Неточные совпадения
Заплатина круто повернулась перед зеркалом и посмотрела на свою особу в три четверти. Платье
сидело кошелем; на спине оно отдувалось пузырями и ложилось вокруг ног некрасивыми тощими складками, точно под ними
были палки. «Разве надеть новое платье, которое подарили тогда Панафидины за жениха Капочке? — подумала Заплатина, но сейчас же решила: — Не стоит… Еще, пожалуй, Марья Степановна подумает, что я заискиваю перед ними!» Почтенная дама придала своей физиономии гордое и презрительное выражение.
— Что же мы
сидим тут? — спохватился Бахарев. — Пойдем к старухе… Она рада
будет видеть этакого молодца. Пойдем, дружок!
— Мне тоже очень приятно, — отвечал Виктор Васильич, расставляя широко ноги и бесцеремонно оглядывая Привалова с ног до головы; он только что успел проснуться, глаза
были красны, сюртук
сидел криво.
Вечером этого многознаменательного дня в кабинете Василья Назарыча происходила такая сцена. Сам старик полулежал на свеем диване и
был бледнее обыкновенного. На низенькой деревянной скамеечке, на которую Бахарев обыкновенно ставил свою больную ногу, теперь
сидела Надежда Васильевна с разгоревшимся лицом и с блестящими глазами.
— А хоть бы и так, — худого нет; не все в девках
сидеть да книжки свои читать. Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел, а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей
было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то чего смотрит?
Когда дверь затворилась за Приваловым и Nicolas, в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание. Все думали об одном и том же — о приваловских миллионах, которые сейчас вот
были здесь,
сидели вот на этом самом кресле,
пили кофе из этого стакана, и теперь ничего не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором
сидел Привалов, и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы приваловских миллионов.
Несмотря на то, что на дворе стояло лето, почерневшие и запыленные зимние рамы не
были выставлены из окон, и сам хозяин
сидел в старом ваточном пальто.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы
быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал, то
есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы
сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову,
быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под руку.
— Да как вам сказать: год… может
быть полтора, и никак не больше. Да пойдемте, я вас сейчас познакомлю с Лоскутовым, — предлагал Ляховский, — он
сидит у Зоси…
Здесь Лука узнал, что у «Сереженьки» что-то вышло с старшей барышней, но она ничего не сказывает «самой»; а «Сереженька» нигде не бывает, все
сидит дома и, должно
быть, болен, как говорит «сама».
— От кого мне слышать-то… Заперся, значит, дело какое-нибудь
есть… Василий Назарыч по неделям
сидит безвыходно в своем кабинете. Что же тут особенного?
Через день Привалов опять
был у Бахаревых и долго
сидел в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился ничем. Старик все время проговорил о делах по опеке над заводами и ни слова не сказал о своем положении. Привалов уехал, не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую старуху.
Завтрак
был подан в столовой. Когда они вошли туда, первое, что бросилось в глаза Привалову,
был какой-то господин, который
сидел у стола и читал книгу, положив локти на стол. Он
сидел вполоборота, так что в первую минуту Привалов его не рассмотрел хорошенько.
Привалов вздохнул свободнее, когда вышел наконец из буфета. В соседней комнате через отворенную дверь видны
были зеленые столы с игроками. Привалов заметил Ивана Яковлича, который сдавал карты. Напротив него
сидел знаменитый Ломтев, крепкий и красивый старик с длинной седой бородой, и какой-то господин с зеленым лицом и взъерошенными волосами. По бледному лицу Ивана Яковлича и по крупным каплям пота, которые выступали на его выпуклом облизанном лбу, можно
было заключить, что шла очень серьезная игра.
— По-вашему же
сидеть и скучать, — капризным голосом ответила девушка и после небольшой паузы прибавила: — Вы, может
быть, думаете, что мне очень весело… Да?.. О нет, совершенно наоборот; мне хотелось плакать… Я ведь злая и от злости хотела танцевать до упаду.
Остальное помещение клуба состояло из шести довольно больших комнат, отличавшихся большей роскошью сравнительно с обстановкой нижнего этажа и танцевального зала; в средней руки столичных трактирах можно встретить такую же вычурную мебель, такие же трюмо под орех, выцветшие драпировки на окнах и дверях. Одна комната
была отделана в красный цвет, другая — в голубой, третья — в зеленый и т. д. На диванчиках
сидели дамы и мужчины, провожавшие Привалова любопытными взглядами.
В своей полувосточной обстановке Зося сегодня
была необыкновенно эффектна. Одетая в простенькое летнее платье, она походила на дорогую картину, вставленную в пеструю раму бухарских ковров. Эта смесь европейского с среднеазиатским
была оригинальна, и Привалов все время, пока
сидел в коше, чувствовал себя не в Европе, а в Азии, в этой чудной стране поэтических грез, волшебных сказок, опьяняющих фантазий и чудных красавиц. Даже эта пестрая смесь выцветших красок на коврах настраивала мысль поэтическим образом.
— Знаете ли, Сергей Александрыч, что вы у меня разом берете все? Нет, гораздо больше, последнее, — как-то печально бормотал Ляховский,
сидя в кресле. — Если бы мне сказали об этом месяц назад, я ни за что не поверил бы. Извините за откровенность, но такая комбинация как-то совсем не входила в мои расчеты. Нужно
быть отцом, и таким отцом, каким
был для Зоси я, чтобы понять мой, может
быть, несколько странный тон с вами… Да, да. Скажите только одно: действительно ли вы любите мою Зосю?
Половодов вернулся домой в десять часов вечера, и, когда раздевался в передней, Семен подал ему полученную без него телеграмму. Пробежав несколько строк, Половодов глухо застонал и бросился в ближайшее кресло: полученное известие поразило его, как удар грома и он несколько минут
сидел в своем кресле с закрытыми глазами, как ошеломленная птица. Телеграмма
была от Оскара Филипыча, который извещал, что их дело выиграно и что Веревкин остался с носом.
В разгоряченном мозгу Половодова мелькнула взбалмошная мысль, и он решительно позвонил у подъезда заплатинского дома. Виктор Николаич
был уже в постели и готовился засыпать, перебирая в уме последние политические известия; и полураздетая Хиония Алексеевна
сидела одна в столовой и потягивала херес.
На другой день после своего разговора с Бахаревым Привалов решился откровенно обо всем переговорить с Ляховским. Раз, он
был опекуном, а второе, он
был отец Зоси; кому же
было ближе знать даже самое скверное настоящее. Когда Привалов вошел в кабинет Ляховского, он
сидел за работой на своем обычном месте и даже не поднял головы.
Когда он вернулся в свой номер, усталый и разбитый, с пустой головой и волчьим аппетитом, Веревкин
был уже дома, а с ним
сидел «Моисей».
К подъезду лихо шарахнулась знаменитая тройка Барчука. Кошевая
была обита персидскими коврами; сам Барчук, совсем седой старик с косматой бородой и нависшими бровями,
сидел на козлах, как ястреб.
Когда он проснулся во второй раз, на полу комнаты
сидели и лежали те же фигуры и опять
пили.
— Я не выставляю подсудимого каким-то идеальным человеком, — говорил Веревкин. — Нет, это самый обыкновенный смертный, не чуждый общих слабостей… Но он попал в скверную историю, которая походила на игру кошки с мышкой.
Будь на месте Колпаковой другая женщина, тогда Бахарев не
сидел бы на скамье подсудимых! Вот главная мысль, которая должна лечь в основание вердикта присяжных. Закон карает злую волю и бесповоротную испорченность, а здесь мы имеем дело с несчастным случаем, от которого никто не застрахован.