Он сам удивлялся тому, что находил в себе силу для такой
бурной жизни, и понимал, что силу эту дает ему Лидия, ее всегда странно горячее и неутомимое тело.
Там нет глубоких целей, нет прочных конечных намерений и надежд.
Бурная жизнь не манит к тихому порту. У жрицы этого культа, у «матери наслаждений» — нет в виду, как и у истинного игрока по страсти, выиграть фортуну и кончить, оставить все, успокоиться и жить другой жизнью.
Несчастный вождь! как ярко просиял // Восход его шумящей,
бурной жизни. // Я радуюсь, великородный витязь, // Что кровь его с отечеством мирится. // Вины отцов не должно вспоминать; // Мир гробу их! приближься, Курбский. Руку! // — Не странно ли? сын Курбского ведет // На трон, кого? да — сына Иоанна… // Всё за меня: и люди и судьба. — // Ты кто такой?
В Россию дальный путь ведет, // В страну, где пламенную младость // Он гордо начал без забот; // Где первую познал он радость, // Где много милого любил, // Где обнял грозное страданье, // Где
бурной жизнью погубил // Надежду, радость и желанье // И лучших дней воспоминанье // В увядшем сердце заключил. //………………………………………… //…………………………………………
О мой отец, поверь ему, как я! // Тот дон Жуан, который
бурной жизнью // Негодованье наше возбуждал, // Не есть Жуан счастливый, возрожденный, // Который ныне любит дочь твою! // Будь добр к нему! Когда мы завтра ночью // С ним на условленном сойдемся месте, // Не оскорбляй холодностью его!
Неточные совпадения
Блеснет заутра луч денницы // И заиграет яркий день; // А я, быть может, я гробницы // Сойду в таинственную сень, // И память юного поэта // Поглотит медленная Лета, // Забудет мир меня; но ты // Придешь ли, дева красоты, // Слезу пролить над ранней урной // И думать: он меня любил, // Он мне единой посвятил // Рассвет печальный
жизни бурной!.. // Сердечный друг, желанный друг, // Приди, приди: я твой супруг!..»
Так точно думал мой Евгений. // Он в первой юности своей // Был жертвой
бурных заблуждений // И необузданных страстей. // Привычкой
жизни избалован, // Одним на время очарован, // Разочарованный другим, // Желаньем медленно томим, // Томим и ветреным успехом, // Внимая в шуме и в тиши // Роптанье вечное души, // Зевоту подавляя смехом: // Вот как убил он восемь лет, // Утратя
жизни лучший цвет.
Друзья мои, вам жаль поэта: // Во цвете радостных надежд, // Их не свершив еще для света, // Чуть из младенческих одежд, // Увял! Где жаркое волненье, // Где благородное стремленье // И чувств и мыслей молодых, // Высоких, нежных, удалых? // Где
бурные любви желанья, // И жажда знаний и труда, // И страх порока и стыда, // И вы, заветные мечтанья, // Вы, призрак
жизни неземной, // Вы, сны поэзии святой!
Он говорил, что «нормальное назначение человека — прожить четыре времени года, то есть четыре возраста, без скачков, и донести сосуд
жизни до последнего дня, не пролив ни одной капли напрасно, и что ровное и медленное горение огня лучше
бурных пожаров, какая бы поэзия ни пылала в них».
— Для кого-нибудь да берегу, — говорил он задумчиво, как будто глядя вдаль, и продолжал не верить в поэзию страстей, не восхищался их
бурными проявлениями и разрушительными следами, а все хотел видеть идеал бытия и стремления человека в строгом понимании и отправлении
жизни.