Неточные совпадения
— И не говори: беда… Объявить не знаем как, а сегодня выйдет домой к
вечеру. Мамушка уж ездила в Тайболу, да ни
с чем выворотилась, а теперь меня заслала… Может, и оборочу Феню.
— Горе наше лютое, а не свадьба, Андрон Евстратыч, — пожаловался Яша, качая головой. — Родитель сегодня к
вечеру выворотится
с Фотьянки и всех нас распатронит…
Дома Мыльников почти не жил. Вставши утром и не прочухавшись хорошенько
с похмелья, он выкраивал
с грехом пополам «уроки» для своей мастерской, ругал Оксю, заведывавшую всей работой, и уходил из дому до позднего
вечера.
Так шла жизнь семьи Мыльниковых, когда в нее неожиданно хлынули дикие деньги, какие Тарас вымогал из доверчивых людей своей «словесностью». Раз под
вечер он привел в свою избушку даже гостей — событие небывалое.
С ним пришли Кишкин, Яша, Петр Васильич
с Фотьянки и Мина Клейменый.
Каждый
вечер происходили эти тихие любовные речи, и Феня все больше проникалась сознанием правоты баушки Лукерьи. А
с другой стороны, ее тянуло в Тайболу мертвой тягой: свернулась бы птицей и полетела… Хоть бы один раз взглянуть, что там делается!
Кривушок закладывал пачку ассигнаций в голенище и
с утра до
вечера проводил в кабаке Фролки, в этом заветном месте всех фотьянских старателей.
Только
с отцом и отводила Наташка свою детскую душу и провожала его каждый раз горькими слезами. Яша и сам плакал, когда прощался со своим гнездом. Каждое утро и каждый
вечер Наташка горячо молилась, чтобы Бог поскорее послал тятеньке золота.
Не успели проводить Яшу на промысла, как накатилась новая беда. Раз
вечером кто-то осторожно постучал в окно. Устинья Марковна выглянула в окно и даже ахнула: перед воротами стояла чья-то «долгушка», заложенная парой, а под окном расхаживал Мыльников
с кнутиком.
Зимний день короток, чуть заря
с зарей не сходится. На Мутяшку приехали под
вечер, когда между деревьями начали кутаться быстрые зимние сумерки.
Вечером, когда уже все спали, он разговорился
с баушкой Лукерьей, которая жаловалась на племянницу Марью, отбившуюся от рук на глазах у всех.
Занятый постройкой, он совсем забросил жилку, куда являлся только к
вечеру, когда на фабрике «отдавали свисток
с работы». Он приезжал к дудке, наклонялся и кричал...
При нем происходила доводка золота в полдень и
вечером, и он сам отжигал на огне полученную «сортучку», как называют на промыслах соединение ртути
с золотом.
— Да, вот какие дела, Андрон… — говорил он
вечером, когда они остались в конторе одни. — Приехал получить
с тебя должок. Разве забыл?
Мыльников удрученно молчал и чесал затылок. Эх, кабы не водочка!.. Петр Васильич тоже находился в удрученном настроении. Он вздыхал и все посматривал на Марью. Она по-своему истолковала это настроение милых родственников и, когда
вечером вернулся
с работы Семеныч, выставила полуштоф водки
с закуской из сушеной рыбы и каких-то грибов.
В Тайболу начальство нагрянуло к
вечеру. Когда подъезжали к самому селению, Ермошка вдруг струсил: сам он ничего не видал, а поверил на слово пьяному Мыльникову. Тому
с пьяных глаз могло и померещиться незнамо что… Однако эти сомнения сейчас же разрешились, когда был произведен осмотр кожинского дома. Сам хозяин спал пьяный в сарае. Старуха долго не отворяла и бросилась в подклеть развязывать сноху, но ее тут и накрыли.
Все эти сомнения разрешились совершенно неожиданно. Раз
вечером появился нежданно-негаданно Петр Васильич. Он
с собой привел лакея Ганьку, которому Карачунский отказал.
На Рублиху
вечерами завертывали старички
с Фотьянки и из Балчуговского завода, чтобы поговорить и посоветоваться
с Родионом Потапычем, как и что. Без меры лютовал чистоплюй, особенно над старателями.
До самого
вечера Марья проходила в каком-то тумане, и все ее злость разбирала сильнее. То-то охальник: и место назначил — на росстани, где от дороги в Фотьянку отделяется тропа на Сиротку. Семеныч улегся спать рано, потому что за день у машины намаялся, да и встать утром на брезгу. Лежит Марья рядом
с мужем, а мысли бегут по дороге в Фотьянку, к росстани.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще
с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Итак, отдавши нужные приказания еще
с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, — а в тот день случись воскресенье, — выбрившись таким образом, что щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель на больших медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под руку то с одной, то с другой стороны трактирным слугою, и сел в бричку.
Неточные совпадения
Однако Клима Лавина // Крестьяне полупьяные // Уважили: «Качать его!» // И ну качать… «Ура!» // Потом вдову Терентьевну //
С Гаврилкой, малолеточком, // Клим посадил рядком // И жениха
с невестою // Поздравил! Подурачились // Досыта мужики. // Приели все, все припили, // Что господа оставили, // И только поздним
вечером // В деревню прибрели. // Домашние их встретили // Известьем неожиданным: // Скончался старый князь! // «Как так?» — Из лодки вынесли // Его уж бездыханного — // Хватил второй удар! —
Не ветры веют буйные, // Не мать-земля колышется — // Шумит, поет, ругается, // Качается, валяется, // Дерется и целуется // У праздника народ! // Крестьянам показалося, // Как вышли на пригорочек, // Что все село шатается, // Что даже церковь старую //
С высокой колокольнею // Шатнуло раз-другой! — // Тут трезвому, что голому, // Неловко… Наши странники // Прошлись еще по площади // И к
вечеру покинули // Бурливое село…
С Агапом пил до
вечера, // Обнявшись, до полуночи // Деревней
с ним гулял, // Потом опять
с полуночи // Поил его — и пьяного // Привел на барский двор.
Поедешь ранним
вечером, // Так утром вместе
с солнышком // Поспеешь на базар.
Г-жа Простакова. Как теленок, мой батюшка; оттого-то у нас в доме все и избаловано. Вить у него нет того смыслу, чтоб в доме была строгость, чтоб наказать путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка.
С утра до
вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!