Неточные совпадения
— Будь здоров на сто
годов, Евстратыч, — проговорил Турка,
с жадностью опрокидывая стакан водки.
Промысловые работы, как и каторжное винокурение, велись военной рукой —
с выслугой
лет, палочьем и солдатской муштрой.
С первой дочерью Марьей, которая была на пять
лет старше Федосьи, так и случилось: до двадцати
лет все женихи сватались, а Родион Потапыч все разбирал женихов: этот нехорош, другой нехорош, третий и совсем плох.
— Родителю… многая
лета… — бормотал Мыльников, как-то сдирая шапку
с головы. — А мы вот
с Яшей, значит, тово… Да ты говори, Яша!
Господский дом на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева:
с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств, хотя главный управляющий Балчуговских золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже
лет двенадцать и давно был своим человеком.
— Да уж четвертые сутки… Вот я и хотел попросить тебя, Степан Романыч, яви ты божецкую милость, вороти девку… Парня ежели не хотел отодрать, ну, бог
с тобой, а девку вороти. Служил я на промыслах верой и правдой шестьдесят
лет, заслужил же хоть что-нибудь? Цепному псу и то косточку бросают…
Правда, что население давно вело упорную тяжбу
с компанией из-за земли, посылало жалобы во все щели и дыры административной машины, подавало прошения, засылало ходоков, но шел
год за
годом, а решения на землю не выходило.
А недоимки росли
с каждым
годом все больше, потому что народ бедствовал серьезно, хотя и привык уже давно ко всяким бедствиям.
Баушка Лукерья приехала тоже верхом, несмотря на свои шестьдесят
лет с большим хвостиком.
С лишком тридцать пять
лет «казенного времени» отбыл Родион Потапыч, когда объявлена была воля.
— Угорел я, Фролушка, сызнова-то жить, — отвечал Кривушок. — На что мне новую избу, коли и жить-то мне осталось, может, без
году неделю…
С собой не возьмешь. А касаемо одежи, так оно и совсем не пристало: всю жисть проходил в заплатах…
— Точно так-с… Я уж сорок
лет состою главным штейгером.
— Устинье Марковне, любезной нашей теще, многая
лета… — заговорил Мыльников
с пьяной развязностью. — А слышала новость?
В одно
лето все течение Меледы
с притоками сделалось неузнаваемым: лес везде вырублен, земля изрыта, а вода текла взмученная и желтая, унося
с собой последние следы горячей промысловой работы.
Какие ночи выпадали, какие ясные горячие деньки: двадцать
лет с плеч долой.
— Ах, сестричка Анна Родивоновна: волка ноги кормят. А что касаемо того, что мы испиваем малость, так ведь и свинье бывает праздник. В кои-то
годы Господь счастья послал… А вы, любезная сестричка, выпейте лучше
с нами за конпанию стаканчик сладкой водочки. Все ваше горе как рукой снимет… Эй, Яша, сдействуй насчет мадеры!..
Заручившись заключенным
с Ястребовым условием, Кишкин и Кожин, не теряя времени, сейчас же отправились на Мутяшку. Дело было в январе. Стояли страшные холода, от которых птица замерзала на
лету, но это не удержало предпринимателей. Особенно торопил Кожин, точно за ним кто гнался по пятам.
Для Кишкина картина всей этой геологической работы была ясна как день, и он еще
летом наметил пункты,
с которых нужно было начать разведку.
С другой стороны, к радостному чувству примешивалось горькое и обидное сознание: двадцать
лет нищеты, убожества и унижения и дикое счастье на закате жизни.
— Смаялась я
с девками, — ворчала баушка Лукерья. — На одном
году четвертую беру… А все промысла. Грех один
с этими девками…
Кожин сам отворил и провел гостя не в избу, а в огород, где под березой, на самом берегу озера, устроена была небольшая беседка. Мыльников даже обомлел, когда Кожин без всяких разговоров вытащил из кармана бутылку
с водкой. Вот это называется ударить человека прямо между глаз… Да и место очень уж было хорошее. Берег спускался крутым откосом, а за ним расстилалось озеро, горевшее на солнце, как расплавленное. У самой воды стояла каменная кожевня, в которой
летом работы было совсем мало.
— Два
года ходил
с уздой своей по промыслам, да сразу все и профукал… А еще мужик называешься! Не тебе, видно, мои-то деньги считать…
— Ну, недотрога-царевна, пойдешь за меня? — повторял Кишкин. — Лучше меня жениха не найдешь… Всего-то я поживу
года три, а потом ты богатой вдовой останешься. Все деньги на тебя в духовной запишу…
С деньгами-то потом любого да лучшего жениха выбирай.
— Что мужики, что бабы — все точно очумелые ходят. Недалеко ходить, хоть тебя взять, баушка. Обжаднела и ты на старости
лет… От жадности и
с сыном вздорила, а теперь оба плакать будете. И все так-то… Раздумаешься этак-то, и сделается тошно… Ушел бы куда глаза глядят, только бы не видать и не слыхать про ваши-то художества.
Блажен, кто смолоду был молод, // Блажен, кто вовремя созрел, // Кто постепенно жизни холод //
С летами вытерпеть умел; // Кто странным снам не предавался, // Кто черни светской не чуждался, // Кто в двадцать лет был франт иль хват, // А в тридцать выгодно женат; // Кто в пятьдесят освободился // От частных и других долгов, // Кто славы, денег и чинов // Спокойно в очередь добился, // О ком твердили целый век: // N. N. прекрасный человек.
Неточные совпадения
Бобчинский. Молодой,
лет двадцати трех или четырех
с небольшим.
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых
лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре
с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки
лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
Молчать! уж лучше слушайте, // К чему я речь веду: // Тот Оболдуй, потешивший // Зверями государыню, // Был корень роду нашему, // А было то, как сказано, //
С залишком двести
лет.
Такая рожь богатая // В тот
год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда
с веселой песнею, // А сани
с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»