу, то
не для своей пользы, а для Nadine. Это такая девушка, такая… Вы
не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг
не шутит.
«Ох-хо-хо!
Как бы эта Хина
не сплавила нашего жениха в другие руки, — думала Марья Степановна, слушая медовые речи Заплатиной. — Придется ей, видно, браслетку подарить…»
— Ведь вы себе представить
не можете, Марья Степановна,
какие гордецы все эти Ляховские и Половодовы!.. Уж поверьте мне, что они теперь мечтают… да, именно мечтают, что вот приехал Привалов да прямо к ним в руки и попал…
— О нет, зачем же!..
Не стоит говорить о таких пустяках, Сергей Александрыч. Было бы только для вас удобно, а я все готова сделать. Конечно, я
не имею возможности устроить с такой роскошью, к
какой вы привыкли…
Она готова была сделать все для Привалова, даже сделать
не из корыстных видов,
как она поступала обыкновенно, а просто потому, что это нужно было для Привалова, это могло понравиться Привалову.
Матрешка усомнилась; она
не отдала бы своих двугривенных ни в
какой банк. «Так и поверила тебе, — думала она, делая глупое лицо, — нашла дуру…»
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему
не было так жаль матери,
как именно теперь, и никогда он так
не желал ее видеть,
как в настоящую минуту. На душе было так хорошо, в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
И Марья Степановна тоже хороша, — будто ничего
не замечает,
какие штучки выкидывает ученая дочка».
Марья Степановна решилась переговорить с дочерью и выведать от нее,
не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее голова болит: она
не хотела мешать «божьему делу»,
как она называла брак. Но когда она заговорила с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
— Надя, мать — старинного покроя женщина, и над ней смеяться грешно. Я тебя ни в чем
не стесняю и выдавать силой замуж
не буду, только мать все-таки дело говорит: прежде отцы да матери устраивали детей, а нынче нужно самим о своей голове заботиться. Я только могу тебе советовать
как твой друг. Где у нас женихи-то в Узле? Два инженера повертятся да какой-нибудь иркутский купец, а Привалов совсем другое дело…
Сам Привалов
не замечал,
как летело время.
— Мне тяжело ехать, собственно,
не к Ляховскому, а в этот старый дом, который построен дедом, Павлом Михайлычем. Вам, конечно, известна история тех безобразий,
какие творились в стенах этого дома. Моя мать заплатила своей жизнью за удовольствие жить в нем…