Неточные совпадения
— Неужто правда, андел мой? А? Ах, божже мой… да, кажется, только бы вот дыхануть одинова дали, а
то ведь эта наша конпания — могила. Заживо все помираем… Ах,
друг ты мой, какое ты словечко выговорил! Сам, говоришь,
и бумагу читал? Правильная совсем бумага? С орлом?..
Они расстались большими
друзьями. Петр Васильич выскочил провожать дорогого гостя на улицу
и долго стоял за воротами, — стоял
и крестился, охваченный радостным чувством. Что же, в самом-то деле, достаточно всякого горя
та же Фотьянка напринималась: пора
и отдохнуть. Одна казенная работа чего стоит, а тут компания насела
и всем дух заперла. Подшибся народ вконец…
— Господа, пожалуйте! — приглашал Акинфий Назарыч. — Сухая ложка рот дерет… Вкусим по единой, аще же не претит,
то и по
другой.
— А уж что Бог даст… Получше нас с тобой, может, с сумой в
другой раз ходят. А что касаемо выдела, так уж как волостные старички рассудят, так
тому и быть.
Весь секрет заключался в
том, что Карачунский никогда не стонал, что завален работой по горло, как это делают все
другие, потом он умел распорядиться своим временем
и, главное, всегда имел такой беспечный, улыбающийся вид.
—
И тоже тебе нечем похвалиться-то: взял бы
и помог
той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а ты свою гордость тешишь. Да что тут толковать с тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к отцу Акакию
и веди его сюда, да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву надо сказать
и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить… Со своими грехами замаялись, не
то что
других проклинать.
— Вот ты, Лукерья, про каторгу раздумалась, — перебил ее Родион Потапыч, — а я вот про нынешние порядки соображаю… Этак как раскинешь умом-то, так ровно даже ничего
и не понимаешь. В ум не возьмешь, что
и к чему следует. Каторга была так каторга, солдатчина была так солдатчина, — одним словом, казенное время… А теперь-то что?.. Не
то что
других там судить, а у себя в дому, как гнилой зуб во рту… Дальше-то что будет?..
То же самое было
и на
других казенных
и частных промыслах.
Азарт носился в самом воздухе,
и Мыльников заговаривал людей во сто раз умнее себя, как
тот же Ермошка, выдавший швали тоже красный билет. Впрочем, Мыльников на
другой же день поднял Ермошку на смех в его собственном заведении.
Даже скромный Яша
и тот ругался вместе с
другими, размахивал руками
и лез к Мине с кулаками. Лица у всех сделались красными от выпитой водки
и возбуждения.
Стяжатель по натуре, Кишкин тащил в свою каморку решительно все, что мог достать
тем или
другим путем: старую газету, которую выпрашивал почитать у кого-нибудь из компанейских служащих, железный крюк, найденный на дороге, образцы разных горных пород
и т. д.
С
другой стороны, он не верил ни одному слову Кишкина
и, когда
тот увел Оксю, потихоньку отправился за ними, чтобы выследить все дело.
— Ах, дураки, дураки!.. — заливался Ястребов, качая головой. — То-то дураки-то…
Друг друга обманывают
и друг друга ловят. Ну, не дураки ли вы после этого?..
Беседа велась вполголоса, чтобы не услышали
другие рабочие. Мыльников повторил раз пять одно
и то же, с необходимыми вариантами
и украшениями.
— Ну, сказывали, что
и тебе тоже перепадает… Мыльников как-то завернул
и говорит: «Фене деньги повалили —
тот двугривенный даст,
другой полтину…» Побожился, что не врет.
Он много выиграл
тем, что получил отвод прииска раньше
других и, следовательно, раньше мог начать работу.
Ее обрадовало
то, что здесь было теплее, чем наверху, но, с
другой стороны, стенки дудки были покрыты липкой слезившейся глиной, так что она не успела наложить двух бадей «пустяка», как вся промокла, —
и ноги мокрые,
и спина,
и платок на голове.
Что возмущало Карачунского, так это
то, что все эти женщины из общества повторяли одна
другую до тошноты —
и радость,
и горе,
и восторги,
и слезы,
и хитрость носили печать шаблонности.
Ведь жена — это особенное существо, меньше всего похожее на всех
других женщин, особенно на
тех, с которыми Карачунский привык иметь дело, а мать — это такое святое
и чистое слово, для которого нет сравнения.
Общих признаков, конечно, было много, но обращали внимание главным образом на особенности напластования, мощность отдельных пород
и тот порядок, в котором они следовали одна за
другой.
Он припоминал своих раскольничьих старцев, спасавшихся в пустыне, печальные раскольничьи «стихи», сложенные вот по таким дебрям,
и ему начинал казаться этот лес бесконечно родным,
тем старым
другом, к которому можно прийти с бедой
и найти утешение.
Положим,
и прежде было
то же самое, даже гораздо хуже, но тогда эти зимние голодовки принимались как нечто неизбежное, а теперь явились мысли
и чувства
другого порядка.
— Господин следователь, вам небезызвестно, что
и в казенном доме,
и в частном есть масса таких формальностей, какие существуют только на бумаге, — это известно каждому. Я сделал не хуже не лучше, чем все
другие, как
те же мои предшественники… Чтобы проверить весь инвентарь такого сложного дела, как громадные промысла, потребовались бы целые годы,
и затем…
— Это одно
и то же, только вы говорите
другими словами, господин Карачунский.
Кедровская дача нынешнее лето из конца в конец кипела промысловой работой. Не было такой речки или ложка, где не желтели бы кучки взрытой земли
и не чернели заброшенные шурфы, залитые водой. Все это были разведки, а настоящих работ поставлено было пока сравнительно немного. Одни места оказались не стоящими разработки, по малому содержанию золота,
другие не были еще отведены в полной форме, как
того требовал горный устав. Работало десятка три приисков, из которых одна Богоданка прославилась своим богатством.
— Везде золота много, только домой не носят. Супротив Богоданки все протчие места наплевать…
Тем и живут, что
друг у дружки золото воруют.
К особенностям Родиона Потапыча принадлежало
и то, что он сам никогда не хворал
и в
других не признавал болезней, считая их притворством,
то есть такие болезни, как головная боль, лихоманка, горячка, «сердце схватило», «весь не могу»
и т. д.
—
И еще как, дедушка… А перед самым концом как будто стишала
и поманила к себе, чтобы я около нее присел. Ну, я, значит, сел… Взяла она меня за руку, поглядела этак долго-долго на меня
и заплакала. «Что ты, — говорю, — Окся: даст Бог, поправишься…» — «Я, — грит, — не о
том, Матюшка. А тебя мне жаль…» Вон она какая была, Окся-то. Получше в десять раз
другого умного понимала…
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у
того и у
другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые
и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А если что не так,
то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на
другую квартиру.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот
и тянет! В одном ухе так вот
и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!»
И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз.
И руки дрожат,
и все помутилось.