Неточные совпадения
Он иногда и ночевал здесь, в землянке, которая
была выкопана в насыпи плотины, — с этой высоты
старику видно
было все на целую версту.
В Балчуговском заводе у
старика Зыкова
был собственный дом, но он почти никогда не жил в нем, предпочитая лесные избушки, землянки и балаганы.
В первое мгновение Зыков не поверил и только посмотрел удивленными глазами на Кишкина, не врет ли старая конторская крыса, но тот говорил с такой уверенностью, что сомнений не могло
быть. Эта весть поразила
старика, и он смущенно пробормотал...
Кишкин смотрел на оборванную кучку старателей с невольным сожалением: совсем заморился народ. Рвань какая-то, особенно бабы, которые точно сделаны
были из тряпиц. У мужиков лица испитые, озлобленные. Непокрытая приисковая голь глядела из каждой прорехи. Пока Зыков
был занят доводкой, Кишкин подошел к рябому
старику с большим горбатым носом.
Кишкин подсел на свалку и с час наблюдал, как работали старатели. Жаль
было смотреть, как даром время убивали… Какое это золото, когда и пятнадцать долей со ста пудов песку не падает. Так, бьется народ, потому что деваться некуда, а пить-есть надо. Выждав минутку, Кишкин поманил старого Турку и сделал ему таинственный знак.
Старик отвернулся, для видимости покопался и пошабашил.
Ставилась эта изба на расейскую руку, потому что и сам
старик Зыков
был расейский выходец.
Вторая жена
была взята в своей же Нагорной стороне; она
была уже дочерью каторжанки. Зыков лет на двадцать
был старше ее, но она сейчас уже выглядела развалиной, а он все еще
был молодцом.
Старик почему-то недолюбливал этой второй жены и при каждом удобном случае вспоминал про первую: «Это еще при Марфе Тимофеевне
было», или «Покойница Марфа Тимофеевна
была большая охотница до заказных блинов». В первое время вторая жена, Устинья Марковна, очень обижалась этими воспоминаниями и раз отрезала мужу...
Федосья убежала в зажиточную сравнительно семью; но, кроме самовольства, здесь
было еще уклонение в раскол, потому что брак
был сводный. Все это так поразило Устинью Марковну, что она, вместо того чтобы дать сейчас же знать мужу на Фотьянку, задумала вернуть Федосью домашними средствами, чтобы не делать лишней огласки и чтобы не огорчить
старика вконец. Устинья Марковна сама отправилась в Тайболу, но ее даже не допустили к дочери, несмотря ни на ее слезы, ни на угрозы.
Да и все остальные растерялись. Дело выходило самое скверное, главное, потому, что вовремя не оповестили
старика. А суббота быстро близилась… В пятницу
был собран экстренный семейный совет. Зять Прокопий даже не вышел на работу по этому случаю.
— Чему
быть, того не миновать! — весело ответил Акинфий Назарыч. — Ну пошумит
старик, покажет пыль — и весь тут… Не всякое лыко в строку. Мало ли наши кержанки за православных убегом идут? Тут, брат, силой ничего не поделаешь. Не те времена, Яков Родионыч. Рассудите вы сами…
«Банный день» справлялся у Зыковых по старине: прежде, когда не
было зятя, первыми шли в баню
старики, чтобы воспользоваться самым дорогим первым паром, за
стариками шел Яша с женой, а после всех остальная чадь, то
есть девки, которые вообще за людей не считались.
С выходом Анны замуж «первый пар»
был уступлен зятю, а потом шли
старики.
Старик редко даже улыбался, а как он хохочет — Яша слышал в первый раз. Ему вдруг сделалось так страшно, так страшно, как еще никогда не
было, а ноги сами подкашивались. Родион Потапыч смотрел на него и продолжал хохотать. Спрятавшаяся за печь Устинья Марковна торопливо крестилась: трехнулся
старик…
Родион Потапыч вышел на улицу и повернул вправо, к церкви. Яша покорно следовал за ним на приличном расстоянии. От церкви
старик спустился под горку на плотину, под которой горбился деревянный корпус толчеи и промывальни. Сейчас за плотиной направо стоял ярко освещенный господский дом, к которому Родион Потапыч и повернул.
Было уже поздно, часов девять вечера, но дело
было неотложное, и
старик смело вошел в настежь открытые ворота на широкий господский двор.
Это
был высокий, бодрый и очень красивый
старик, ходивший танцующим шагом, как ходят щеголи-поляки.
— Может, и
будет, да говорить-то об этом не след, Степан Романыч, — нравоучительно заметил
старик. — Не таковское это дело…
Как-то раз один служащий — повытчики еще тогда
были, — повытчик Мокрушин, седой уж
старик, до пенсии ему оставалось две недели,
выпил грешным делом на именинах да пьяненький и попадись Телятникову на глаза.
Карачунский слушал и весело смеялся: его всегда забавлял этот фанатик казенного приискового дела.
Старик весь
был в прошлом, в том жестоком прошлом, когда казенное золото добывалось шпицрутенами. Оников молчал. Немец Штамм нарушил наступившую паузу хладнокровным замечанием...
— Что же, пожалуй, я могу съездить в Тайболу, — предложил Карачунский, чтобы хоть чем-нибудь угодить
старику. — Только едва ли
будет успех… Или приглашу Кожина сюда. Я его знаю немного.
Старик не понял и того, как неприятно
было Карачунскому узнать о затеях и кознях какого-то Кишкина, — в глазах Карачунского это дело
было гораздо серьезнее, чем полагал тот же Родион Потапыч.
— Вчера у меня
был Родион Потапыч, — заговорил Карачунский без предисловий. — Он ужасно огорчен и просил меня… Одним словом, вам нужно помириться со
стариком. Я не впутался бы в это дело, если бы не уважал Родиона Потапыча… Это такой почтенный
старик, единственный в своем роде.
— Да… это действительно… Как же быть-то, Акинфий Назарыч?
Старик грозился повести дело судом…
Родион Потапыч
был рад, что подвернулась баушка Лукерья, которую он от души уважал. Самому бы не позвать попа из гордости, хотя
старик в течение суток уже успел одуматься и давно понял, что сделал неладно. В ожидании попа баушка Лукерья отчитала Родиона Потапыча вполне, обвинив его во всем.
К суровому
старику относились с глубоким уважением именно потому, что он видел каждое дело насквозь, и не
было никакой возможности обмануть его в ничтожных пустяках.
Подштейгер Лучок, седой
старик,
был совсем пьян и спал где-то за котлами, выбрав тепленькое местечко. Это уж окончательно взбесило Родиона Потапыча, и он начал разносить пьяную команду вдребезги. Проснувшийся Лучок вдобавок забунтовал, что иногда случалось с ним под пьяную руку.
Это
был молчаливый лысый
старик с большим лбом и глубоко посаженными глазами.
Это
был совсем древний
старик, остов человека, и жизнь едва теплилась в его потухших глазах.
— Так ты нам с начала рассказывай, Мина, — говорил Тарас, усаживая
старика в передний угол. — Как у вас все дело
было… Ведь ты тогда в партии
был, когда при казне по Мутяшке ширпы били?
Встрепенулась
было Феня, как птица, попавшая в западню, но
старик грозно прикрикнул на нее и погнал лошадь.
— Показал бы я им всем, каков
есть человек Андрон Кишкин! — вслух думал
старик и даже грозил этим всем в темноте кулаком. — Стали бы ухаживать за мной… лебезить… Нет, брат, шалишь!..
Был раньше дураком, а во второй раз извините.
У
старика не
было семьи — все перемерли.
Ульянов кряж закрывал Рублиху со стороны Фотьянки, и
старик Зыков
был очень рад этому обстоятельству, потому что мог теперь жить совершенно в лесу.
Положим,
старик уважал Оникова «по отцу», но это не мешало
быть ему «мальчишкой» и «щенком».
— Ужо
будет летом гостей привозить на Рублиху — только его и дела, — ворчал
старик, ревновавший свою шахту к каждому постороннему глазу. — У другого такой глаз, что его и близко-то к шахте нельзя пущать… Не больно-то любит жильное золото, когда зря лезут в шахту…
Так шло дело. Шахта
была уже на двенадцатой сажени, когда из Фотьянки пришел волостной сотник и потребовал штейгера Зыкова к следователю. У
старика опустились руки.
Из-за отца и в девках осталась, а когда
старик умрет, тогда и деваться
будет некуда.
Прииск
был небольшой, рабочих мало, да и то почти все
старики.
Это
был рослый сгорбленный
старик с мутными, точно оловянными глазами, взъерошенной головой и длинными, необыкновенно сильными руками.
— Эй ты, птаха!.. — тряс ее за плечо рассерженный
старик. — Не туда залетела!.. Чья ты будешь-то?
Разговор
был вообще несложный. Родион Потапыч добыл из сундука свою «паужину» и разделил с Оксей, которая глотала большими кусками, с жадностью бездомной собаки, и даже жмурилась от удовольствия.
Старик смотрел на свою гостью, и в его суровую душу закрадывалась предательская жалость, смешанная с тяжелым мужицким презрением к бабе вообще.
— Ну, теперь ступай… — сурово проговорил
старик, не повертываясь. —
Поела, согрелась и ступай.
Нужно
было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский дом. У
старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое дело, точно оно уже
было совершившимся фактом. А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
— Разнемогся совсем, братцы… — слабым голосом ответил хитрый
старик. — Уж бросим это болото да выедем на Фотьянку. После Ястребова еще никто ничего не находил… А тебе, Акинфий Назарыч, деньги я ворочу сполна.
Будь без сумления…
— Рассуди нас, Степан Романыч, — спокойно заявил
старик. — Уж на что лют
был покойничек Иван Герасимыч Оников, живых людей в гроб вгонял, а и тот не смел такие слова выражать… Неужто теперь хуже каторжного положенья? Да и дело мое правое, Степан Романыч… Уж я поблажки, кажется, не даю рабочим, а только зачем дразнить их напрасно.
У Семеныча
был тайный расчет, что когда умрет
старик Родион Потапыч, то Марья получит свою часть наследства из несметных богатств старого штейгера, а пока можно
будет перебиться и в черном теле.
— Ах, Марья Родивоновна: бойка, да речиста, да увертлива…
Быть, видно, по-твоему. Только умей ухаживать за
стариком… по-настоящему. Нарочно горенку для тебя налажу: сиди в ней канарейкой. Вот только парень-то… ну, да это твое девичье дело. Уластила
старика, егоза…
На берегу Мутяшки по щучьему велению выросла новая контора, а при ней
была налажена обещанная
стариком горенка для Марьи.
Марья, впрочем, не подавала вида, что замечает эту старческую жадность, и охотно угощала
старика всем, что
было под рукой.
Илья Федотыч рано утром
был разбужен неистовым ревом Кишкина, так что в одном белье подскочил к окну. Он увидел каких-то двух мужиков, над которыми воевал Андрон Евстратыч.
Старик расходился до того, что, как петух, так и наскакивал на них и даже замахивался своей трубкой. Один мужик стоял с уздой.
Дело
было совсем не в том, что он ссорился с матерью, — за это много-много поворчали бы
старики.