Неточные совпадения
Это была крошечная сухая старушонка,
лет шестидесяти,
с вострыми и злыми глазками,
с маленьким вострым носом и простоволосая.
Это был человек
лет уже за пятьдесят, среднего роста и плотного сложения,
с проседью и
с большою лысиной,
с отекшим от постоянного пьянства желтым, даже зеленоватым лицом и
с припухшими веками, из-за которых сияли крошечные, как щелочки, но одушевленные красноватые глазки.
Пробовал я
с ней,
года четыре тому, географию и всемирную историю проходить; но как я сам был некрепок, да и приличных к тому руководств не имелось, ибо какие имевшиеся книжки… гм!.. ну, их уже теперь и нет, этих книжек, то тем и кончилось все обучение.
Это я два
с половиной
года назад уже знал и
с тех пор два
с половиной
года об этом думал, об этом именно, что «Дунечка многое может снести».
Ну, придумай-ка, что может быть
с сестрой через десять
лет али в эти десять
лет?
Господин этот был
лет тридцати, плотный, жирный, кровь
с молоком,
с розовыми губами и
с усиками и очень щеголевато одетый.
Потом тотчас больница (и это всегда у тех, которые у матерей живут очень честных и тихонько от них пошаливают), ну а там… а там опять больница… вино… кабаки… и еще больница…
года через два-три — калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать
лет от роду всего-с…
Он
лет семи и гуляет в праздничный день, под вечер,
с своим отцом за городом.
Среди кладбища каменная церковь,
с зеленым куполом, в которую он раза два в
год ходил
с отцом и
с матерью к обедне, когда служились панихиды по его бабушке, умершей уже давно и которую он никогда не видал.
Конечно, если бы даже целые
годы приходилось ему ждать удобного случая, то и тогда, имея замысел, нельзя было рассчитывать наверное на более очевидный шаг к успеху этого замысла, как тот, который представлялся вдруг сейчас. Во всяком случае, трудно было бы узнать накануне и наверно,
с большею точностию и
с наименьшим риском, без всяких опасных расспросов и разыскиваний, что завтра, в таком-то часу, такая-то старуха, на которую готовится покушение, будет дома одна-одинехонька.
Это был очень молодой человек,
лет двадцати двух,
с смуглою и подвижною физиономией, казавшеюся старее своих
лет, одетый по моде и фатом,
с пробором на затылке, расчесанный и распомаженный, со множеством перстней и колец на белых, отчищенных щетками пальцах и золотыми цепями на жилете.
— Позвольте, позвольте, я
с вами совершенно согласен, но позвольте и мне разъяснить, — подхватил опять Раскольников, обращаясь не к письмоводителю, а все к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми силами обращаться тоже и к Илье Петровичу, хотя тот упорно делал вид, что роется в бумагах и презрительно не обращает на него внимания, — позвольте и мне
с своей стороны разъяснить, что я живу у ней уж около трех
лет,
с самого приезда из провинции и прежде… прежде… впрочем, отчего ж мне и не признаться в свою очередь,
с самого начала я дал обещание, что женюсь на ее дочери, обещание словесное, совершенно свободное…
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен
с вами, рассказывать, — но
год назад эта девица умерла от тифа, я же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной долгу.
— Очнулись, — отозвался артельщик. Догадавшись, что он очнулся, хозяйка, подглядывавшая из дверей, тотчас же притворила их и спряталась. Она и всегда была застенчива и
с тягостию переносила разговоры и объяснения, ей было
лет сорок, и была она толста и жирна, черноброва и черноглаза, добра от толстоты и от лености; и собою даже очень смазлива. Стыдлива же сверх необходимости.
Оно правда,
с уговором: этот износишь, на будущий
год другой даром дают, ей-богу!
И помни, опять
с прежним условием: эти износишь, на будущий
год другие даром берешь!
Это был господин немолодых уже
лет, чопорный, осанистый,
с осторожною и брюзгливою физиономией, который начал тем, что остановился в дверях, озираясь кругом
с обидно-нескрываемым удивлением и как будто спрашивал взглядами: «Куда ж это я попал?» Недоверчиво и даже
с аффектацией [
С аффектацией —
с неестественным, подчеркнутым выражением чувств (от фр. affecter — делать что-либо искусственным).] некоторого испуга, чуть ли даже не оскорбления, озирал он тесную и низкую «морскую каюту» Раскольникова.
— В самом серьезном, так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович, как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять
лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
— Врешь ты, деловитости нет, — вцепился Разумихин. — Деловитость приобретается трудно, а
с неба даром не слетает. А мы чуть не двести
лет как от всякого дела отучены… Идеи-то, пожалуй, и бродят, — обратился он к Петру Петровичу, — и желание добра есть, хоть и детское; и честность даже найдется, несмотря на то, что тут видимо-невидимо привалило мошенников, а деловитости все-таки нет! Деловитость в сапогах ходит.
Я ведь и заговорил
с целию, а то мне вся эта болтовня-себятешение, все эти неумолчные, беспрерывные общие места и все то же да все то же до того в три
года опротивели, что, ей-богу, краснею, когда и другие-то, не то что я, при мне говорят.
Он аккомпанировал стоявшей впереди его на тротуаре девушке,
лет пятнадцати, одетой как барышня, в кринолине, [Кринолин — широкая юбка со вшитыми в нее обручами из китового уса.] в мантильке, в перчатках и в соломенной шляпке
с огненного цвета пером; все это было старое и истасканное.
Иным было
лет за сорок, но были и
лет по семнадцати, почти все
с глазами подбитыми.
Раскольников любопытно поглядел на говорившую. Это была рябая девка,
лет тридцати, вся в синяках,
с припухшею верхнею губой. Говорила и осуждала она спокойно и серьезно.
Соня была малого роста,
лет восемнадцати, худенькая, но довольно хорошенькая блондинка,
с замечательными голубыми глазами.
Несмотря на то, что Пульхерии Александровне было уже сорок три
года, лицо ее все еще сохраняло в себе остатки прежней красоты, и к тому же она казалась гораздо моложе своих
лет, что бывает почти всегда
с женщинами, сохранившими ясность духа, свежесть впечатлений и честный, чистый жар сердца до старости.
— Нет, напротив даже.
С ней он всегда был очень терпелив, даже вежлив. Во многих случаях даже слишком был снисходителен к ее характеру, целые семь
лет… Как-то вдруг потерял терпение.
Это был человек
лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный,
с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид.
Это был человек
лет тридцати пяти, росту пониже среднего, полный и даже
с брюшком, выбритый, без усов и без бакенбард,
с плотно выстриженными волосами на большой круглой голове, как-то особенно выпукло закругленной на затылке.
Целая компания нас была, наиприличнейшая,
лет восемь назад; проводили время; и все, знаете, люди
с манерами, поэты были, капиталисты были.
— Н… нет, видел, один только раз в жизни, шесть
лет тому. Филька, человек дворовый у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. «Как ты смеешь, говорю,
с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся, вышел и больше не приходил. Я Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить, да посовестился.
— Случайно-с… Мне все кажется, что в вас есть что-то к моему подходящее… Да не беспокойтесь, я не надоедлив; и
с шулерами уживался, и князю Свирбею, моему дальнему родственнику и вельможе, не надоел, и об Рафаэлевой Мадонне госпоже Прилуковой в альбом сумел написать, и
с Марфой Петровной семь
лет безвыездно проживал, и в доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал, и на шаре
с Бергом, может быть, полечу.
Я имею значительное основание предполагать, что Марфа Петровна, имевшая несчастие столь полюбить его и выкупить из долгов, восемь
лет назад, послужила ему еще и в другом отношении: единственно ее старанием и жертвами затушено было, в самом начале, уголовное дело,
с примесью зверского и, так сказать, фантастического душегубства, за которое он весьма и весьма мог бы прогуляться в Сибирь.
Вы, конечно, Авдотья Романовна, слышали тоже у них об истории
с человеком Филиппом, умершим от истязаний,
лет шесть назад, еще во время крепостного права.
Марфа Петровна отнюдь никогда не имела намерения что-нибудь за ним закрепить, имея в виду детей, и если и оставила ему нечто, то разве нечто самое необходимое, малостоящее, эфемерное, чего и на
год не хватит человеку
с его привычками.
Об издательской-то деятельности и мечтал Разумихин, уже два
года работавший на других и недурно знавший три европейские языка, несмотря на то, что дней шесть назад сказал было Раскольникову, что в немецком «швах»,
с целью уговорить его взять на себя половину переводной работы и три рубля задатку: и он тогда соврал, и Раскольников знал, что он врет.
И когда-нибудь, потом, через
годы,
с жизнию, может, и поймешь, что они значили.
Вон Варенц семь
лет с мужем прожила, двух детей бросила, разом отрезала мужу в письме: «Я сознала, что
с вами не могу быть счастлива.
— Это вы от вчерашней вашей неудачи так злы и привязываетесь, — прорвался, наконец, Лебезятников, который, вообще говоря, несмотря на всю свою «независимость» и на все «протесты», как-то не смел оппонировать Петру Петровичу и вообще все еще наблюдал перед ним какую-то привычную,
с прежних
лет, почтительность.
Если бы даже и так тянулось, то
лет через десять, через двенадцать (если б обернулись хорошо обстоятельства) я все-таки мог надеяться стать каким-нибудь учителем или чиновником,
с тысячью рублями жалованья…
Действительно, сквозь толпу протеснялся городовой. Но в то же время один господин в вицмундире и в шинели, солидный чиновник
лет пятидесяти,
с орденом на шее (последнее было очень приятно Катерине Ивановне и повлияло на городового), приблизился и молча подал Катерине Ивановне трехрублевую зелененькую кредитку. В лице его выражалось искреннее сострадание. Катерина Ивановна приняла и вежливо, даже церемонно, ему поклонилась.
Сидел в мое время один смиреннейший арестант целый
год в остроге, на печи по ночам все Библию читал, ну и зачитался, да зачитался, знаете, совсем, да так, что ни
с того ни
с сего сгреб кирпич и кинул в начальника, безо всякой обиды
с его стороны.
В комнатке находились еще мальчик-шарманщик,
с маленьким ручным органчиком, и здоровая, краснощекая девушка в подтыканной полосатой юбке и в тирольской шляпке
с лентами, певица,
лет восемнадцати, которая, несмотря на хоровую песню в другой комнате, пела под аккомпанемент органщика, довольно сиплым контральтом, какую-то лакейскую песню…
Вдруг, смотрю, девочка
лет тринадцати, премило одетая, танцует
с одним виртуозом; другой пред ней визави.
Раскольников взял газету и мельком взглянул на свою статью. Как ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три
года сказались. Это продолжалось одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом.
С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.
Не было бы всего этого!А любопытно, неужели в эти будущие пятнадцать — двадцать
лет так уже смирится душа моя, что я
с благоговением буду хныкать пред людьми, называя себя ко всякому слову разбойником?
Одним словом, кончилось тем, что преступник присужден был к каторжной работе второго разряда, на срок всего только восьми
лет, во уважение явки
с повинною и некоторых облегчающих вину обстоятельств.
Неужели уж столько может для них значить один какой-нибудь луч солнца, дремучий лес, где-нибудь в неведомой глуши холодный ключ, отмеченный еще
с третьего
года, и о свидании
с которым бродяга мечтает как о свидании
с любовницей, видит его во сне, зеленую травку кругом его, поющую птичку в кусте?